Но в самый последний миг перед тем, как окончательно провалиться в пустоту, он вдруг понимает, что так и не знает, кто его бьет — Громовержцы или Всадники.И это уже не имеет ровным счетом никакого значения. Глава 10 Она стояла у кровати.На ней была белая юбка и черный свитер, а белокурые волосы были зачесаны назад и стянуты на затылке в тугой хвост, перехваченный небольшой резинкой.— Привет, пап, — сказала она.— Здравствуй, Дженни.— Как ты себя чувствуешь?— Немножко лучше.Он пробыл в больнице вот уже три дня, но Дженни пришла навестить его только теперь. Хэнк сидел на постели весь в бинтах и, глядя на блики солнечного света, игравшие на волосах дочери, благодарил Бога за то, что боль наконец-то отступила. Теперь его единственной болью были воспоминания о том, что случилось с ним.Вскоре после полуночи полицейские обнаружили его лежащим в луже крови на дорожке парка, а позднее врачи сказали ему, что он находился в глубоком шоке. В больнице ему перевязали раны и накачали болеутоляющими лекарствами; и вот теперь, три дня спустя, физическая боль отступила. Но осталась другая боль, вызванная недоумением, неспособностью понять, кому и зачем понадобилось это жестокое и бессмысленное нападение.— Пап, а почему они тебя избили? — спросила Дженни.— Не знаю, — ответил он.— Это все из-за дела Морреса, да?— Да. Полагаю, и из-за него тоже.— Ты сделал что-нибудь не так?— Не так? Я бы не сказал… А с чего ты взяла? Дженни пожала плечами.— В чем дело, Дженни?— Ни в чем. Просто… соседские дети стали как-то странно относиться ко мне, как будто я заразная или прокаженная. Вот я и подумала… это… что, может быть, ты сделал что-нибудь не так.— Нет, Дженни, ничего такого не было.— Ладно, — вздохнула она и, немного помолчав, добавила:— Мама пошла повидать того мальчика. Полиция его все-таки задержала.— Какого еще мальчика?— Ну того, что написал тебе письмо с угрозами. Про Громовержцев. Ну, ты его знаешь.— Да?— Они задержали того парня. Хотя, наверное, если бы тебя не избили, то эти тупые полицейские до сих пор сидели бы и чесали бы свои репы.— Дженни, воспитанные девочки не должны говорить такие слова…— Ну, в общем, пап, его поймали. Он калека.— Калека?— Ну да. Хромой. Жертва полиомиелита. В газете напечатали его фотографию. Он выглядит там таким жалким…— Правда?— Да. Когда я увидела фотографию, то вдруг подумала, а каково это, быть калекой и… и жить в Гарлеме. Понимаешь, что я имею в виду?— Ну, в общем, догадываюсь.— Мама ходила его проведать. Полицейские ей разрешили. Она спросила, на самом ли деле он собирался убить тебя.— И что он ответил?— А он сказал: «Конечно, мать вашу! А то зачем бы я стал посылать то письмо?»— Дженни, ну что за выражения!..— Я просто передаю тебе его слова. — Она немного помолчала. — Но его не было среди тех, кто тебя избил. Он даже не член шайки Громовержцев, и на тот вечер, когда на тебя напали, у него есть алиби. Перед тем, как прийти сюда, я успела поговорить с мамой по телефону, и она сказала, что его отпустят, как только будет внесен залог.— И сколько?— Две тысячи долларов. Пап, тебе это, наверное, покажется странным…— Что, Дженни?— Вот если бы у меня были две тысячи долларов, то я сама пошла бы туда и внесла бы за него залог. Потому что, знаешь, он выглядел таким расстроенным. Мне его стало жалко. — Она снова помолчала. — Пап, разве так бывает?— Иногда бывает, — подтвердил он. Дженни кивнула:— А скоро тебя отсюда выпишут?— Через неделю, — ответил Хэнк. — Может быть, продержут чуть дольше.— Тебя сильно избили, да?— Да.— И каково это? То есть я хочу сказать, каково это, когда тебя бьют?— Удовольствие ниже среднего, — сказал он и попытался улыбнуться.— Пап, а вдруг… вдруг это дело опять кого-нибудь не устроит, и что тогда? Тебя снова могут избить?— Полагаю, такая вероятность существует.— Тебе страшно?Хэнк встретился с дочерью глазами. Он видел, что она ждет от него честного ответа, но тем не менее солгал.— Нет, мне не страшно, — ответил он и тут же понял, что совершил большую ошибку, сказав дочери не правду. Дженни отвернулась от него.— Ну ладно, — проговорила она. — Мне, пожалуй, пора. Мама просила передать, что она зайдет к тебе вечерком.— Дженни, а ты ко мне еще придешь? — спросил он.— А ты хочешь, чтобы я пришла? — переспросила она, и их взгляды снова встретились.— Очень хочу.— Я постараюсь, — пообещала она.— Может быть… возможно, тогда мы сможем поговорить.— Ага, может быть.— Ну, то есть поговорить наедине, чтобы ни медсестры и вообще никто не мешал.— Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Так, Как мы разговаривали, когда я была совсем маленькой.— Да.— Может быть, — снова повторила она. — Но тогда это будет не раньше, чем через неделю. Мама отправляет меня в Рокэвей, в гости к Андерсонам.— Вот как? И когда вы приняли такое решение?— Вчера вечером.— И как долго ты собираешься у них гостить?— Неделю. — Дженни замялась. — Знаешь, мне кажется, мама боится, что если я останусь в городе, то со мной тоже может что-нибудь случиться.— Ясно, — вздохнул Хэнк.— А ты что, тоже считаешь, что со мной может что-то произойти?— Не знаю.— Ну ладно… — Дженни передернула плечами. — Пап, мне пора. — Она наклонилась и торопливо чмокнула его в щеку. — Выздоравливай.Она направилась к выходу, и он смотрел, как за ней бесшумно закрылась дверь палаты. * * * Несмотря на ежедневные визиты Кэрин, следующая неделя тянулась очень медленно. За долгие часы, проведенные в одиночестве, он то и дело мысленно возвращался к нападению в парке, размышляя о том, сможет ли он когда-нибудь забыть тот вечер и то, с каким молчаливым остервенением били его совершенно незнакомые подростки. Однако вынести кое-какой урок из случившегося ему все-таки удалось. Начать хотя бы с того, что теперь он знал, что избиваемый перестает быть человеком, превращаясь в одну сплошную открытую, саднящую рану. Человек бессилен против банды, приговорившей его к беспощадной, жестокой экзекуции. Банда была и строгим судьей, хладнокровным судом и бесчувственным палачом. И именно эта бесчувственность привносила в сам факт избиения еще более жуткий смысл. Ибо избитый человек уже никогда не сможет забыть той боли, унижения и беспомощного отчаяния, которые ему довелось пережить.И все же вражда между уличными бандами Гарлема велась на, так сказать, постоянной основе. Однако, по логике вещей, разве каждая такая стычка не имела две стороны, два исхода — победу и поражение? И разве каждому участнику такой банды не приходилось время от времени испытывать боль и горечь от поражения в очередной драке? Именно в драке стенка на стенку, а не когда всем гуртом наваливаются на одного. И все же разве им не бывает страшно? Неужели они не боятся направленных на них пистолетов, ножей, «розочек» из разбитых бутылок и шипованных цепей? Разве возможно когда-нибудь смириться с мыслью о том, что если ты упадешь, то тебя наверняка постараются втоптать в асфальт? Неужели все они как на подбор были бесстрашными героями, отважными воинами, парнями со стальными нервами?Нет, конечно.И им тоже было страшно. Он знал, что им было страшно. И тем не менее они дрались. Но почему?Во имя чего?Ответа Хэнк не знал. Этот вопрос мучил его всю неделю. И даже в день накануне выписки он все время отдавался эхом в его сознании. Ему казалось, что этот последний день в больнице будет тянуться бесконечно и что он, наверное, уже так никогда и не выйдет за пределы этой чистенькой и насквозь стерильной палаты. Поэтому был несказанно обрадован, когда примерно в два часа дня его невеселое уединение было нарушено одной из медсестер, добродушной женщиной лет пятидесяти.— Мистер Белл, вы не будете возражать против непродолжительной беседы? — спросила она.— Всегда готов, — отозвался он. — Ну, так о чем мы с вами будем беседовать?— Нет, не со мной, — смутилась она. — К вам посетитель.— Вот как? Кто же?— Некто по имени Джон Дипаче.— И он хочет поговорить со мной?— Да.— Вы пропустите его сюда, правда?— При условии, что вы не будете волноваться, — ответила сестра.— Милочка моя, — усмехнулся он, — завтра меня выпишут отсюда, и просто ума не приложу, как вы сможете такое пережить. Вокруг кого станете суетиться?Она улыбнулась.— Нам будет вас очень не хватать. Вы самый несносный пациент изо всех, когда-либо попадавших на наш этаж. Похоже, тот инцидент вас так ничему и не научил.— Он научил меня получать удовольствие от спиртовых растираний, — ответил Хэнк и похотливо подмигнул.— Нет, вы просто невозможны! Сейчас пришлю к вам мистера Дипаче.Снова оставшись в одиночестве, он поправил подушки и принялся ждать появления Дипаче, испытывая при этом довольно странное чувство. Сейчас ему предстояло встретиться с человеком, который много лет назад отбил у него Мэри, когда та так много значила для него; и вот теперь он не испытывал по отношению к нему ни зависти, ни вражды, а лишь жгучее любопытство, которое, однако, не имело к самой Мэри никакого отношения. Хэнк с удивлением понял вдруг, что ему не хочется встречаться с мужем Мэри Дипаче: этот человек интересовал его лишь в качестве отца Дэнни Дипаче.В дверь постучали.— Входите, — ответил Хэнк. — Открыто.Дверь немедленно распахнулась, и Джон Дипаче вошел в палату. Он был высок, но движения его были так робки и нерешительны, что создавалось впечатление, будто он стесняется своего роста. У него были темные волосы и карие глаза, и Хэнк отметил про себя, что Дэнни больше похож на мать, чем на отца. Джон Дипаче производил впечатление тихого, добродушного человека, и Хэнк, еще не будучи знакомым со своим посетителем, не слыша его голоса, интуитивно почувствовал, понял, что несказанно рад приходу этого человека.— Присаживайтесь, мистер Дипаче, — сказал он, протягивая руку.Джон пожал ее и неуклюже опустился на стул.— Не знаю… наверное, мне не следовало приходить сюда, — чуть слышно проговорил он. Голос у него был тихий, глуховатый, и Хэнк понял, что, скорее всего, он редко повышает его даже в минуты гнева. — Но я прочитал в газетах о том, что случилось, и я… я подумал, что мне все же следует прийти. Надеюсь, вы не будете возражать.— Я очень рад видеть вас, — сказал Хэнк.— Как вы себя чувствуете?— Уже лучше. Завтра меня отсюда выпишут.— Ясно. Значит, я вовремя вас застал.— Да.Дипаче замялся:— Неужели это действительно было так ужасно, как описано в газетах?— Полагаю, что да.— Восемь на одного! — проговорил Дипаче и покачал головой. — Не понимаю этого. — Он немного помолчал. — А вы?— Тоже нет. Не совсем.— А кто это был? Пуэрториканцы? Или, может, приятели Дэнни?— Не знаю. Было темно.— Да сейчас, наверное, уже и без разницы, — вздохнул Дипаче и нервно хохотнул, но тут же осекся, и теперь его глаза смотрели на Хэнка с невыразимой, безнадежной тоской. — Я просто не понимаю, — повторил он. — Не знаю, почему люди так поступают. Ну, там на войне или еще где, но… А вы служили в армии?— Да, — ответил Хэнк.— Ну конечно же. С моей стороны глупо было спрашивать об этом. Конечно же вы служили… — почти шепотом проговорил он. — А вот мне не довелось. Повреждение барабанной перепонки. Категория 4-Ф. Не годен к прохождению военной службы. — Он снова помолчал, а потом добавил:— Один мой знакомый регулярно присылал мне «Янки» «Янки» — военный журнал, издававшийся с июня 1942 года и распространявшийся в армии.

.— Хороший был журнал, — заметил Хэнк.— Да. Ну а потом я познакомился с Мэри. Она была необыкновенной девушкой.— Да, — не мог не согласиться Хэнк.— И вот теперь мой сын — убийца. — Он покачал головой. — Мистер Белл, пожалуйста, если можете, объясните мне, как такое могло произойти. Потому что это не укладывается у меня в голове. Я уже мозги сломал, пытаясь понять хоть что-нибудь, но у меня ничего не выходит. Господи, я не понимаю! Не понимаю ровным счетом ничего!Его лицо исказила гримаса отчаяния, и Хэнку показалось, что он вот-вот заплачет.— Мистер Дипаче, — сказал он, — не свете есть много явлений, которые нам не дано…— Вы знаете, чем я занимаюсь с тех пор, как это случилось? — продолжал Дипаче, не слушая его. — Я предаюсь воспоминаниям. Размышляю о том, как мы жили, пытаюсь вспомнить буквально каждое слово, когда-либо сказанное мною сыну, каждую его провинность, каждый шлепок, который он получал от меня за это, каждый подарок, наши с ним прогулки. Я пытался восстановить его жизнь. Я проживал с ним его жизнь, проходил по этому пути шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, пытаясь понять, почему он решился на такое. Потому что если он действительно совершил это преступление, то это не его вина. Я постоянно спрашиваю себя, что я сделал не так, где допустил ошибку. В чем? На каком этапе я подвел своего сына?— Вы не должны винить себя за то, что вашей семье приходится жить в трущобах, мистер Дипаче. Возможно, с Дэнни все и обошлось бы, если бы…— Тогда кого мне винить? Кого я должен винить за то, что у меня больше нет работы на Лонг-Айленде? Кто виноват в том, что я принял решение переехать обратно в Гарлем? Мистер Белл, кого мне винить за то, что сам я по жизни неудачник, а мой сын — убийца?— Но у вас есть ваш магазин. У вас…— Мистер Белл, у меня нет ничего, кроме моей никчемной жизни. Приятно познакомиться, Джон Дипаче, ничтожество и хронический неудачник. Даже Дэнни понял это. А Мэри? Мэри меня любит. Не спорит, не перечит, все, что я ни скажу, исполняет беспрекословно. Но ребенок не способен на такую любовь. Любовь ребенка нужно уметь заслужить. А какой пример я мог подать Дэнни? Я помню, как он впервые узнал о том, что я не служил в армии. В один прекрасный день он подошел ко мне и сообщил, что отец его друга был моряком, и спросил у меня, а кем был я. Что я мог ответить? Что меня не призвали, потому что у меня повреждена барабанная перепонка. Тогда он спросил, что это такое — барабанная перепонка. И я объяснил, что у меня в ухе есть дырка, через которую в голову может проникнуть ядовитый газ, а специальных противогазов тогда еще не изобрели. Он же спросил напрямую: «Так ты что, не служил в армии?» Я сказал, что не служил. «И во флоте тоже?» — не унимался он. Нет, и во флоте тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31