Смерть соперника воодушевила Филиппа, и он усилил свое сопротивление.
Тогда Иннокентий выставил тяжелое орудие. Он послал своего легата Пьетро ди Капуа с точными указаниями во Францию. Король должен подчиниться и до нового процесса возвратить к себе Ингеборг, в противном случае легат отлучит Филиппа и Агнесс от церкви, а Франции, столь любимой Филиппом Франции именем папы объявит церковное проклятие.
Пока длилось это противостояние, Филипп становился все более угрюмым, так что Агнесс иногда охватывал страх.
– Отвечай мне! – кричал Филипп. – Я хочу знать, пишет ли Иннокентий правду, и развод в Компинье был всего лишь комедией?
Гийом де Шампань смущенно потупил взор и спрятал руки в широких рукавах. Наконец он прошептал:
– Я полагаю, мы должны признать, что святой отец прав.
Король вскочил.
– Итак, ты не был простеньким болтуном и предпочел ничего не говорить, пока не знаешь наверняка…
Адель присутствовала при этом приступе ярости и вела себя соответствующе:
– Ты действительно хочешь поставить ему это в упрек? Тебе нужна искупительная жертва, чтобы вновь снискать расположение папы?
– Матушка, вы же знаете, что это не так. Я не отступлю никогда. Одно имя Ингеборг вызывает во мне отвращение, и ничто в мире не отнимет у меня Агнесс. Мы вместе – единое целое, она – кровь и плоть моя! Жизнь без нее перестала бы быть жизнью. Я буду защищать ее от кого угодно, даже от Иннокентия.
Гийом с сомнением покачал головой.
– У него могущественное оружие, мой дорогой племянник. Если он объявит церковное проклятие, королевство пострадает от этого, тебе это известно.
Король смущенно замолчал. Его королевство, прекрасная, милая Франция, которую он любил так же, как Агнесс, Франция, которую он хотел сделать великой, счастливой и могущественной! Но он вернулся к своим размышлениям.
– Я надеюсь, что ты и тебе подобные не подчинятся верховному клиру. Тогда королевство не пострадает.
– Есть одна мелочь, при помощи которой можно усмирить папу. Он расторгнет твой брак с датчанкой, в этом я уверен, но тебе нужно лишь доказать свои благие намерения. Я обязуюсь лично ходатайствовать перед ним об этом. Но призови назад Ингеборг, всего на шесть месяцев.
Филипп побледнел и сжал кулаки.
– Никогда! Это было бы подло по отношению к Агнесс, которую я люблю больше всего на свете и не хочу высмеять перед всей Европой. И зачем? Чтобы удовлетворить эту женщину, которую я ненавижу и которая виновата во всех бедах? Никогда, слышишь ты, никогда!
Когда он покинул их, по своей привычке хлопнув дверью, Гийом и Адель растерянно посмотрели друг на друга. Затем королева вновь взялась за вышивание.
– Мне не в чем его упрекнуть, – вздохнула она. – Я бы на его месте поступила точно так же.
* * *
Несмотря на все дипломатические уловки и обещания, которые давал Пьетро из Падуи, Филипп оставался непреклонен. Он хотел остаться с Агнесс. Прелат вздохнул, он был тоже несчастлив. Он ценил и любил этого ни с кем не сравнимого человека, который был королем Франции, он признавал его значение, и его мучило то, что он должен предать его проклятию. Крометого, ему было тяжело, ибо прелестная Агнесс покорила его старое сердце. Но он должен исполнить свой долг, он должен повиноваться Иннокентию.
Прелат покинул Париж и отправился на церковный собор в Дижон. Там он находился в гуще событий и, к тому же чувствовал ее в безопасности от королевского гнева, который мог обрушиться на него в любое время. Герцог Ойдэ, правда, был преданным другом Филиппа, но все же было легче ускользнуть из его дворца, чем из Иль-де-Франс.
На собор съехались архиепископы Реймса, Бурже и Вьенны, кроме того, восемнадцать епископов, аббаты Клюни, Сен-Реми и Сен-Дени, а также множество других сановников, от побережий Бретани до подножий Альп. Собор начался 6 декабря 1199 года, длился семь дней, после чего собравшиеся, не выслушав Филиппа, вынесли вердикт, который должен был вступить в силу 15 января следующего года. Епископы, а среди них Гийом де Шампань, возвратились с собора с тяжелым сердцем. Как поведет себя король?
Когда гонец передал Филиппу письменное постановление собора, тот разорвал его на куски, бросил на пол и в гневе топтал их ногами.
Агнесс смотрела на него широко открытыми от ужаса глазами. Цвет ее кожи говорил о. предстоящих ей новых родах. Зеленый, отделанный мехом куницы бархатный наряд не шел ей из-за ее бледности. В то время как она глазами следила за шагами разъяренного супруга, Адель де Шампань потупила взор, пристально вглядываясь в свою работу. Никогда еще Филипп так не бушевал в гневе, никогда еще его голос не срывался на крик и не звучал так высоко, разносясь по всему дворцу, так что его могла слышать стража.
– Я разгоню этих трусливых псов – епископов, они еще будут молить меня о пощаде! Я их сброшу с той высоты, на которую я их поднял. Слышите вы, мадам, вы можете это передать своему брату!
Внезапно он остановился как вкопанный перед своей матерью, но та, не испугавшись, подняла взгляд и спокойно посмотрела в глаза опасности.
– Скажи это ему сам, сын мой. Без сомнения, он поступил так по принуждению…
– Я должен ему это сказать? Я удивлюсь, если он еще раз осмелится появиться передо мной.
Действительно, Гийом де Шампань поостерегся вернуться из Дижона сразу же в Париж. Сперва он поспешил в свой безопасный город Тройэ, дабы там переждать дальнейшее развитие событий.
– У него не хватило мужества, – продолжал Филипп, – защищать то, что он сам сделал. Глупец!
– Филипп, – взмолилась Агнесс, – успокойтесь, прошу вас.
Он немедленно оказался рядом с ней, нежный и заботливый.
– Это не так легко, моя дорогая, когда эти люди втаптывают нашу любовь в грязь и благосклонно выслушивают бред этой женщины.
Его руки, которыми он обнял Агнесс, бессильно повисли вдоль тела.
– Этой женщины, – повторил он, – этой омерзительной женщины.
Он подбежал к двери, распахнул ее и крикнул:
– Эй, стража… эскорт из всадников… быстро!
Женщины вскочили со своих мест. Агнесс вскрикнула:
– Филипп, что вы задумали?
Он обернулся к ним с неким подобием улыбки на губах.
– Она должна искренне раскаяться в своих жалобах, которые принесли нам столько бед!
Молодая женщина, несмотря на свое положение, бросилась к королю и обвила его обеими руками.
– Нет, Филипп, нет, я прошу вас. Не делайте этого. Это смертный грех, который нам придется нести всю оставшуюся жизнь. Не убивайте ее. Я вижу по вашим глазам, что она умрет.
Адель иронически улыбнулась.
– У вас еще будет время оплакать ее, моя дорогая. На самом деле, это было бы наилучшим решением. Быстро… безвозвратно…
– Но, мадам… – испуганно возразила Агнесс.
Филипп порывисто заключил ее в свои объятия и прижал к себе.
– Не бойся, я не убью ее, хотя признаюсь, что минуту назад готов был это сделать. Но я отвезу ее в надежное место, откуда она уже не сможет докучать миру своими жалобами.
И не слушая дальнейших возражений, он покинул комнату. Некоторое время спустя он выехал из Парижа во главе небольшого, хорошо вооруженного отряда рыцарей. В следующую ночь Ингеборг, под пристальным наблюдением Филиппа, от ледяного взгляда которого кровь останавливалась в ее жилах, вывели из ее кельи, усадили в носилки и тайком перенесли в дом, находившийся в окрестностях Парижа. Тайна ссылки соблюдалась столь строго, что название этого места неизвестно до сих пор.
Церковное проклятие и ужас царили во Франции. Гнева Филиппа избежали лишь некоторые епископы и священники, которые встали на его сторону, остальных же он преследовал немилосердно. Де Сулли, епископ Парижа, был схвачен в своем доме и изгнан из Парижа, ему даже не позволили взять коня. В один жаркий августовский полдень 1200 года, то есть несколько месяцев спустя после осуждения и приговора, Филипп и Агнесс стояли, тесно прижавшись друг к другу, у окна замка Санлис и созерцали потрясающее зрелище. По ту сторону стены под ослепительным солнцем двигалась похоронная процессия. Женщины плакали и причитали, мужчины с мрачными лицами шли потупив взоры.
Покойник лежал в гробу, который несли четверо мужчин, и над ним уже роились назойливые мухи. Скорбная процессия прошла мимо церкви, ворота которой были заперты и связаны пучком черного терна, прошла мимо кладбища, ворота которого были заколочены тяжелыми досками, и под громкий плач женщин двинулась дальше. Ни священник, ни хор мальчиков с кадилами не сопровождали этой похоронной процессии.
Шествие дошло до поля, где уже были беспорядочно свалены мертвецы, обернутые в грязные куски полотна. Ужасный запах распространялся от этого места, ибо трупы разлагались под открытым небом.
Покойника положили на свободное место, все украдкой перекрестились, после чего участники похорон быстро разбежались. В небе уже кружили коршуны, со всех сторон сходились голодные псы и скалили зубы.
Агнесс вцепилась рукой в плечо Филиппа. Тот прижал ее к себе и услышал, как она сказала:
– Это слишком ужасно, мой любимый, это невыносимо… Все эти трупы, нищий люд, хищные звери, онемевшие колокола… Я не могу этого выносить более, и народ тоже. Мы должны повиноваться, Филипп, мы должны подчиниться папе, быть может, он с состраданием отнесется к нам.
– С состраданием? – прошипел король сквозь зубы. – Ждать сострадания от этого Иннокентия? Разве он печется о людских сердцах, ему лишь необходимо распространить на всех свою власть. Я бы вырвал сердце у него из груди, дабы покарать за то, что он сделал с моим народом.
– Только мы виноваты в этом, Филипп, это мы причинили столько бед королевству.
Она отошла от окна и устало опустилась на скамью у стены.
– Вы утомились, любовь моя, – нежно промолвил Филипп, – вы еще по-настоящему не оправились от рождения нашего Филиппа. Но вскоре вы вновь обретете мужество и волю к борьбе, моя прекрасная охотница.
Но королева с сомнением покачала головой.
– Нет, Филипп. Все это убивает меня, я чувствую это. На нас обоих у меня хватит мужества, клянусь вам, но у меня не хватает мужества смотреть, как страдает народ. Я люблю его так же, как и вы, и была бы недостойной королевой, если бы ставила свое личное счастье выше, чем счастье народа. Бог свидетель, я люблю тебя, Филипп, больше жизни, больше моего вечного блаженства, но можем ли мы позволить народу так страдать? Это слишком ужасно… и несправедливо.
Порывистым движением Филипп повернулся к окну и закрыл его, чтобы не слышать ужасных звуков, доносящихся снаружи.
– Молчи, умоляю тебя. Если ты любишь меня, не говори ни слова. Иначе я…
Несколько дней умоляла Агнесс своего мужа, с самобичующим усердием, подчиниться папе. Он сопротивлялся, он защищал свою любовь страстными речами и уговорами, а молодая женщина теряла силы и слабела. Ее огорчало ее собственное себялюбие, но, кроме того, она стала сомневаться в своей искренней набожности. Она уже перестала быть уверенной в своей любви и в своей правоте. Кроме того, ей было невыносимо тяжело видеть, как страдают люди, живущие без церковного благословения.
Первого сентября силы Филиппа иссякли и он сдался. Он приказал позвать легата и продиктовал ему условия своей капитуляции: Агнесс должна жить в замке Пасси, он сам примет Ингеборг в Сен-Лежэ-ен-Ивелин, там в течение шести месяцев будет ожидать возобновления процесса расторжения брака, после чего по собственной воле разведется с ней. Пьетро ди Капуа пытался было возразить, что Ингеборг должна быть принята в Париже, но Филипп был непреклонен.
Легат сдался, он был рад, что достигнут хоть какой-то успех. Тем более что указание папы предписывало ему пойти навстречу королю, если тот выкажет свои благие намерения. Итак, они договорились.
На следующий день Агнесс покинула Париж в сопровождении огромной свиты, придворными дамами и бесчисленными слугами.
Филипп проводил ее до двора, где ожидали удобные носилки. Расставаясь, они долго и пристально смотрели в глаза друг другу. Знали, что пройдут месяцы, прежде чем они увидятся опять, и эта мысль мучила обоих. Филипп страстно прижал королеву к своему сердцу. Он никогда не чувствовал столь отчетливо, насколько она дорога ему и как ее будет недоставать.
– Агнесс, – прошептал он и спрятал лицо в ее волосах, украшенных королевским венцом. – Агнесс, любовь моя, моя единственная любовь.
– Я люблю тебя, Филипп, я люблю тебя, не забывай об этом.
Она отстранилась от него и села в носилки, занавески которых он собственноручно опустил.
– Быстрее, – прошептала она придворным дамам. – Ради всего святого, быстрее! Процессия двинулась в направлении Великого Моста. По обеим сторонам дороги стояли молчаливые, неподвижные люди. Мужчины сняли шапки, а некоторые женщины встали на колени. Ибо в этих носилках находилась женщина, которая ради них принесла себя в жертву…
Филипп стоял на лестнице до тех пор, пока носилки не скрылись из виду.
Бледная и истощенная от длительного заточения, но все еще прекрасная Ингеборг шла в сопровождении монаха и эскорта рыцарей через огромный зал замка Сен-Лежэ-ен-Ивелин к Филиппу, который, стоя, ожидал ее у подножия трона. Присутствующие – легат со своей свитой и несколько священников – смотрели на происходящее с тревогой. Король, который в честь столь знаменательного события был в короне, был бледен и избегал взгляда Ингеборг.
Когда она приблизилась к престолу, он подошел к ней, подал руку и поднялся с ней по ступеням к двойному трону, где и усадил ее. Легат взял слово и объявил торжественным голосом, что Ингеборг в течение последующих семи месяцев почитается за единственную королеву Франции, и Филипп безмолвно поклонился.
Сердце Ингеборг до боли билось в груди. Наконец, после семи лет борьбы и слез, она вновь увидела его… Он был все такой же. Быть может, еще красивее… Как она хотела сейчас любить его, завоевать его сердце, заставить его, наконец, ответить на ее неизменную любовь!
Филипп слегка повернулся к ней и вновь поймал на себе ее умоляющий взгляд. Гнев охватил его, и перед глазами возникла Агнесс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43