Она предпочитала наблюдать за лицами мужчин — вот где разворачивалась настоящая комедия. Большинство смеялись, но их смех скрывал настоящее возбуждение и яростное воображение. Притворство позволяло их воодушевлению возрасти и оставляло пространство для воображения.
Человек в сером, напротив, погрузился в задумчивость, как будто его интерес к происходящему иссяк с уходом со сцены девушки с искривленным позвоночником.
Миссис Муррелл встала и прошла через толпу, чтобы присоединиться к своей труппе на сцене. Её задача была не принять аплодисменты от аудитории, как это требуется от автора, но перейти к следующей стадии вечернего увеселения — к аукциону любви.
Дэвид понимал, что всегда находились циники, утруждавшие себя сообщением мадам, что её пьесы ставятся лишь для поддержания бизнеса — способ заставить несчастных обманутых зрителей платить в три раза больше за актрису, чем они заплатили бы иначе. Но он, также как и она, понимал, что были и дураки, которые не понимали, в чем дело. Миссис Муррелл знала, что пьеса — это магическая формула, которая действительно добавляла ценности её актрисам в глазах тех, кто хотел бы повторить её сцены снова и снова.
Оскар Уайльд однажды сказал миссис Муррелл (как он, видимо, говорил всем хозяевам и хозяйкам в Лондоне), что циник — это тот, кто знает цену всего и стоимость ничего. Ей хотелось бы возразить на основании своих наблюдений, что в таком случае реалист — это человек, который знает, что все имеет цену и что ничто не ценно по-настоящему. Увы, это слишком поздно пришло ей в голову.
Сегодняшний аукцион, на взгляд миссис Муррелл, не удался. Актрисы, исполнявшие второстепенные роли, продавались дешевле, чем она ожидала. Евнух принесла больше, темнокожая кокетка — ещё больше, но недостаточно, чтобы удовлетворить оптимистичные ожидания миссис Муррелл. Девушка, игравшая роль турка, несмотря на шутливое объявление, принесла только половину ожидаемой цены; лишь Софи вызвала такой оживленный торг, что выкрики воодушевления раздавались даже от тех, кто пришел скорее посмотреть, чем прицениться.
Ко времени, когда она завершала церемонию, приглашая на торги бледную Гекату, миссис Муррелл уже пыталась расшевелить торговлю. Если зрители не собираются отыграть собственную роль как следует, то нет причины, почему она должна предпринимать какие-то особые усилия, чтобы угодить их страсти к вульгарным развлечениям. Посреди обязательного хохота она отметила предложенные тремя-четырьмя несерьезными участниками шиллинги, и, не тратя лишнего времени, закрыла аукцион на половине соверена. Это, подумала она, и так в пять раз больше, чем стоит девушка. И только ступив вниз, она вспомнила пари, которое заключила сама с собой и которое проиграла.
Человек в сером не ставил на Гекату или кого-то ещё. Его уже не было видно где-либо в помещении.
Дэвид Лидиард, разочарованный тем, что он увидел, и мучительно озадаченный этим, обнаружил, что покидает сознание, которое временно занимал, и уходит в бархатную тьму. Но покой не наступил, и тьма вскоре сменилась ослепительным светом горячечной мечты, где самая жестокая и прекрасная из распутниц, Ангел Боли, ожидала, когда он ей заплатит.
6
Некоторое время Дэвид балансировал на краю покинутого им мира. Он был в сознании, но не просыпался, вяло соображал, его неясные чувства рассыпались причудливым спектром. Его душа улетела прочь от материального мира, словно совсем не могла иметь с ним дело. Он не ослеп полностью, но все, что он мог видеть, так расплывалось, что он не мог нащупать ни одного четкого образа, а все, что он слышал, было слабым отдаленным шумом, какой возникает, если приложить ухо к большой морской раковине.
Иногда в шелестящем потоке шума ему слышались голоса, но он не мог разобрать слов.
Ему уже приходилось бывать в подобном пограничном состоянии, и он знал, какой странный спектр экзотических ощущений переживают те, чьи души возбуждены дарованным огнем. Он не был шокирован и не отчаялся вернуться в реальность, которую он потерял, так как знал, какая боль ожидает его там. Но он все же чувствовал себя брошенным, обманутым, в то время как события разворачивались где-то без него.
В конце концов его мысли начали проясняться, и ему уже удавалось собирать их в складные цепочки, подчиняя твердым правилам воли и логики. Как только он смог, он заговорил с тем, что использовало его.
— Если у тебя ко мне есть просьба, — сказал он тихо, не зная, слышит ли она его, — тогда ты должна обратиться ко мне честно и заключить настоящий договор, как должно двум мыслящим существам. Как иначе я смогу услужить тебе наилучшим образом? Как иначе мне суметь соединить свою волю с твоей в едином замысле? Если тебя не устраивает мое сопротивление, тебе придется заслужить мою дружбу.
Ответа не было.
Он снова мог ощущать свое тело, словно оно воссоздавалось из окружавшего его хаоса, чтобы пленить и пытать его. С возвращение чувства физического присутствия хлынул и новый поток мыслей и ощущений. Опий, который дала Корделия, чтобы облегчить его боль, начал угнетать и расстраивать его способность к рассуждению. Тем не менее, он заставил себя открыть глаза и оглядеться.
Он был в постели, на столе около него тускло светился ночник. Рядом придвинули кресло — так, чтобы в нем можно было сидеть и наблюдать за ним, и этот пост занимала Нелл, а не Корделия. Она казалась усталой, и выражение её лица было непривычно потухшим. Дэвид был очень рад увидеть её и ясное беспокойство любящего человека.
Он позвал её и попытался улыбнуться.
— Мама сказала, что я могу посидеть тут, — сказала она, оправдываясь. — Я сама захотела.
— Умница, — прошептал он. Он попытался поднять голову, чтобы взглянуть на свои руки, лежавшие на покрывале, но ему не хватило сил. Ему не удалось поднять и правую руку, которая была плотно обвязана бинтами. Левая, которая болела не меньше, также не поднималась.
Должно быть, Нелл заметила напряжение на его лице, потому что спросила:
— Тебе очень больно?
— Терпимо, — ответил он, надеясь, что это правда. — Лекарства притупляют боль.
— Почему, когда кровь идет, больно? — спросила она с непосредственностью, свойственной её возрасту. — Тедди сказал мне, что ты знаешь, потому что ты это изучаешь. Почему нам должно быть больно?
— Боль учит нас избегать того, что нам вредно, — ответил он, прекрасно осознавая недостаточность ответа. — Боль — это то, что учит нас держать руки подальше от огня или острых лезвий.
— Но почему мне было больно, когда у меня была скарлатина? — спросила она. — И почему больно было так долго? Почему твои пальцы всегда болят, хотя ты уже знаешь, что нельзя трогать?
— Я не знаю, — сказал он, стыдясь того, что у него нет ответа лучше. Он снова попытался подвинуть голову, и на этот раз ему удалось её немного поднять, одновременно повернувшись, чтобы увидеть дочь.
— Волк умер, — сказала Нелл, не осознавая неестественность появления волка в английском пригородном саду. — Мама положила его в сундук и заперла крышку. У него не было головы. — Её голос был совершенно обыденным. Она была все ещё слишком маленькой, чтобы понять, насколько странным и необычным было нападение. Для неё мир все ещё был постоянным источником удивления, и она привыкла к событиям, которых не в силах была осмыслить. Она ещё не приучилась к взрослому изумлению и неуверенности.
— Дедушка уже вернулся? — спросил Дэвид, понимая, что не знает, какой сегодня день, не говоря уж о том, какой час.
— Нет, — сказала Нелл и смущенно добавила: — Мама сказала, чтобы я её позвала, когда ты проснешься. Она соскользнула с кресла и пошла к двери. Когда она подошла к двери, Дэвид услышал далекий звук дверного звонка и решил, что это, должно быть, сэр Эдвард, вернувшийся как раз в срок, чтобы внести ноту устойчивости в мир, вышедший из-под контроля.
Дэвид рывком придал своему телу полусидящее положение. Комната слабо освещалась единственной открытой свечой, но её свет зловеще распространялся большим овальным зеркалом на двери гардероба и его длинным прямоугольным собратом справа на стене. Дэвид мог видеть свое отражение в настенном зеркале, лицо было таким бледным, что он мог легко принять себя за привидение.
Сэр Эдвард не появлялся, также как и Корделия. Когда она наконец-то пришла, то была не одна и несла ружье.
С ней была Мандорла Сольер — в той же черной накидке, что и раньше, но светлые волосы её были перехвачены черной лентой. Казалось, что её глаза светились меньше — но это, наверное, было связано со слабым освещением.
Корделия нашла его старый револьвер. Тот, из которого она двадцать лет назад застрелила Калана. Дэвид предположил, что она отправилась на его поиски после нападения, боясь, что этот визит может быть только началом, и желая немедленно найти какое-то средство защиты. Но, как видно, второй оборотень предпочел появиться более консервативным образом — просто постучав в дверь.
Пока Мандорла ждала, Корделия подошла, чтобы потрогать лоб Дэвида и убедиться, что ему настолько хорошо, насколько это возможно.
— Она просила дать ей повидать тебя, — сказала Корделия, указывая на посетительницу дулом револьвера. — Она утверждала, что будет ужасной ошибкой прогнать её. Я предупредила её, что не остановлюсь перед использованием револьвера. Она признает, что напавшая тварь была из её рода, но настаивает на том, что не виновна в произошедшем и обеспокоена так же, как мы.
В течение этой речи Дэвид смотрел сначала на Корделию, затем на Мандорлу, борясь с отупляющим действием наркотика. Когда Корделия закончила, он показал левой рукой, чтобы она села рядом с ним, а затем пригласил Мандорлу занять кресло.
— Тебя атаковала Суарра, — спокойно сказала Мандорла. — Но её принудила чужая воля. Она была беспомощна так же, как Пелорус, или даже больше. И я прошу вернуть её тело. Она не умерла, несмотря на то, что с ней было сделано.
— Ты пришла за этим? — прошептал Дэвид.
Мандорла покачала головой.
— Я пришла, потому что ты мне нужен, — сказала она. — И потому, что я могу помочь тебе. Мы оба в крайней опасности, и нам нужно узнать, почему. Если мы будем действовать сообща, то, может, что-то и выйдет.
Дэвид внимательно посмотрел на неё, зная, что Корделия делает то же самое.
— Это бессмысленно, — наконец сказал он. — Если кто-то из падших ангелов захочет ранить или убить меня, он сможет сделать это любым из тысячи способов. Какая мне польза от твоего рода?
— Возможно, польза в том, что я гарантирую твою безопасность, — ответила Мандорла. — Я думаю, ангелы нас боятся, потому что они не понимают, что мы такое или почему мы созданы, а также потому, что я уже вмешивалась в их планы и принуждала их использовать их силу. Они бы рады избавиться от нас, но они не знают, нет ли и у нас защитника.
— Зачем ты здесь? — задала вопрос Корделия.
— Чтобы заключить договор, — коротко ответила Мандорла. — Если уж меня втягивает в эту битву, я хочу быть полезной. Мы все должны постараться, чтобы нас просто не отшвырнули. То, что сделали с Суаррой, могут легко сделать и с Дэвидом, и с тобой — а ваша плоть не того рода, что может восстать из могилы.
— Не верю, что волк оживет, — скептически заметила Корделия, — если учесть, что его мозг разнесло в клочья.
Дэвид дал жене возможность высказаться, пока боролся за контролем над своим одурманенным сознанием.
— Когда-то, — холодно сказала Мандорла, — меня сожгли и развеяли пепел по ветру. Должна заметить, что полученная наука была малой наградой за причиненную боль, но костер не уничтожил меня. Я не знаю, как моей душе удалось восстановиться, и я не могу точно сказать, насколько реальны возвратившиеся ко мне воспоминания. Но я жива, и я уверена, что жила раньше, и я помню, как я жила до того, как Махалалель обрек меня на существование в человеческом образе. Возможно, ваши человеческие представления о воскрешении не лишены оснований — я в этом не уверена — но я сомневаюсь, что Дэвид радостно примет смерть, рассчитывая на возможность воскрешения.
— А я сомневаюсь, — упрямо продолжила Корделия, — что тебя стоит считать другом, а не врагом. Я так и не услышала ничего, что бы меня переубедило.
— Что ж, — сказала Мандорла, — тогда застрели меня, если хочешь. Если мир, в котором я окажусь, сильно отличается от этого, я быстро изучу его, и не буду оплакивать прошлое.
Корделия молчала, казалось, она готовилась воспользоваться предложением.
— Чего ты от меня хочешь? — хрипло проговорил Дэвид.
— Опиши мне свои сны, — быстро ответила Мандорла. — Я знаю о Демиургах гораздо больше, чем ты; возможно, даже больше, чем Пелорус или Глиняный Человек. Вместе мы, скорей всего, разберемся, что происходит, и лучше подготовимся к тому, что можем и должны сделать.
— Боюсь, — кисло сказал Дэвид, — что мои сны нелегко истолковать. То, что волк со мной сделал, пробило даже опиумный блок — но увиденное столь загадочно, что потребуется кто-то умнее тебя, чтобы найти в этом смысл.
— Что ты увидел? — осторожно спросила Мандорла.
— Честно говоря, — сказал Дэвид, — я видел бордель, видел его глазами содержательницы борделя.
Мандорла была невозмутима, но Корделия сжала губы, чтобы подавить какое-то эмоциональное высказывание, которое пришло ей на ум.
— Как и в любом сне, — продолжил Дэвид, — было сложно отделить существенное от бесполезного, но там был бледный сероглазый человек, который не вписывался в окружение, и странная горбатая девушка, сменившая имя Кэт на Геката. Я уверен, что видел эту мадам раньше, во всяком случае, слышал о ней. Это Мерси Муррелл, бывшая когда-то любовницей Джейкоба Харкендера.
— Снова Харкендер, — тихо сказала Мандорла. — Сначала Люк Кэптхорн, теперь миссис Муррелл. Ты, кстати, знаешь, что Харкендер не погиб при пожаре, уничтожившем его дом?
— Я знал, что его тело так и не нашли, — сказал Дэвид. — Но откуда ты знаешь насчет Кэптхорна? Я не говорил тебе, что он был среди тех, кто выкрал тело Адама Глинна.
— Я говорила тебе, что могу выяснить все, что угодно, если мне это нужно, — спокойно сказала Мандорла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51