Многое стал Гридин понимать, о еще большем догадывался, а главное – знал, что увяз по самую маковку в нечистом болоте, из которого одна ему дорога – сначала за барьер, а потом за проволоку. Самые плохие документы были на его имя оформлены или его рукой подписаны. Ему и отвечать. Потому что стал честный когда-то труженик Гридин жуликом – другого места ему в «демократическом» обществе не нашлось.
Об одном теперь заботился – успеть бы Ларку на ноги поставить. Потому и допустил в фирму, где оформили ее референтом, по сути секретарем. На «презентациях» коленками сверкает, коктейлями балуется. Может, действительно этого Леню поддержать да к дочке приставить. Глянулся он чем-то Гридину, совсем не похож на тех, кто жадно вокруг нее вьется и облизывается. Да и для дела сгодится. Паренек-то, видно сразу, не простой, многое умеет. Давно его Рустам просил вот такого подыскать… Надежного…
В кабинете начальника районного УВД время шло медленно, толчками. В напряженном ожидании били по нервам щелчки прыгающей стрелки настенных часов. В черном окне металась от ветра и скребла по стеклу сухая ветка.
Начальник курил и барабанил по столу пальцами. Сидящий напротив коллега из Москвы в штатском костюме бегающими пальцами перебирал карандаши в пластмассовом стаканчике. Трое молодых людей молча застыли на стульях у стены – в ряд, как на опознании. На лице и руке одного из них белели свежие пластыри.
Начальник воткнул окурок в пепельницу, повернулся к селектору и нажал кнопку:
– Коля, ничего от Серого?
– Ничего, товарищ полковник, – послышался сквозь треск и шипение деревянный голос дежурного. – Я сразу сообщу, если что будет. И происшествий никаких.
– Об этом происшествии, если, не дай Бог, оно случится, мы не скоро узнаем, – ворчливо вздохнул начальник и опять потянулся за папиросами. – Курите, ребята. И отдыхайте пока. Вы свое дело сделали, чего сидеть-то?
– Да не волнуйтесь, товарищ полковник, – сказал тот, что с пластырями. – Все было путем. По нотам. И в гостиницу они пошли.
– Путем, – несправедливо буркнул полковник. – Сунули парня в волчье логово… По нотам! Шопен, соната номер три. – И суеверно постучал костяшками пальцев по столу.
– Ты его знаешь, что ли? – спросил Светлов, катая карандаш.
– Нет, откуда.
– Ну и не волнуйся. Этот парень не то что логово – две берлоги разнесет, если его не придержать. Он вам скучать не даст… Какой у тебя московский? – И, притянув аппарат, стал накручивать номер: – Иван Федорыч, у тебя есть что-нибудь?
– Нет. Да я и не жду пока.
– Вот так вот, да?
– Первую информацию он району даст, так условлено. Ты же знаешь.
– А чего же тогда у телефона сидишь?
– А ты чего мне названиваешь?
– Ну, мало ли…
– Ну и я – мало ли…
В кабинет заглянул еще один сотрудник. Все повернули к нему напряженные ожиданием лица. Но он виновато покачал головой и в свою очередь спросил усталыми глазами: ничего?
Истерично завизжал зуммер. Полковник схватил трубку.
В конце коридора я увидел четыре мужские фигуры, слабо освещенные отблесками уличной рекламы, и сунул руку в карман куртки.
Двое пропустили меня, словно не замечая, и оказались сзади. Двое подошли ко мне. Один из них был в форме и с автоматом.
– Лейтенант милиции Митрохин, – представился тот, что в штатском, показал раскрытое заранее удостоверение. – Пройдемте в ваш номер.
– А в чем дело? Я милицию не вызывал.
– Пройдемте, сейчас все объясним.
Я вытащил руку из кармана – они чуть было не вцепились в нее, но вовремя усекли, что в ней не миномет, а деревянная болванка с ключом от номера.
Я отпер дверь, вошел первым и чуть замешкался – показалось, что в комнате еще кто-то есть. Но это мелькнуло мое отражение в зеркале трюмо.
Двое остались в коридоре – уже легче. Да и окно приоткрыто, этаж всего лишь второй, под окном газон.
Поручик мягко спрыгнул с кресла и подбежал ко мне.
– А это что такое? – почему-то удивился Митрохин.
– А это кот, – пояснил я. – Мужеского пола.
– Кто вам позволил держать в номере животное?
– А я никого и не спрашивал.
– Предъявите, пожалуйста, документы, – вежливо сказал лейтенант.
– На кота? – нахально не понял я.
– Ваши, – сдержался он. – И на машину.
Его коллега с автоматом снял трубку телефона, стоящего на полочке трюмо, очень плотно прижал ее к уху, набрал номер и понес наивную туфту:
– Товарищ майор. Голубков докладывает. Мы на месте. Да, здесь. Пока без обыска? Хорошо, понял. – Еще что-то послушал, покивал и опять сказал: – Понял!
– А в чем все-таки дело? – недовольно спросил я, доставая документы.
– Совершено дорожно-транспортное происшествие…
– И вы меня подозреваете?
– Почему же обязательно подозреваем? Просто ведем проверку. Служба. Не вам объяснять, – добавил он многозначительно-доверительно.
Но я – ухом не моргнул, глазом не дернул. И лейтенант тоже. Он изучил мои документы, вздохнул:
– Ваша машина здесь, внизу?
– Вам это хорошо известно.
Он усмехнулся.
– Придется пройти осмотреть ее. В вашем присутствии. – Он засунул документы в карман. – Пойдемте.
Я пожал плечами и подхватил Поручика.
– Кота с собой возьму, раз уж у вас такие порядки. – Я уже знал, что сюда не скоро вернусь.
К машине мы подошли втроем. Двое остались у входа в гостиницу. Умные…
Митрохин с Го лубковым – деловые! – ходили вокруг машины, приседали, осматривая крылья и колеса, посвечивали фонариком и вполголоса неразборчиво переговаривались.
А я скромно стоял рядом с котом на руках и почесывал его за ушком.
Мне этот затянувшийся провинциальный цирк стал уже надоедать. Но они сами прервали первое отделение.
– Отоприте багажник, – сказал Алехин.
Щаз-з! Как же! Может, и ширинку расстегнуть?
– Там нет ничего, только запаска, – наконец-то я проявил явное беспокойство.
– Тем более. Откройте, откройте.
– Хорошо, – я опять пожал плечами. – Только секретку отключу.
Голубков стоял у багажника, лейтенант у левой дверцы. Я легонько отстранил его, опустил Поручика на правое сиденье и, ныряя в машину, с силой ударил Митрохина носком в голень. Врубил заднюю скорость – Голубков отлетел в сторону: то ли я его задел, то ли он сам среагировал, меня это не волновало, – рванул по газону и с визгом вырулил на проезжую часть.
Выстрелов вслед не последовало, как я и предполагал. Погоняв машину по городку, я тихо пристал к церкви, где еще днем приметил исправный телефон-автомат.
Лариса мгновенно сняла трубку, словно с нетерпением ждала звонка. Уж не дура ли она?
– Привет тебе, – сказал я. – Это Леня. Выручишь меня? Должок отдашь?
– Прямо сейчас? Ты с ума сошел, парень? Я сплю уже давно…
– Головой на телефоне, что ли?
– Да нет. Какой-то тупой мент разбудил. Майором меня обозвал. Про обыск трепался. Я ему говорю – ты что, оглох, не слышишь, что с тобой баба говорит – какой я тебе майор? А он дальше какую-то чушь несет, понял?
– Не расстраивайся, познакомиться хотел. Ты вот с ментами заигрываешь, а они уже на меня вышли. Видно, кого-то из твоих поклонников слишком приложил. Выручай, Лариса!
– Какой ты зануда! – через фальшивый зевок протянула она. – Что надо, говори, пока не заснула.
– Твой благодарный батя может мне номера сделать на машину? На пару дней всего. И документы приличные.
– Откуда я знаю? Спрошу.
Господи! Она спросит. У бати.
– И переночевать мне где-то надо. Я б к тебе напросился, да в гостиницу соваться нельзя.
– Где ты сейчас?
– У церкви.
– Езжай по Скобяной, к реке. За мостом старая гостиница, она закрыта на ремонт. Обойдешь кругом – там дверь в подвал, спросишь Максимыча…
– Кого, кого? Максимыча?
Вот так! Становится все интереснее жить.
– Максимыча. Он там один, за сторожа. Скажешь, от Лариски. Накормит, напоит и спать уложит.
– Учти, я не один.
– Успел уже девку подхватить. Востер!
– Не, со мной животное.
– Корова, что ли?
– Сама ты корова. Маленький черный тигр.
– А, – поняла Лариса. – Он тебе кстати придется.
– Не понял, – признался я. – Да все равно. А ты тоже туда подъедешь? Спокойной ночи мне сказать. Давай, я тебя здесь подожду. Обвенчаемся. Церковь рядом.
– Привет тебе!
– Ах ты поганка неблагодарная!
Она помолчала. Как мне показалось, пораженная какой-то неожиданностью.
– Как? Как ты меня назвал? – удивленно, неуверенно, откуда-то издалека это прозвучало.
– Как ты заслуживаешь, стало быть.
– Ладно, езжай. Завтра увидимся. Скорее всего. Привет.
Я спустился по ступеням и остановился перед дверью в подвал. Щель внизу ее светилась, доносилось глухое бормотание – не то песня, не то молитва. Звяканье бутылки о стакан.
Толкнул дверь. Прямо напротив нее, под голой лампой, свисавшей на проводе со сводчатого потолка, стоял стол, накрытый к позднему ужину. За ним – здоровенный мужик с огромным пузом, с круглой бодливой головой.
– Максимыч? – спросил я.
Он повел себя очень гостеприимно. Вскочил, едва не опрокинув стол, вначале толкнул меня громадной ладонью в грудь, поймал другой рукой, не дав опрокинуться на спину, прижал (уже обеими руками) к брюху и стал восхищенно орать – так что закачалась и замигала под потолком лампочка:
– Ленька, друг! А ведь мы же с тобой ни разу не выпивали!
Наконец-то я врубился. Еще бы – не выпивали; конечно, не выпивали: мы виделись последний раз, когда нам по двенадцать лет было.
Наш пионерский лагерь «Юный дзержинец» недалеко от городка был, в сосновом бору, на песчаном берегу чистой речки. С местными ребятами мы жили дружно, взаимовыгодно. Мы их проводили в свой пионерский кинозал, делились булочками и конфетами с полдника, они нам открывали самые уловистые места на речке, самые обильные ягодные поляны и малинники в лесу.
Но больше всего нас влекли загадочные Пещеры в крутой каменистой горе на противоположном берегу реки, куда однажды и на. все лето привел нас Максимыч – уже тогда крепенький, плотный, основательный мужичок.
В Пещерах мы проводили почти все свободное от линеек, кружков, костров, самодеятельности и других пионерских забот время.
Самозабвенно играли в партизан, пиратов и казаков-разбойников, в рискованные прятки. Иной раз кто-нибудь из нас так хорошо прятался, что искать его приходилось спасателям. По трое суток. Естественно, после таких событий снова забивались досками, забирались ржавыми стальными решетками, заливались цементом все известные входы в подземелье. Но ведь мы ими и так почти не пользовались, нам хватало своих, неизвестных.
С неизмеримым любопытством, со страхом, загнанным в самые пятки, в знобкой тишине мы часами бродили с фонариками и свечами бесчисленными подземными ходами и переходами, спускались и поднимались, терялись и находились в ожидании небывалых открытий, бессознательно очарованные древними тайнами.
Здесь в стародавние времена брали белый камень для строительства Москвы и других городов русских. Вырубленные в толще горы тоннели хранили следы работы камнеломов, за каждым поворотом нас могла подстерегать радостная неожиданность в виде какой-нибудь древней находки – едва узнаваемого под слоем ржавчины засапожного ножа с рукоятью из окаменевшей бересты, обрывка кованой цепи с кандальным кольцом на конце, а то и горного железного подсвечника с острием для вбивания его в стену.
Мы изучили Пещеры вдоль, поперек, в глубину и высоту. Знали их как свои карманы: где сокровище в медный пятак величиной завалилось, а где и вечная дырка. Основательный Максимыч даже составил их схему, похожую на развесистое дерево, от главного ствола которого разбегались в стороны бесчисленные ветви. И среди них будто висело на черенке однобокое яблоко. Это был большой зал, прозванный нами за его форму «чайником». Попасть в него можно было только через «носик» – узкий в самом начале лаз, в который даже мы протискивались с трудом, а дальше скользили на животах, набирая скорость, и. плюхались на песчаное дно «чайника».
Здесь держалось непонятное тепло, водилось необыкновенно отзывчивое эхо, был совершенно ровный пол. И самое удивительное – постоянный спокойный свет исходил от безупречно полукруглого, странно мерцающего свода…
Но сюда мы забирались редко и долго не задерживались. Внутри «чайника» было загадочно, необъяснимо неуютно, даже страшно от явного присутствия какой-то незримой, может быть, и не очень злой, но неумолимой и чем-то ощутимой силы. Здесь кружилась и болела голова, что-то жгло в ней. Точнее – не в самой голове, а немного выше, но это место ощущалось как очень чувствительная часть собственного тела. Оно будто тяжело нависало над макушкой и жарило ее невидимыми лучами.
Один Максимыч чувствовал, себя здесь как рыбка в родном аквариуме. Больше того – после каждого посещения «чайника» ему начинало как-то по-особому везти в жизни. Он легко побеждал нас в борьбе и беге, никогда не ошибался – в какой руке «загадка», находил давно и безнадежно утерянные вещи, без часов знал время с точностью до минуты. Иногда он показывал странные, диковатые фокусы – то вдруг по скамейке поедет сам по себе спичечный коробок, то сама по себе вспыхнет свеча, то подброшенный его рукой мяч зависнет в воздухе – всего на мгновение, но мгновение вполне ощутимое. Камешком из рогатки Максимыч мог выбить глаз летящей мухе.
Но он никогда не радовался этим победам, становился после них молчаливым и встревоженным. И как-то странно иногда поглядывал на нас, будто мы открывались ему с какой-то неизвестной стороны.
Я очень сдружился с Максимычем. И расставание с ним было первой трагедией в моей жизни. И я все время чувствовал, что мне не хватает его в трудную или веселую минуту. Таким теплом, такой надежностью не одаривал меня никто, даже любимая женщина. Даже любимые женщины.
Максимыч поволок меня, обхватив за плечи, к столу, усадил. Одной рукой хлопал по колену, другой наполнял стаканы и радостно, гулко хохотал. Я понял, что сегодня ночью нам предстоит наверстать все то, что мы не выпили вместе за эти годы.
Мы просидели за разговором до утра. Иногда только Максимыч, поддергивая штаны, упрямо сползающие с круглого брюха, брал свою РП, и мы выбирались на поверхность и обходили охраняемый им объект, пугая уснувшие окрестности дурацкими «А помнишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11