— В самом деле? Вот уж не думала, что в моей спальне окажется маркиза, которая будет уверять, что рада знакомству со мной. — Рука с искривленными пальцами высунулась из-под полога и поманила Кристабель. — Подойдите ближе, моя милая. Позвольте мне взглянуть на вас.
Кристабель, взволнованная, приблизилась. Теперь она могла различить в темноте маленькую, хрупкую фигуру. Лицо было скрыто густой тенью, однако огонь свечи отражался в глазах женщины. Было заметно, что она бесцеремонно изучала Кристабель.
— Хорошенькая, не спорю, — заявила наконец миссис Берн. — Только маленькая.
— Мама, — вздохнул Гэвин, — будь любезнее.
— Ничего, — сухо заметила Кристабель, — иногда я и сама считаю это недостатком.
Салли рассмеялась, а потом закашлялась.
— Я почти такого же роста, как и вы, так что недостаток у нас общий. Сама не понимаю, как мне удалось произвести на свет этого высокого шалопая, который стоит рядом с вами.
Все замолчали, потому что одновременно вспомнили о том, что принц высокого роста.
— Гэвин, — обратилась к Берну мать, — ты, кажется, хотел наполнить мою грелку? Иди и дай мне поболтать с твоей приятельницей.
— Зачем? — подозрительно спросил Берн. — Чтобы засыпать ее бестактными вопросами?
— Не смей проявлять непочтительность, мальчишка. — Гнев миссис Берн был явно нарочитым. — Хочешь, чтобы я отшлепала тебя по пальцам?
— Это ее любимое наказание, — объяснил Берн, неохотно улыбнувшись. — Просто чудо, что я еще могу держать карты в руках.
— Действительно чудо, потому что шлепать по ним приходилось довольно часто, бездельник. Иди-иди и принеси мне воды. — Миссис Берн опять закашлялась. — Видишь, у меня пересохло в горле. И пожалуй, я бы съела того свежего хлеба, который подавали за ужином. Принеси его с кухни, хорошо?
Бросив на мать косой взгляд, Берн отпустил руку Кристабель и направился к двери.
— И не смей стоять под дверью и подслушивать, — произнесла ему вслед миссис Берн. — Мне нужны грелка, стакан воды и кусок хлеба с маслом, и если не принесешь их через пятнадцать минут, я пойму, почему ты задержался.
— Она меня неплохо знает, — ухмыльнулся Берн и вышел.
— Садитесь, леди Хавершем, — скомандовала миссис Берн.
Ее властный тон и легкий ирландский акцент так напоминали о Гэвине, что Кристабель невольно улыбнулась и села на стоящий у кровати стул.
— А теперь расскажите мне, — потребовала миссис Берн, — зачем леди с таким положением нужен мой сын.
Кристабель сразу перестала улыбаться. Что же ответить на это? И как много она может рассказать этой женщине? Кристабель решила перейти в наступление:
— А почему бы и нет? Он очень привлекательный мужчина и так много работает…
— Это не то, что обычно нравится маркизам.
— До того как стать маркизой, я была дочерью генерала. И мне нравятся мужчины, которые не боятся работы.
Несколько секунд миссис Берн помолчала, вероятно, обдумывала услышанное.
— Это все равно не объясняет, почему вы предпочитаете общество моего сына, в то время как можете вращаться в самом высшем свете, — проговорила она, кашляя в руку.
Ох, если бы она только знала!
— Ваш сын помогает мне вернуть то, что мой покойный муж… э-э… утратил, играя в карты.
— А, выходит, маркиз проигрался в «Синем лебеде», так?
— Да, но это не…
— И вы выплачиваете его долги в постели моего сына?
— Нет! — возмущенно воскликнула Кристабель и вскочила на ноги. — Я никогда не стала бы спать с мужчиной за деньги. И вы оскорбляете своего сына, думая, что он способен воспользоваться бедственным положением вдовы.
— Верно, — заключила миссис Берн, оценивающе глядя на Кристабель. — Значит, вы с ним не спите?
Кристабель покраснела, не зная, как сказать миссис Берн, что она любовница ее сына.
— Я… ну… я, просто…
— Можете не отвечать. Я и так все вижу. — Кристабель тихо простонала, и миссис Берн добавила сухим шелестящим голосом: — Я, знаете ли, не дура. И слышала о любовницах своего сына. Не от него, имейте в виду, — мужчина никогда не должен рассказывать матери о таких вещах. Но есть газетенки, печатающие сплетни, а Ада часто ездит в Бат и слышит много разговоров. — Миссис Берн замолчала, чтобы откашляться. — Но дело в том, что Гэвин еще никогда не знакомил меня ни с одной из своих женщин, никогда даже не просил об этом. Никогда, слышите?
— Мне больно разочаровывать вас, — тихо проговорила Кристабель, чувствуя, что разочаровываться самой ей еще больнее, — но то, что он привез меня сюда, ничего не значит. щ него не было выбора. Он был вынужден это сделать.
Кристабель удивилась, услышав смех миссис Берн.
— Вынужден? Гэвин? Вы когда-нибудь видели, чтобы мой сын делал то, что «вынужден»?
— Нет, — нерешительно призналась Кристабель.
— Он привез вас сюда, потому что хотел, признается он в этом или нет. И я хочу знать, почему он это сделал. Что именно вы значите для него?
— Я тоже хотела бы это знать, — вздохнула Кристабель. — Но даже представить себе не могу.
— Тогда скажите, что он значит для вас.
Кристабель молчала. Что значит для нее Берн? Только средство, для того чтобы добиться приглашения к лорду Стокли? Разумеется, нет, раз спать с ним она начала уже после того, как приглашение было получено.
Да, он ее любовник, но значит для нее больше, намного больше, чем ей бы хотелось. И наверное, больше, чем она когда-нибудь сможет значить для него.
— На это я… тоже не могу ответить, — дрогнувшим голосом ответила Кристабель.
— Вы любите его? — мягко спросила миссис Берн.
— Если люблю, то это очень глупо, — с трудом выговорила Кристабель — от волнения у нее пересохло в горле, — потому что он никогда не будет в ответ любить меня.
— Чепуха. — Миссис Берн снова немного покашляла. — Он же был влюблен в эту идиотку Анну. Как же ему не влюбиться в такую славную девочку, как вы?
Кристабель удивленно заморгала:
— Но минуту назад вы считали, что я…
— Я просто хотела быть в вас уверенной. Я верю, что Гэвин не выберет дурную женщину, но все-таки он мужчина и подвержен женским чарам.
— Гораздо меньше, чем женщины подвержены его чарам, — пробормотала Кристабель.
Миссис Берн захихикала:
— Верно-верно. Он имеет к ним подход. Но еще ни одной из них не удалось затронуть его сердце. Если вы этого хотите, вам следует знать несколько важных вещей о Гэвине. — Миссис Берн показала рукой на камин: — Там есть свеча, милочка. Зажгите ее и принесите сюда.
Кристабель подчинилась. Когда она вернулась к кровати с зажженной свечой, свет упал на лицо женщины.
Лицо миссис Берн было так страшно изуродовано, что Кристабель, хоть и ожидала чего-то подобного, не смогла сдержать испуганного возгласа и, пытаясь скрыть его, притворно закашлялась.
— Прекратите этот глупый кашель, милочка, — резким тоном произнесла миссис Берн. — У меня есть зеркало, и мне известно, как я выгляжу.
— Простите… — смутилась Кристабель.
— Не за что извиняться. Эти ожоги для меня — как почетный орден за спасение сына. Я ношу их с гордостью. — Губы, покрытые шрамами, раздвинулись в улыбке. — Почти всегда, во всяком случае.
Кристабель с ужасом подумала о боли, которую, вероятно, пришлось перенести этой женщине. У нее почти не осталось ушей, и волосы совсем не росли на обгоревшей коже черепа.
— Я слышала о пожаре, но я даже представить себе не могла…
— Что я выжила? Это было нелегко, могу признаться, но я справилась. Я не могла оставить Гэвина совсем одного на этом свете.
— Но почему же все считают, что вы погибли?
— Это долгая история. — Миссис Берн взяла у Кристабель свечу, поставила ее на столик у изголовья и похлопала рукой по краю кровати, приглашая Кристабель сесть. — Знаете, во время пожара были большая паника и неразбериха. Когда я спасла Гэвина, то тут же потеряла сознание, а он еще не пришел в себя, когда меня увезли в госпиталь Святого Варфоломея вместе с другими пострадавшими.
Они сказали ему, что я умерла, — большинство из тех, кто остался в доме, действительно умерли, и все так обгорели, что разобрать, кто есть кто, было невозможно. Прошло несколько недель, когда я смогла назвать свое имя и спросить о сыне. Миссис Берн взяла Кристабель за руку, и та разглядела, что пальцы женщины искривлены совсем не от старости, а от глубоких, неровных шрамов.
— К тому времени, когда я смогла узнать о Гэвине, — продолжала миссис Берн, — он уже жил с одним шулером, который взял его под свое крыло, и у него, кажется, все было в порядке. Я подумала, что его жизнь будет намного легче, если ему не придется ухаживать за больной, изувеченной матерью. Поэтому я попросила людей из госпиталя ничего не рассказывать сыну обо мне.
— Тогда почему…
Миссис Берн печально улыбнулась:
— Потому что мальчик оказался чересчур сообразительным. Только через год я смогла оставить больницу. Одна из сестер, работавших там, предложила мне пожить у нее в деревне. У сестры появилась возможность устроиться сиделкой к очень богатой леди, но не с кем было оставить малютку сына, и я должна была стать его няней. — Миссис Берн сильно сжала руку Кристабель. — Но я не могла уехать из Лондона, не повидав своего единственного любимого сына, хотя и не хотела, чтобы он видел меня. Правда не хотела. —Женщина снова закашлялась. — Я пошла на скачки, надев большой капюшон, скрывавший лицо, и старалась не подходить к нему близко, лишь издали смотрела, как работает мой замечательный взрослый мальчик, как ловко управляется он с рулеткой, как будто рожден для этого, как уговаривает деревенских олухов делать ставки. — Миссис Берн сокрушенно покачала головой: — Однако скачки оказались неподходящим местом для женщины, особенно для такой, как я, — ковыляющей с костылем и странно одетой. Какой-то дурак стащил с меня капюшон. Вы можете представить себе реакцию окружающих: визг, смех и все такое. — На глазах у миссис Берн выступили слезы. — Но мой мальчик… он подошел и просто натянул на меня капюшон. «Пойдемте, мисс, — сказал он, — не обращайте внимания на этих болванов».
Кристабель тоже заплакала. Слезы катились у нее по щекам, но она не вытирала их.
— Я только сказала: «Спасибо, мой мальчик», — но этого было достаточно, чтобы он узнал меня и все понял. Вы бы видели, как мы с ним обнимались, смеялись и целовали друг друга. Люди решили, что мы свихнулись. — Миссис Берн выпустила руку Кристабель, чтобы краем пододеяльника вытереть слезы. — Уже сколько лет прошло, но всякий раз, когда я вспоминаю об этом, начинаю шмыгать носом.
— Я понимаю, — прошептала Кристабель. — Кто бы не заплакал?!
Достав платок, она тоже промокнула свои глаза, а затем передала его миссис Берн.
— Знаете, а Гэвин стал бы смеяться над нами, если бы увидел, — сказала та.
— Возможно. Мужчины не понимают таких вещей. — Кристабель немного подождала, пока миссис Берн успокоится, и спросила: — А что было потом?
— Вот тогда я и заставила Гэвина поклясться, что он никому не расскажет о том, что я жива. Я сказала ему, что, если он не поклянется, я исчезну навсегда и он никогда больше меня не увидит. Он послушался, бедняжка, и я уехала в деревню, чтобы поселиться у Ады. Она и была той самой сестрой. А Гэвин остался в городе.
— Но почему? Почему вы не остались в Лондоне вместе с ним? Вы могли бы носить парик, вуаль и перчатки, если не хотели, чтобы вас разглядывали.
— Я не поэтому решила, что нам надо жить врозь. Гэвину и до пожара приходилось нелегко, когда меня называли «ирландской шлюхой». Я говорила ему, что не стоит обращать на это внимания, раз мы оба знаем, что это не так, но он все-таки обращал, как только подрос достаточно для того, чтобы понимать. Он часто дрался из-за этого, пытался защищать мою честь в лавках и трактирах и вечно ходил с разбитым носом.
Кристабель невесело улыбнулась:
— Он и сейчас… очень чувствителен к этому слову.
— Меня это не удивляет. Подумайте сами, насколько тяжелее все было бы для него, если люди стали бы говорить чепуху о том, что пожар — это наказание за грехи, и подобную чушь. Они и так болтали такое после пожара, но, когда человек мертв, сплетни быстро затихают. — Миссис Берн сильно раскашлялась. — Если бы узнали, что я жива, ему бы пришлось выслушивать это ежедневно. Это и глупые шутки, и насмешки над моим уродством. — Заметив, что Кристабель невольно кивнула, она прибавила: — А, значит, вы тоже слышали подобное? Люди иногда очень жестоки. А я знала, что для того чтобы выжить в Лондоне, Гэвину понадобится вся сила, которая у него есть. Если мужчина один и свободен — он справится, но если ему надо о ком-то заботиться…
— Но он же был еще ребенком, — горячо запротестовала Кристабель. — Двенадцать лет — это еще мало.
— Только не для Гэвина. Ему уже приходилось самому заботиться о себе, находить способы зарабатывать. Я не могла помочь ему в Лондоне. Я могла лишь стать обузой. Мне еще повезло, что я могла обеспечивать саму себя в доме Ады.
— Вы могли бы взять его с собой в деревню.
— И что бы он стал там делать? Работать батраком на ферме? Стать учеником кузнеца? Он слишком умен для этого и слишком честолюбив. А Ада зарабатывала достаточно, чтобы кормить меня и своего ребенка, но она не смогла бы содержать еще и Гэвина. — Женщина грустно улыбнулась. — Думаете, мне нравилось быть врозь со своим мальчиком? Жить от встречи до встречи раз в месяц. Не знать, сыт он или голоден, болен или… — Она зашлась в приступе кашля. — Но поглядите на него сейчас. Достиг бы он всего этого, если бы я осталась с ним? Нет, конечно.
Кристабель не была в этом уверена, ведь ей никогда в жизни не приходилось делать такой тяжелый выбор. Кто знает, как бы она поступила?
— Посмотрите сами, каким он вырос, — говорила миссис Берн с нескрываемой гордостью, — высокий, красивый, настоящий сын принца. — Она потрепала Кристабель по руке: — Вы ведь знаете, кто его отец?
— Да. Но сам Берн, кажется, не особенно рад этому родству.
Миссис Берн удрученно вздохнула:
— Я знаю. Но он не понимает, что это страдания и лишения сделали его таким, какой он есть, — сильным и гордым. А кем бы он был, если бы Принни прекратил выплачивать нам содержание?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41