Но где? Мы были не в сарае, в спину мне пекло солнце. И откуда здесь эта старуха? Я увидел прямо под рукояткой домкрата ботву моркови. Огород. Но чей? Где? Осматриваться мне было некогда. Каждая секунда могла стоить жизни. И тут из-под обломков корабля вдруг выполз Махмут в изорванной одежде, с окровавленной головой. Он принялся лихорадочно разбрасывать во все стороны металлические и деревянные остатки корабля, поднимал их, извиваясь от натуги, обдирая в кровь руки. И вот появилась голова Славки, взъерошенная, с оттопыренными сверх обыкновения ушами. Глаза его от страха были круглыми, как пуговицы. Он выкарабкался наверх и, как заяц, ошалело побежал по огороду. Вслед за ним из-под обломков выбрались Тонька и дядя Альберт.Дядя Альберт быстро осмотрел нас, все ли тут, и сел на обломки корабля.За деревьями был наш сарай. Как видно, вода отнесла нас немного в сторону, и мы грохнулись на огород.Дядя Альберт сидел, обхватив руками голову, и покачивался из стороны в сторону. Его тетка поспешно, как только могла, сбегала в дом и принесла стакан какой-то лекарственной настойки, мутной и с таким резким запахом, что мы отвернули носы. Дядя Альберт машинально выпил зелье и сразу вскочил:– Сколько раз я просил, чтобы вы не давали мне ваших снадобий!– Ничего,– ответила его тетка,– вот уже и полегчало.Старуха собирала травы, ездила за ними куда-то на пригородном поезде и сушила в своей полутемной комнате.– Может, и вы попробуете? – спросила она у нас. Мы, скорее из сочувствия к дяде Альберту, чем из любопытства, согласились.Первым выпил Махмут как самый пострадавший и, урча, принялся трясти головой, как котенок, на которого натянули чулок.Потом выпил я и почувствовал, что сейчас куда-нибудь очень далеко побегу. Не знаю, какое у меня было лицо, но сквозь шум в ушах слышал смех Славки и Тоньки.Славка, выпив зелья, полез под обломки корабля, а Тонька пить отказалась. Лекарство на каждого действовало по-разному.– Ваш единственный недостаток в том,– сказал своей тетке дядя Альберт,– что вы все время пытаетесь лечить совершенно здоровых людей.– Они тебе только кажутся здоровыми,– ответила его тетя.И вот мы, оборванные и грязные, стояли у останков нашего корабля. Он превратился в груду обломков. Дядя Альберт осмотрел то, что осталось от приемника энергии, и опустил голову.– На этом наша одиссея закончена,– сказал он и разжал руку. Сквозь пальцы посыпались осколки радиоламп, кусочки металла.– Восстановить здесь ничего нельзя. Даже фотоаппарат не уцелел. Нам никто и не поверит, что мы побывали так далеко. * * * Так закончилась эта история. Корабль разбился вдребезги, и мы, оторвав на память от остатков паруса по небольшому куску ткани, разбрелись в разные стороны. Мы столько видели и столько пережили, что первые дни даже не говорили друг с другом. Каждый занимался своими делами, и каждый молчал, хотя скрывать уже было нечего.Я рассказал о нашем путешествии Светке, а она – своему отцу.Дядя Саша пригласил меня к себе домой и стал расспрашивать. Слушал, не сводя с меня глаз, улыбался.Мы пили чай. Светкина мама смотрела на меня с любопытством и недоумением. Я подробно рассказал и о первом, и о втором, и о третьем путешествии, не пропуская никакой мелочи. Рассказал и про свой сон.– Из тебя бы мог получиться неплохой фантаст,– сказал дядя Саша.– Соединить воедино столько в общем-то достоверных подробностей, достоверных с точки зрения истории, палеонтологии, даже антропологии,– это, батенька, говорит о твоих весьма серьезных познаниях...Отцу я ничего не рассказал, но он откуда-то узнал о нашем путешествии и спросил:– Что за чепуху ты всюду распространяешь?– О путешествии в прошлое? – спросил я.– Ну да.– Это не чепуха. Мы действительно были в прошлом.– Но мне-то ты для чего это говоришь? Друзьям – другое дело. Пофантазировать иногда можно. Однако во всем надо соблюдать меру.– Почему ты не веришь в возможность путешествия в прошлое?– По-моему, ты читаешь слишком много фантастики,– покачал головой отец.– Надо брать в библиотеке книги, которые ближе к жизни. А теперь пойдем к тому человеку, с которым ты якобы путешествовал в прошлое. Я должен с ним поговорить.Еще этого не хватало. Такого оборота я, по правде сказать, не ожидал. * * * Дядя Альберт, когда мы пришли, ставил рогульки под нижние ветви двух своих яблонь. Яблок в этом году уродилось удивительно много, они вполне могли обломать сучья.Дядя Альберт пригласил нас к столу, стоявшему тут же, в саду, и, раскуривая трубку, внимательно поглядывал на отца. Наконец сказал:– Слушаю вас.– Это мой сын...– начал отец.Над нами шелестели листья вишен, кругом летали бабочки и пчелы. Как я любил этот сад, этот потемневший от дождей деревянный стол с врытыми в землю ножками, сарай, где прежде стоял наш чудесный корабль, старый уютный дом, дядю Альберта...– Меня стали серьезно беспокоить кое-какие его высказывания,– продолжал отец,– в частности, касающиеся вас. Он отличник, активист в школе и вдруг начал уверять всех, будто с вами путешествовал в прошлое. Меня это серьезно встревожило.– Я вас понимаю,– ответил дядя Альберт.– Но тревожиться вам не о чем. Ведь уроки истории – это тоже своего рода путешествие в прошлое. Не правда ли?– Вы правы,– подхватил отец.– Значит, вы организовали у себя что-то вроде исторического кружка?– Да, вернее, краеведческого. Теперь ребята многое могут рассказать о прошлом своего города.– А вы, извиняюсь, кто по профессии? – спросил отец.– Электротехник.– Тогда вы, скорее, должны были бы вести электротехнический кружок.– Можно и электротехнический.– Дядя Альберт прямо и спокойно смотрел на моего отца.– Но вы-то сами,– неловко сказал отец,– не станете утверждать, что путешествовали в прошлое на каком-то корабле с полотняным парусом.– Не стану, разумеется,– улыбнулся дядя Альберт.– Значит, это результат чтения фантастической литературы,– вздохнул отец.– Ох уж эта фантастика! Детвора прямо-таки помешалась на ней. Некоторые, кроме фантастики, и книг-то других не признают. Вы, наверно, тоже рекомендуете ребятам читать фантастику?– Кое-что да. Но я, как и вы, против одностороннего увлечения фантастикой.– Я рад, что мы с вами сходимся во взглядах,– сказал отец.Ни в каких взглядах они не сходились, и, объясняйся они еще тысячу лет, никакого толку бы не вышло. Надо и мне научиться разговаривать так же, как дядя Альберт. А то я, как дурак, кричу, доказываю то, что нельзя доказать, уверяю всех в том, во что никто не может поверить. Я похож на болтливую сороку, которую никто не принимает всерьез.Когда мы возвращались домой, отец ласково поворошил мои волосы и сказал:– Серьезный человек Альберт Анатольевич. Я-то, по правде сказать, подумал, не связались ли вы с каким-нибудь проходимцем. Я ничего не имею против вашей дружбы с ним. У него, я понял, нет семьи, вот он и тянется к детворе.Мама иначе бы разговаривала с дядей Альбертом, и он с ней говорил бы совсем по-другому. Она бы могла поверить в машину времени. * * * Утром меня разбудил грохот пустых бидонов во дворе и крик молочницы. Эти молочницы кричат каждая на свой манер. У нашей голос пронзительный и такой громкий, что может разбудить мертвого. Когда она принимается вопить свое: «Молоко, хозяюшки, молоко!»– можно подумать, что где-то пожар. В соседнем дворе молочница выкрикивает только одно слово: «Моо-лоо-ко!» – но разделяет его на слоги и каждый слог поет, словно в опере. Это настоящий утренний концерт.Я вскочил с постели, кое-как оделся, схватил бидончик и побежал за молоком.Возле молочницы уже стояла Тонька с пол-литровой банкой и в калошах на босу ногу.Мы купили молока и пошли. Тонька с банкой, а я с бидоном.Из окна нижнего этажа выглянул Зельц. Увидел нас и тотчас отступил в глубину комнаты.– Всегда за всеми наблюдает незаметно,– сказал я.– Как будто чего-то выжидает...– Ничего он не выжидает. Просто не хочет, чтобы мы его видели.– А почему?– Не знаю. Меня это не интересует.– А сама ездила с ним кататься на велосипеде...Тонька вдруг улыбнулась. Вообще-то она редко улыбается. И сейчас от ее улыбки мне стало не по себе.Мы замолчали. Молча прошли мимо гаражей. Мимо сваленных в кучу пустых ящиков из-под яблок. Только шаркали Тонькины калоши. Я глядел вниз и вдруг почувствовал, что Тонька смотрит на меня. Я почувствовал, что начинаю медленно краснеть, что все больше и больше горят мои щеки и уши.Ничего больше не сказав друг другу, мы пошли каждый к себе домой. Уже входя в дом, я посмотрел на соседний подъезд. Тонька стояла с банкой и глядела на меня.За завтраком я сказал отцу:– Купи мне дамский велосипед.Мама, державшая кофейник, пролила кофе мимо чашки. Отец перестал есть и с беспокойством уставился на меня:– Почему дамский?– Так.– Гм...Мама отставила кофейник и потрогала мой лоб. Рука у нее была горячая от нагретой ручки кофейника.– Я бы купил тебе велосипед с моторчиком,– сказал отец,– если бы не боялся, что ты угодишь под машину. Ты ведь будешь носиться, я знаю тебя.– И думать не смей о велосипеде,– сказала мама.– Мы тебе купим электрическую гитару.– У меня нет слуха! – закричал я.– Во-первых, не кричи. Что это за тон? Во-вторых, откуда ты взял, что у тебя нет слуха?– Оттуда, что я все песни пою на один мотив. Светка за живот держится, когда я пою. У меня вообще нет никаких талантов.– У каждого человека есть какой-нибудь талант. Но его надо выявить.– Мне нужен дамский велосипед!– Вообще-то причуда в его духе,– сказал маме отец.Из всего этого разговора я понял, что велосипеда мне не видать как своих ушей. Значит, Зельц и дальше будет учить кататься Тоньку, будет помогать ей садиться на велосипед, подталкивать... Я не доел завтрак и ушел в другую комнату. Мама с отцом, конечно, обсуждали мое странное поведение. А странного ничего не было... * * * Уже был на исходе август. До занятий в школе осталось совсем немного времени.В последнее воскресенье мы с Тонькой утром отправились в кино.Тонька еще больше вытянулась за лето и еще сильнее похудела. Она переросла меня на целых полголовы. На ней были туфли ее матери – белые, с черными застежками. Я украдкой поглядывал на Тонькины туфли. Шла она не спеша. Это тоже было непривычно. Обычно она летела куда-нибудь сломя голову.День был теплый и ясный. В небе, как паутинки, сверкали редкие волокна облаков, и где-то там распадался на белые грядки след самолета.– Ты о чем думаешь? – спросила Тонька.– Знаешь, раньше мне казалось, что путешествие это просто так, что побываешь в прошлом – да и только. Вроде как на экскурсии. Но вдруг оборвалось время... И мы какие-то ненужные пришельцы, а кругом – все чужое и страшное.– Правда,– кивнула Тонька.– Даже удивительно, какие мы там стали ненужные. Это страшнее, чем... не знаю даже, что.Мы с Тонькой уже не могли думать о своей собственной жизни, не связывая ее с путешествием.– И знаешь, я решила стать врачом,– вдруг сказала Тонька.– Мне все снится та девочка... во сне я ее перевязываю...– Она нахмурилась, замолчала. Потом спросила: – А ты?– Я?А правда, кем же я намереваюсь стать? Как и прежде, до путешествия, я не знал, кем буду, куда пойду после школы – работать или учиться, однако теперь я не знал это совсем иначе. Не знал потому, что боялся ошибиться в выборе.– Что же ты молчишь? Я лишь пожал плечами. Но Тонька не отставала:– Махмут собирается в физико-технический, Славка думает стать палеонтологом... А ты? Интересно... Ты... и вдруг не знаешь.Тонька как-то легко и радостно рассмеялась.– Это хорошо, что не знаешь,– с улыбкой заглянув мне в лицо, сказала она.Ее каблуки стучали непривычным четким звуком, как живые часы, отсчитывающие секунды настоящей жизни в настоящем времени.Какой теплый день... И как жаль, что уже ничего нельзя исправить в прошлом. Но если мы не можем вмешиваться в прошлое, то в будущее ведь можем!Я хотел сказать об этом Тоньке, но не сказал, потому что она, по-моему, думала о том же самом.

1 2 3 4 5 6 7 8 9