Кареты, ложи, ужины, шампанское, а никто никогда не спросил, есть ли у меня рубль на завтра, чтобы ребенка накормить, да и сама я об этом никогда не заботилась и не знала, что мы будем завтра есть. Так и жили. Теперь хочется устроиться на сцену, да и молодость уходит, хочу попробовать свои сценические способности.– Бедная ты моя, бедная, как же мне тебе это устроить? – задумалась Крюковская.– Там Аким от Владимира Николаевича пришел… – доложила вошедшая горничная.– Аким! – встрепенулась Надежда Александровна и бросилась на кухню. – Прости, я сейчас, – сказала она на ходу Лососининой.Та проводила ее удивленным взглядом.– Аким, ты какими судьбами? Барии прислал? Письмо есть? – подбежала Надежда Александровна к сидящему на кухне Акиму.– Нет, барышня, я не от барина. Сами по себе пришли. Нас с барином ведь порешили, значит, чего же мне с ним путаться, у барина все нарушено, так надо подумать самому о себе. Тоже питаться хотим. На Владимира Николаевича надежда таперича плохая. Так вот я примчал к вам попросить, не найдется ли мне, по знакомству, местечко у нового председателя, потому мы это дело знаем, и место прибыльное. Уже будьте милосердны.Аким несколько раз низко поклонился ей.«Даже лакей бросил! Все разом отшатнулись!» – с горечью подумала она.– Вот что, Аким, – начала она вслух, – ты ступай назад к Владимиру Николаевичу и за себя не бойся, я о тебе позабочусь, только барину хорошо служи и угождай…– Да как же таперича задаром-то угождать? – с недоумением уставился он на нее.– Не задаром… Владимир Николаевич еще, может, останется. Ты подожди уходить.– Так подождать, говорите, – недоверчиво покачал он головой, – а как новый председатель себе другого возьмет, тогда мы пропали. Марья мне задаст, что прозевал.– Ты успокой свою Марью, скажи, что я обещала, и иди к Владимиру Николаевичу, служи, только исправно…– Загадки, право!.. Дарма мы не прошмыгать… Сумнительно…– Уж если я сказала, не сомневайся… А здоров ли барин?– Да что, ничего! Приехал это вчерась, страсть! Понеси всех святых вон, и тут Шмеля еще принесла нелегкая. Так так-то ругались, что у меня душа в пятки ушла. Думаю: погибли мы совсем, а потом, как наругались вдоволь, то отошли сердцем. Значит, потишали. Шмель ушел, я им подал ужинать, ну, подумали и стали тут кушать, а потом писать сели, я это, подождал, подождал, да сон меня склонил, а они знать так и не раздевались, потому меня не позвали. Утром встал, все тихо, дверь в спальню заперта, я и умчал к вам. Думаю, пока спят-то, сбегаю. А то, чай, гроза-грозой поднимется…Аким засмеялся и остановился.– А что осмелюсь я вас, Надежда Александровна, спросить, – после некоторой паузы снова начал он, – вы говорите подождать, нешто нас за правду порешили или поживем?– Поживете, поживете, иди, говорю тебе, иди… – отвечала Крюковская и вышла из кухни.Аким, покачивая головой и простившись с прислугой, отправился домой.Не успела Надежда Александровна возвратиться к Лососининой, как в передней снова послышался звонок и через несколько минут в дверях гостиной появилась Анфиса Львовна в сопровождении Бежецкого. Последний шел сзади и был сосредоточенно-серьезен.Крюковская побледнела как полотно.Дудкина бросилась здороваться с Натальей Петровной, ее старой знакомой по провинции.– Вы меня звали, Надежда Александровна, – приблизился Владимир Николаевич, подавая руку и удивленно кланяясь Лососининой. – Мне Анфиса Львовна сказала, что вы в постели, и что она боится за вашу жизнь. Я удивлен, что вижу вас на ногах и не ожидал встретить у вас гостей.На его губах играла холодная насмешка.– Ах, да что же мы стоим, я и не попрошу садиться, – растерянно начала она, не глядя ему в глаза. – Ах, да! И не познакомила вас.Она представила Бежецкого Лососининой.– Моя старинная подруга, – рекомендовала она ее ему.– Очень рад познакомиться, – с чувством пожал он руку Наталье Петровне.– Вот, Надежда Александровна, – затараторила Дудкина, – все ваши поручения аккуратно исполнила, дорогой гость уже здесь, а та барыня, за которой вы посылали, сама меня принимала в гостиной. Я вхожу в бархатной-то шубке совсем барыней, все лакеи на меня смотрят и рассыпаются, потому что вид у меня уважения достойный. Кто калоши снимает, кто платок, кто шубку, так все и бросились. Думают, первое лицо в городе приехало, а я это так неглиже, гордо вхожу, вижу, что они на меня смотрят, сбросила шубку и послала доложить. Попросили меня сейчас же в гостиную.Анфиса Львовна вздохнула.– И вспомнила я, какая у меня была гостиная. Она сама ко мне вышла и, прочитавши письмо, велела вам передать, что сейчас сама у вас будет.– Как, сама ко мне приедет? – вскочила с места Крюковская.– Да, так и сказала, просила только, чтобы никого у вас не было…– Наташа, голубушка, извини, пройди в столовую… Нам нужно переговорить… Анфиса Львовна, дайте, пожалуйста, Наташе кофе…– Сейчас, извольте с удовольствием и сама, кстати, напьюсь, очень я люблю кофе.Дудкина с Лососининой удалились.Бежецкий и Крюковская остались вдвоем. XV. Неисправимый – Скажите, что все это значит? – сдержанно-холодно начал он. – Я очень удивлен, после того, что произошло вчера, нашему свиданью, Надежда Александровна, и вашей мнимой болезни.В голосе его прозвучала насмешка.– Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, – порывисто отвечала она, – долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.Владимир Николаевич даже вскочил с места.– Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить… – продолжала она.– Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?.. – уставился он на нее.Она смутилась.– Я, я… Да что долго говорить… Я так не могу… Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.– Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна? – с горечью спросил он.– Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.– Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием – и справлять. Странно что-то! – горько улыбнулся он.– Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили? – пылко заметила она.– Ну, об этом не будем говорить, – перебил он ее. – Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли? – снова с горечью добавил он.– Не упрекать я вас позвала, а поправить беду – вспыхнула она.– Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.Слезы брызнули у нее из глаз.– Не, не сердитесь на меня… Я виновата… Простите мне… Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!Она зарыдала.Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.– Прости меня, – продолжала она, прерывая слова рыданиями, – если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня… Я точно в угаре ходила… Месть… тоже упоение и опьянение… точно не я все это делала… Не помню ничего. Я больна, нравственно больна… Пожалей хоть меня… Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела… В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.– Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила… Пожалей, пожалей меня…– Опомнитесь, Надежда Александровна, – заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, – не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи…Она опомнилась.– Ах да! Я и забыла.Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий – упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.Она была без чувств.– Надя! Надя! Опомнись! Что с тобой, Надя! Боже мой, никогда с ней этого не бывало!Он приподнимал ее с дивана, тряс за плечи, но она не приходила в себя.– Опомнись, милая, поцелуй меня.Он целовал ее в закрытые губы.Ах, я проклятый!..– Прости мне… Забудь… Забудь… – прошептала она, приходя в чувство.– Я не сержусь на тебя… – поцеловал он ее. – Успокойся только, ради Бога. Я виноват тоже, сам виноват.Он сел с ней рядом.Она бросилась к нему на шею и снова зарыдала.– Я люблю тебя еще больше жизни, больше всего на свете. Не могу жить без тебя…– Ну, теперь и не расстанемся никогда. О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости… Ну, успокойся…Он гладил ее по голове.Она плакала и смеялась одновременно.– Ты любишь меня? Скажи, не разлюбил?..– Я и сам не знаю, Надя! – задумчиво ответил он. – Иногда кажется, что очень люблю, а иногда, Бог знает, что со мною делается. Не хочу тебе лгать. Точно вдруг ненависть какая-то явится, а потом опять кажется, что люблю. Ты знаешь, я никогда не могу сам за себя отвечать. Сам себя иной раз не понимаю. Не могу с собой совладать. Одно только – не лгу никогда, а если увлекаюсь, то увлекаюсь искренне. Вот теперь кажется, что опять сильно, сильно тебя люблю и скажу опять по-прежнему: дорогая, ненаглядная моя…Очень крепко поцеловал ее.– Я виновата перед тобою, первый раз в жизни виновата, но это не повторится более, я дала себе слово не стеснять твою свободу. Буду довольствоваться тем, что есть. Не буду требовать того, что ты не можешь дать. Ты уже много до меня жил, а у меня ты первая привязанность. Оттого я тебя и сильней люблю. Счастлива тем, что опять с тобой. Все перенесу, как обещала прежде, помнишь в первый раз, и так же буду счастлива, только нужно все устроить, чтобы ты был опять покоен.Она восторженно глядела на него.– Кажется, что это невозможно! – печально проговорил он.– Нет, возможно! – Невозможного ничего нет, если сумеешь сделать, а я люблю и сумею. Уж я придумала, не мешай только мне. Сейчас приедет Дюшар, я скажу, что ты просил ее сюда приехать.– Нет!.. Этого нельзя… – быстро возразил он. – Сюда… к тебе… Я просил… Да что ты! Разве ловко мне?– Да, сюда, ко мне и ловко. К тебе неловко, а ко мне в дом – это приличнее.– Ну, и что же дальше?– А то, что она все сделает…Она улыбнулась.– Она к тебе неравнодушна, – продолжала она. – Не отпирайся… Я знаю… Мне нельзя сказать, что я, любя тебя, прошу – она тогда ничего не сделает, а ты скажешь, что для приличия только пригласил ее сюда с моего разрешения… Все будет сделано… Я оставлю вас вдвоем, и вы переговорите…– Какая ты хитрая.– Будешь хитрая, когда вся жизнь на волоске. Теперь я счастлива, счастлива… опять с тобой…Она обняла его и поцеловала долгим поцелуем.– Однако ты поправься, нехорошо, ты растрепана…Она подошла к зеркалу и быстро привела в порядок свою прическу.– Вот я и готова, – весело сказала она.На лице ее не было никакого следа волнения.– Быстрая перемена! – улыбнулся он.– Такая же быстрая перемена должна теперь совершиться и с тобой и не для меня, а для тебя самого, для твоего же счастья это необходимо. Делом, делом надо заниматься, дорогой мой! Все от этого зависит. Изменишься, и общество к тебе иначе отнесется. Ты послушай, что я буду говорить тебе…– Опять меня исправлять, – шутя заметил он.– Нет, избави меня Бог от этого. Я наверное знаю, что тогда бы ты меня окончательно разлюбил, именно за это и очень скоро. Я буду говорить только о тебе, ради твоего счастья. Ты должен понять одно, что любя, я не могу смотреть хладнокровно на твое нравственное падение. Для тебя хочу, чтобы тебя уважали, и не в силах выдерживать двусмысленных улыбок на твой счет. Я тебя люблю… Люблю со всеми твоими недостатками, пороками, таким, каков ты есть. Но другие должны уважать тебя, если ты хочешь ими управлять. Я хочу, чтобы уважали и преклонялись перед тобой, моим богом, моей слабостью… Если же это божество… эта слабость… оказываются безнравственны и низки… Что же я после этого, я, боготворящая тебя… Я должна тогда забыть честь и совесть и поступать во вред делу… От этого-то у меня такая ненависть и проснулась к тебе вчера. Я хочу любить в тебе мое лучшее «я», высшее существо против меня и окружающих нас людей, а вчера, какое было унижение! Где то обаяние и сила, которые меня преклонили и поработили перед тобой?– Но пойми, что этой силы нет, – нетерпеливо перебил он ее восторженный бред.– Неправда, она есть, – вскричала она с еще большим увлечением. – Есть она. Ты только не хочешь отвыкнуть от дурных привычек. Ты такой способный, умный и добрый. Душа у тебя отличная, отзывчивая, я помню, сколько раз при мне ты помогал бедным. Если бы ты захотел только, то мог бы встать во главе какого угодно общества, не только у нас. А ты возишься Бог тебя знает с какой дрянью. Например, Шмель. Вчера ведь уличили его, что он подчищает отчеты. Конечно – так нельзя.Она подошла к нему и взяла его обеими руками за голову.– Ну, смотри на меня, ведь я любя тебя говорю… Неужели нельзя заняться делом серьезно, без легкомыслия… Вспомни, как мы сошлись с тобой, что говорили, на что надеялись! Как мы могли бы быть счастливы! Ведь у нее одна идея, одно общее дело, будем работать вместе в одну сторону. Если опять выберут, надо бросить прошлое легкомыслие, глядеть на жизнь серьезнее и тогда ты увидишь, что больше этого не случится, все будут уважать, любить тебя, как я люблю…Он смотрел на нее, но уже скучающим взглядом.Она этого не заметила.В передней послышался звонок.– Вот верно и она… – сказала Надежда Александровна, быстро отскочила от него и поправясь еще раз у зеркала, пошла в залу навстречу приехавшей Дюшар.Это приехала она и входила уже в залу под густой черной вуалью. XVI. У актрисы – Bonjoir, madame, – подала Нина Николаевна руку Крюковской, вошла в гостиную по ее приглашению и откинула вуаль.– Ах! Вы, монсеньор, здесь? – увидела она Бежецкого. – Я думала, что я буду одна. Я так просила.Владимир Николаевич молча поздоровался с нею.Надежда Александровна не дала ему времени заговорить и усадила гостью.– Я вам за Владимира Николаевича отвечу, – начала она с принужденным смехом, – вы, Нина Николаевна, вероятно, знаете, что случилось вчера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14