– загремел Барнс, явно не замечая неудовольствия губернатора, нисколько не заинтересованного в проблеме существования Христа. – Тацит опирался на легенды, до него сочиненные, а Светоний только единожды, да и то вскользь, упомянул о каком-то Хресте, не то участнике, не то зачинщике одного из мелких мятежей в Иудее. Такие мятежи чуть не ежегодно вспыхивали по всем римским колониям, а имя Хрест – весьма распространенное в то время в Палестине и Сирии. Ссылаться на подобные свидетельства по меньшей мере наивно.
– Вы любите цветы? – обратилась вдруг леди Келленхем к сидевшей рядом Янине. – Пока наши мужчины закончат религиозный диспут, я покажу вам свои ризофоры.
Смайли, которого вопрос о существовании Христа интересовал едва ли более деликатного губернатора, деликатным не был. Вторично воспользовавшись паузой, он бесцеремонно перебил спорящих:
– Кстати: не о Христовом, а о «чертовом острове». Не кажется ли вам, Корнхилл, что там могли обосноваться торговцы наркотиками? Используя россказни о привидениях и страхи местных жителей, можно легко устроить в коралловом грунте рифа нечто вроде склада или оптовой базы. Может быть, и галлюцинации вызывали ваши наркотики, испаряясь или как-то иначе отравляя воздух.
– После вашей экскурсии мы два раза буквально облазили остров, – сказал Корнхилл. – Кроме ваших медных колышков для палатки, нигде ни одной неровности, углубления или хотя бы трещинки! Сплошное белое отполированное стекло. Даже спуски в океан и в бухточку также отшлифованы неизвестно кем, чем и зачем. Мои ребята ощупали с аквалангами дно и стенки бухты – повсюду гладкий коралл и ни единой горсточки земли или песка, ни раковины, ни водоросли. Пустой аквариум – даже лодку привязать не к чему.
– Почему вы не обращались к специалистам для выяснения всех этих странностей? – спросил у губернатора Рослов. – У вас же международный курорт. Приезжают, вероятно, ученые не только из Англии.
Сэр Грегори ответил не сразу.
– Я понимаю это ваше «не только». Британцам больше, чем кому-либо, свойственны осторожность и сдержанность. Это относится и к ученым. Мы пробовали рассказать кое-кому о некоторых странностях, обнаруженных на острове, но или выбор адресатов был неудачен, или рассказчики не сумели передать главное: достоверность рассказанного – особого интереса к нему отдыхавшая на Бермудах наука не проявила. Да мы и сами не делаем попыток искусственно возбудить такой интерес. Это уже типично английская черта – страх показаться смешными, – улыбнулся он виновато. – Раздуем кадило, соберем ученых, слетятся газетчики – и вдруг пшик! Что-нибудь вроде солнечной активности или напряжения земного магнитного поля. Надеюсь, вы простите мне мою наивную и, может быть, нелепую терминологию – я ведь не специалист. Но очень боюсь, что и специалисты отступятся: исследования на месте невозможны, аппаратура бездействует. Начнутся гадания, поползут слухи, отпугивающие туристов, создастся угроза паники среди местного населения.
– Эпидемической паники, – подчеркнул епископ. – Я бы на месте губернатора вообще запретил поездки на остров.
– Это только увеличит нездоровое любопытство. Любой запрет можно нарушить.
– Введите охрану и патрулирование. Есть же у нас полицейские катера!
– Боюсь, что в метрополии это сочтут превышением власти, – сказал лорд Келленхем. – Я не могу ограничивать свободу туризма. Остров – не военная база и не засекреченный объект. Там, где они есть, об охране заботится военная администрация, и не мое дело регулировать процедуру каботажного плавания или туристских экскурсий. Лучше всего поменьше болтать о странностях этого проклятого острова и не мешать рыбакам и лодочникам избегать его в своих профессиональных поездках.
Смайли подмигнул Рослову: пора, мол! И Рослов сделал первый дипломатический ход.
– Надеюсь, что сэр Грегори и никто из присутствующих, – сказал он, – не будут возражать против поездки нашей научной группы на этот загадочный и, может быть, совсем не проклятый остров. Вреда мы не принесем, а возможно, и объяснить кое-что сумеем, и странности перестанут быть странностями.
– К тому же мы ничего не возьмем с собой, кроме диамагнитных шлемов, заказанных мистером Смайли в Нью-Йорке, – прибавил Шпагин. – Даже фотоаппараты оставим в гостинице.
– Они бесполезны, – усмехнулся Корнхилл. – Все равно ни одного снимка не сделаете.
– Какая жалость, что воскресшего Христа не удастся заснять на пленку, – хохотнул Барнс. – Но может быть, он превратит для вас в вино воду из бухточки. Тогда выпьете за здоровье его преосвященства. Может быть, он и поверит.
– Хватит, Барнс, – поморщился губернатор.
Директор музея мгновенно стал серьезным.
– Лично я думаю, – прибавил он, – что вы ничего не увидите. Никаких галлюцинаций и магнитных загадок.
– Вы так уверены? – спросил Смайли.
– Вполне. Я провел на острове целую ночь и не увидел ни богов, ни пиратов. Консервы превосходно открывались, и жестяные банки не сплющивались в шедевр поп-арта. Так что у меня есть все основания сомневаться в странностях «белого острова». Его привидения не доверяют скептикам.
Но трезвый голос Барнса уже не мог повлиять на предпринятую операцию. Содействие губернатора и начальника полиции открывало «зеленую улицу» кораблям аргонавтов. И когда вернулись из сада Янина и леди Келленхем, за столом шел веселый и мирный спор о преимуществах английской и русской кухни.

4. СИНАЙ И ГОЛГОФА

– Вначале бе слово и слово бе к Богу и Бог бе слово, – сказал с пафосом Пэррот.
– Ты что имеешь в виду? – спросил Смайли.
– Библию, капитан.
– Типично религиозное помешательство, – шепнул доктор Керн Рослову.
Но Пэррот даже не взглянул на них.
– Где это было, Пэррот?
– В Синайской пустыне, капитан. Был вечер и было утро: день шестый.
– Он знает наизусть все Пятикнижие, но цитирует его только тогда, когда упоминают о его приключении. В остальном он совершенно нормален, – снова шепнул Керн, и опять Пэррот не услышал или не захотел услышать.
Рослов и видел перед собой на первый взгляд совершенно нормального человека. Смотрел он ясно и вдумчиво, говорил буднично и разумно. Только тогда, когда он цитировал Библию, его хрипловатый, глухой голос вдруг подымался до проповеднического пафоса. На Рослова и Керна он по-прежнему не обращал никакого внимания.
Встреча эта состоялась в саду частной клиники доктора Керна, в кедровой рощице на холмистых нагорьях за городом. Рослов поехал туда вместе со Смайли, а Шпагин с Яниной отправились в сопровождении Корнхилла навестить отставного полицейского инспектора Смэтса.
Керна нашли в саду отдыхавшим после очередного утреннего обхода больных. Прочитав записку губернатора, суховатый пожилой англичанин с любопытством оглядел Рослова.
– В первый раз вижу человека из Москвы, – улыбнулся он. – Не из штата Айдахо, а из России. В Штатах есть две или три Москвы, а в России только одна, но какая! Впрочем, по вашей бороде вас можно принять за американца, скажем, с юго-запада, из Техаса или Калифорнии. Хотя бороды сейчас в моде не только в Америке.
– Даже в Москве, – сказал Рослов.
– Только борода у вас ухоженная, как у английских королей. Ручаюсь, что вы носите ее только из желания нравиться.
– Вы угадали – из щегольства, – засмеялся Рослов.
Керн помахал перед ним губернаторской запиской. Подчеркнуто и многозначительно.
– А знаете, о чем я подумал, прочитав это письмо? Вы хотите видеть Пэррота. А у него была точно такая же борода. Он чем-то напоминал… ну, вашего старшего брата, что ли…
– В самом деле… – вмешался Смайли, – я тоже припоминаю. Было сходство. Ей-богу, было.
– Почему вы все говорите в прошедшем времени: было, напоминал, – удивился Рослов. – А сейчас?
– Сейчас вы увидите своего дедушку, – сказал Керн. – Сколько вам? Тридцать? Он старше вас всего на пять лет, но вы дадите ему все шестьдесят… Пэррот! – позвал он склонившегося над грядкой поблизости человека в вылинявшем синем комбинезоне.
Подошел седой, лохматый старик, ничем, кроме бороды, да и то не черной, а белой, не похожий на Рослова. Только загорелое лицо его без морщин и отеков свидетельствовало о том, что седина обманывает.
– Что вам угодно, док? – спросил он.
– Поговорите с моими гостями, Пэррот. Один из Европы – знаток Библии…
Реплика Керна не произвела впечатления на Пэррота. Глаза его смотрели равнодушно и холодно.
– …другой из Штатов, – продолжал доктор. – По-моему, вы знакомы, Пэррот. Мистер Смайли когда-то навещал вас здесь. Припомните.
Пэррот взглянул на Смайли и кивнул без улыбки.
– Я помню, капитан. Вы уже раз говорили со мной, капитан.
– Почему «капитан»? – шепнул Рослов доктору.
– Для местного жителя любой искатель кладов всегда капитан.
А Смайли и не думал отрицать своего «капитанства».
– Вот и отлично, Пэррот, – сказал он. – Память у тебя золотая. Вспомни-ка еще раз свой разговор с Богом.
Тут Рослов и увидел, как седой рабочий-садовник вдруг превратился в библейского проповедника. Но Смайли решительно и настойчиво приостановил извержение цитат:
– Библию я тоже читал, Пэррот. Все ясно. Синай, пустыня, гора. Ты стоишь и внемлешь гласу Бога, как Моисей. Откуда?
– С неба.
– Громко?
– Нет. Глас Божий отзывался во мне самом. В душе.
– С чего началось?
– С приказа. Я вдруг услышал: «Стой на месте! Все вы одинаковы – ищете клада, которого нет. И какой одинаково ничтожный у каждого запас накопленной им информации».
– Стой! – закричал Рослов. – Он не может так говорить, Смайли. Это не язык садовника. Он не понимает, что говорит. Спросите его: то ли он говорит, что услышал?
Пэррот стоял строгий и каменный, не слушая Рослова.
– Ты повторяешь в точности то, что слышал? – повторил Смайли вопрос Рослова.
– От слова до слова, капитан. Мало понял, но ничего не забыл. Разбудите ночью – повторю, не сбиваясь. Как Библию.
– Откуда ты знаешь, что с тобой говорил именно Бог? Может быть, тебе это только послышалось?
– Я спросил его: «Ты ли это, Господи? Отзовись». Он ответил: «Все вы задаете один и тот же вопрос. И никто даже не поймет правды. Я был тобой и знаю твою мысль, и твой страх, и гнев, и все, что кажется тебе счастьем. Смотри». И я увидел стол, как в харчевне старика Токинса, большой стол и много еды. «Попробуй, ешь, пей, радуйся, – сказал Бог, – ведь это и есть твое счастье». И я ел, отведывая от каждого блюда, и запивал вином, и плясал вокруг стола, хмельной и сытый, пока не отрезвел и не услышал глас Божий: «Вот так вы все. Ничего нового. Скудость интересов, животная возбудимость, шаблонность мышления, ничтожная продуктивность информации. Я просмотрел ее и ничего не выбрал. Ты из тех, о ком у вас говорят: ему не нужен головной мозг, ему достаточно спинного».
– Что! – закричал Рослов, вскакивая, но тут же сел, потому что Пэррот даже не взглянул на него.
Он продолжал говорить с Богом.
– «Я не пойму тебя. Господи», – промолвил я и услышал в ответ: «Тех, кто мог бы понять, я еще здесь не видел. Ты говоришь: Бог! В известном смысле я – тоже оптимальное координирующее устройство. Но параметры ведь не те: я не вездесущ и не всеведущ, не всеблаг и не всесилен. Я читаю в твоем сознании: ты уже мнишь себя Моисеем, вернувшимся к людям с новым законом Божьим. А вернешься ты с необратимыми изменениями в сознании и мышлении. И в тканях организма: посмотри в зеркало бухты, только не упади». Я посмотрел и упал: на меня взглянул оттуда незнакомый седой старик. Я не захлебнулся только потому, что внизу была лодка, капитан. Вот и все.
Пэррот умолк и замер, облокотившись на лопату, которая под его тяжестью почти наполовину ушла в жирную корочку почвы. В ясных, но странно пустых глазах безмятежно голубело небо.
– Разрешите, доктор, задать ему несколько вопросов? – Рослов буквально дрожал от нетерпения.
– Задавайте через Смайли, – сказал Керн, – он, как мы говорим, вас «не принял» и отвечать не будет.
– Смайли, спросите у него, что значит «параметр» и «оптимальный»?
Смайли повторил вопрос.
– Не знаю, – ответил Пэррот.
Рослов снова спросил через Смайли:
– Вы что-нибудь читаете, кроме Библии?
– Нет.
– А до разговора с Богом?
– Ничего не читал. Даже газет.
– Какое у вас образование?
– Никакого. Научили немножко грамоте в детстве.
– Все ли вам понятно в Библии?
– Две строки понятны, третья – нет. И наоборот. Но Библию читаю не умом, а сердцем.
– У меня нет больше вопросов, – сказал Рослов. – Пусть идет.
Молчание проводило уход Пэррота. Долгое, встревоженное молчание. Первым нарушил его Керн.
– Я впервые слышу полностью этот рассказ и понимаю цель ваших вопросов, – сказал он Рослову. – Вы обратили внимание на то, что он воспроизводил бессмысленный для него текст с механической точностью магнитофонной записи. Не сбился ни на одном слове, словно цитировал по журналу или учебнику.
– Он процитировал даже Эйнштейна, – вспомнил Рослов.
– Вы что-нибудь понимаете? Ведь он нигде не учился. И читает-то по складам.
– Нет ли среди ваших пациентов математиков или биологов? – спросил Рослов.
– Вы думаете, что он мог услышать от кого-нибудь эти «параметры»? Галлюцинация могла, конечно, обострить память, – задумчиво согласился Керн, – но от кого он мог слышать, с кем общался? Практически – ни с кем. Нелюдим и замкнут. Да и нет у нас таких, чьи разговоры могли бы породить эту биомагнитофонную запись. Несколько спившихся курортников, два студента-наркомана и бывший врач – параноик. О «параметрах» они знают не больше Пэррота. Нет, это категорически отпадает.
– Тогда это дьявольски интересно, – сказал Рослов.
– И необъяснимо.
– Почему? Никто даже и не пытался найти объяснение.
– Странная галлюцинация, – заметил Керн. – Странная и сложная. Предположить, что он придумал все это уже в период болезни, трудно – не тот интеллект. Болезнь, конечно, могла обострить фантазию, но не у него. Да и патологические нарушения психики – несомненно следствие, а не причина галлюцинации.
– А вы помните, как он процитировал Бога о необратимых изменениях в сознании и мышлении?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39