В наши дни хватает безумцев, которые сочтут это доказательством отсроченного воскрешения, подтверждающего, что он Антихрист, как он сам себя когда-то называл. Если он сам захочет это заявить, пусть заявляет, но мы должны держаться в стороне от всего этого».
Он бы посмеялся над ними, но у него пока не было голоса. Когда голос вернулся, он притворялся смирным, так как знал, что может оказаться нелегко восстановить контроль над собственными делами. Как только он смог, он привлек молодого врача на свою сторону и позаботился о том, чтобы как следует отблагодарить тех, кто кормил и ухаживал за ним столько лет. Он обещал наградить их всех и сдержал свое обещание, как только юристы позволили ему вернуться к владению его собственностью.
Он был рад обнаружить, что стал богаче, чем был до пожара, хотя он не знал, благодарить ли ему за это своих попечителей или Зиофелона.
Восстановление шло медленно, и боль не утихала; она становилась острее по мере того, как обострялись его чувства. Он все равно радовался возможности, когда это удавалось, сбежать в мир видений, успокаивающий его, и он никогда не прекращал бдительно наблюдать за теми, на кого ему указали: Стерлинг, Геката, Лидиард и Таллентайр. И в своих искупительных занятиях он усердно искал объяснение тому, почему Зиофелон решил вернуть ему способность к ощущению и движению.
Он часто молился о подобном исцелении и всегда надеялся, что он окажется настолько необходим своему хозяину Зиофелону, что ангел решит вернуть ему свободу. Он имел возможность воображать, что ему доверят Гекату, когда она начнет осознавать свое истинное могущество вместо того, чтобы неуверенно и неэффективно отвечать своим наиболее примитивным желаниям. Но так как пока ничто не говорило о том, что Геката научилась управлять своей силой, ему приходилось искать другие причины.
Наконец он увидел вероятную возможность того, что причина могла крыться не в калеке, а в Джейсоне Стерлинге, чьи действия, по-видимому, требовали активного вмешательства. Исследования Стерлинга последнее время стали интересовать Харкендера гораздо меньше — отчасти из-за его сближения с Корделией Таллентайр, отчасти потому, что ученый мало продвигался в сторону новых достижений. За те пять лет, что Люк работал у Стерлинга, его простого любопытства вполне хватало, чтобы удовлетворить любопытство Харкендера, но о человеке можно было узнать так много, а средства получения информации Харкендером были столь опосредованными! Прошло семь лет, затем десять, и Харкендер понял, что Стерлинг больше не может добиться какого-либо существенного прогресса.
Ученый не утратил своего алхимического чутья: благодаря его экспериментам с электричеством появлялись все новые и новые особи. Но Стерлинг был не из тех, кого устраивает количество успешных экспериментов, не был он и терпеливым наблюдателем. Они оба понимали, что дополнительные доказательства не приводили его ближе к истинной цели, и он некоторое время отчаянно искал — но безрезультатно — новый способ приблизиться к этой цели.
Харкендер знал ещё до своего выздоровления, что Стерлинга может сдвинуть с мёртвой точки в его поиске лишь намек небольшой ценности, и самое смешное — его может дать даже Люк Кэптхорн, если только догадается. В итоге это знание привело Харкендера к угрюмому и озлобленному наблюдению за работой Стерлинга, которая в основном заводила того в темные безвыходные тупики.
Не раз Харкендер безмолвно выкрикивал отчаянные советы не слышащему его Стерлингу — зная, что он не в состоянии на него воздействовать. Часто он молился Зиофелону, убеждая ангела потратить часть своей богоподобной силы, дав Стерлингу знак.
Когда знак, наконец, явился, Харкендер не мог узнать, явил ли его Зиофелон или следовало благодарить слепой случай, но он с огромным облегчением наблюдал, как разворачивалась цепь событий, и не мог не задуматься о том, не связано ли с ней его собственное восстановление.
Новое приключение Стерлинга родилось в наименее многообещающем магазине подержанных книг на Чаринг-Кросс, где ученый и его слуга пережидали ливень. Просматривая книги на полках, Стерлинг неожиданно обнаружил четыре тома «Истинной истории мира» Люсьена де Терра. Не обращая внимания на покрывшую книги пыль, ученый заинтересовался названием настолько, что пролистал пару страниц, и они так привлекли его внимание, что он решил прочитать всю книгу. Название вначале ничего не сказало Люку Кэптхорну, но когда Стерлинг прочитал первый том, он не смог не поделиться со слугой этой историей.
В конечном счете, упоминание об оборотнях Лондона привлекло внимание Люка и заставило рассказать его господину все — впервые в необходимых подробностях — что он помнил об интересе Джейкоба Харкендера к этой же истории. Не будь у него в руках книги, Стерлинг отнесся бы к рассказу как к полной ерунде, но он, как всякий образованный человек, уважал печатное слово, хотя верил не более чем сотне прочитанных книг. С этого момента Стерлинг был намерен вытащить из мутного омута воспоминаний своего слуги всю возможную информацию. Это был медленный и грязный процесс, но он постепенно продвигался к разрешению, которое Харкендер ясно предвидел и критическое значение которого давно осознал.
Люк Кэптхорн рассказал Джейсону Стерлингу, что еще до пожара в Виттентоне Джейкоб Харкендер обнаружил, где похоронен человек, написавший «Истинную историю мира», и где он предположительно находится до сих пор. И Стерлинг, естественно, предположил, что если в книге, написанной Адамом Глинном, известным как Люсьен де Терр, содержится хоть доля истины, то этот человек должен быть мертв лишь по видимости.
Конечно, Стерлинг этому не поверил, такой человек бы и не смог поверить, — но он увидел, что предположение легко проверить, и он знал, как серьезно изменится его работа, если ему удастся доставить бессмертную плоть в свою лабораторию.
И тогда Джейсон Стерлинг и Люк Кэптхорн вместе с Ричардом Марвином извлекли из могилы человека, которого, по утверждению «Истинной истории», ангел по имени Махалалель вылепил из глины много тысяч лет назад.
Харкендер наблюдал за их работой глазами Люка Кэптхорна и видел, что произошло, когда Остен попытался их остановить. Он гораздо лучше, чем Люк, понимал, что могло означать нападение летучих мышей — и сначала, как и Люк, решил, что мыши были посланы ангелом, которого Люк называл Сатаной, а он Зиофелоном.
Харкендер, естественно, подумал, что Зиофелон восстановил его тело, чтобы тот мог помочь Стерлингу в его исследованиях. Совпадение во времени, казалось, подтверждало его предположение, и он мог ясно видеть, четко слышать и полностью контролировать свои действия. Пока Стерлинг и Люк перевозили тело Глиняного Человека в Ричмонд, Харкендер готовился впервые покинуть больницу. Он снял в аренду дом около Ботанического сада в Кью, в трех милях от дома Стерлинга, и начал нанимать прислугу. Он ещё не полностью восстановил своё здоровье: когда он смотрел в зеркало, то с трудом узнавал себя, и в собственных глазах выглядел так же уродливо и гротескно, как Геката. Его кожа была неестественно бледной и плотно облегала кости, но ему хватало сил, чтобы стоять и ходить — мучительно, но эффективно.
Врачи делали все, что возможно, чтобы помочь ему, желая избавиться от него как можно скорее, а он так же сильно желал покинуть их. Они делали вид, что его выздоровление их более не удивляет — они, дескать, всегда верили в такую возможность; а он притворялся, что верит им. Они с энтузиазмом, в котором сквозила неуверенность, рассуждали о его возвращении к нормальной жизни, он же постоянно сдерживал искушение испугать их тем, насколько ненормальной была и навсегда останется его жизнь.
Хотя он бодрствовал теперь по восемь-десять часов в сутки, но все же спал гораздо дольше, чем обычные люди, и нерегулярно. Наблюдатели никуда не исчезли, и ему приходилось находить время для своих видений. Никто не считал это необычным, всем было ясно, кто каким бы здравым ни был его разум, его тело всегда будет носить ужасные следы случившегося несчастья.
Когда он лег спать после полудня того дня, который последовал за эксгумацией Адама Глинна, он уже знал, что это будет его последний сон в кровати, которую он занимал более двадцати лет. Новый кэб должен был приехать за ним этим вечером.
Даже если бы он не организовал эти приготовления, ему пришлось бы уехать. То, что он видел, закрыв глаза и погружаясь в привычный транс, обновляло все ещё раздражавшую его душу боль, делая ясным, почему хозяин соблаговолил подарить ему обычную глину, которую люди называют плотью.
Сначала он думал, что сны, которые он видит, его собственные. Они были такими странными, что он всегда удивлялся, не были ли они теми разнообразными и ненадежными снами, которые составляли бессмысленную компанию людям, оказавшимся в руках Морфея. Он много лет не видел этих случайных снов, но находил вероятным, что ему может быть возвращена эта привилегия, также как и привилегии слуха и зрения.
Он медленно осознавал, что видит теперь иными глазами и разделяет сны иного разума.
Это был сон Мерси Муррелл, и несмотря на то, что у неё не было ни капли провидческой силы, снилось ей что-то более ценное, чем случайный набор впечатлений праздного спящего ума.
Мерси Муррелл снилось, что она была Евой в Эдемском саду.
Ей снилось счастье совершенной невинности, которое досталось Еве по праву рождения, и которое она ощущала с поразительной ясностью.
Она лежала навзничь в траве, в тени, отбрасываемой ветвями большого дерева. Еву заполнило ощущение, охватившее весь спектр радости и душевного подъема: прохлада земли, на которой она лежала, тепло света, проникающего между листьями, чтобы окутать её нагое тело; мягкость тени, заботливо пропускающей свет; волнующая чистота воздуха, который она вдыхала своими легкими. И сверх всего этого — роскошное ощущение живого тела с бьющимся сердцем, которое никогда не знало боли.
Сила счастливых ощущений пугала. Этот род восторга не имел ничего общего с неземной утонченностью и расслабляющей интеллектуальностью, которые Харкендер всегда связывал с идей Рая. Этот Рай был более животным и физическим, чем его Рай — асексуальный, но все же связанный с обладанием плотью. Мерси Муррелл явно никогда не смогла бы мечтать о таком экстазе без особого рода вдохновения.
Ева продолжала лежать на спине, затерявшись в тайном удовольствии смакования своих ощущений, когда ей явился змей.
Змей был крайне странным существом, которое передвигалось с помощью темных как ночь крыльев, и совершенно не походил на змею. Харкендер вспомнил, что по Писанию лишь после грехопадения Бог обвинил змея в соблазнении человека и приговорил пресмыкаться и жрать пыль. Здесь и сейчас, еще до грехопадения, змей носил гордый драгоценный цветной окрас на своем привлекательном теле, и его лицо было необыкновенно красивым.
Ева, невинная, посмотрела в лицо змею и улыбнулась. Она любила красоту и безоговорочно ей доверяла. Она не представляла себе обман, ничего, что могло бы быть не тем, чем оно казалось. Она знала без тени сомнения, что змей хотел ей только добра, хотел лишь сделать её жизнь ещё более приятной.
Но Харкендер глазами Евы мог видеть, что лицо змея было ему более чем знакомо.
Это было лицо Ангела Боли.
Затем он услышал с тягостным и скверным предчувствием, что змей сказал Еве голосом, наполнившим её сознание радостью:
— В этом саду есть плод, который ты не пробовала, он так же вкусен, как остальные, но не доступен. Пока ты не попробуешь его, ты не узнаешь всей радости, которую может испытать тело. Пока ты не съела его и не соединила его плоть со своей, ты не полна. Твое сердце желает вкусить его с каждым голодным ударом, потому что оно знает, что утолит голод.
Ева, которой никогда ничего не запрещали и которая не поняла бы угрозы смертью, если бы кто-то её применил, ответила так, как могла:
— Прекрасный змей с крыльями, темными как ночь, скажи, как мой возлюбленный Адам, человек из глины, называет этот незнакомый плод?
Величественный змей, сиявший отраженным светом, ответил:
— Этому плоду он не дал имени, но я называю его ЗНАНИЕ и считаю лучшим и первым из мириадов удовольствий. Я не могу больше один наслаждаться его вкусом, когда в мире остались существа, не распробовавшие это несравнимое наслаждение. Вкуси его, я прошу тебя, возлюбленная Ева!
Ева, не знавшая о лжи, поверила словам змея и протянула руку к плоду, который предлагал ей змей.
Харкендер бы окликнул Еву, то есть Мерси, если бы мог. Он бы закричал как можно громче, что истинное имя плода было ЯД, приносящий БОЛЬ, — но был обречен молчать. Сон был чужим, и не он его видел.
Он смотрел глазами Евы, как она взяла губительный плод в руку и поднесла к губам. Он почувствовал, как она откусила кусочек и дотронулась до мякоти языком. Почувствовал, как она разжевала и проглотила откушенное, несмотря на отсутствие какого-либо вкуса.
И затем, как он и ожидал, он почувствовал её боль.
Он так долго страдал от собственной боли и так уверился в том, что знал худшую боль из возможных для человека — благодаря чуду, позволившему ему выжить там, где погиб бы любой другой, — что не ожидал когда-нибудь почувствовать большую боль.
Он ошибался.
Возможно, думал он, что боль Евы гораздо мягче его боли и по объективным параметрам не является чем-то исключительным, — но чистая и невинная Ева никогда не была в Аду. Ева не знала никаких неприятных ощущений, ей была ведома только приятная сторона восприятия. Боль, неожиданно охватившая её неподготовленное тело, оказалась невероятно ужасной, самой глубокой, на какую только способно любое сотворенное существо.
Так как это была её боль, а не его, Харкендер ощущал её так же, как она, и ничто из уже испытанного им не могло облегчить эту неожиданную муку.
Он знал, что эта ловушка крылась в плоти Евы с момента её создания, поджидая её. Бог создал её невинной и чистой, и хрупкой, и решил в своей божественной мудрости, что это будет наказанием иной невинности, чистоте и хрупкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51