Эдмунд показывал мне старые газеты, в которых ваше имя мелькало довольно часто. Вы просто герой.
— На войне не бывает героев, Кэтрин. — Люсьен сорвал травинку и медленно сложил ее пополам. — Мы с Гартом поняли это очень скоро. Вы знаете, я в какой-то момент хотел вернуться. Я мечтал броситься грудью на какой-нибудь ржавый французский штык, чтобы отомстить Эдмунду, или же сделать его счастливым, или учинить какую-нибудь иную глупость, но мне не удалось из-за раны. И тогда я облачился с головы до ног в траур, в траур по моей матери, по утраченным иллюзиям, по всем солдатам, которые погибли там — вместо меня, — и отправился слоняться по Лондону в ужасной тоске, ненавидя каждого мужчину, который позволил себе не вступить в армию Веллингтона и не сражаться за свою страну.
Он отбросил в сторону травинку и с широкой улыбкой посмотрел на Кэт:
— Ну что за ослом я был, милая Кэтрин! Я уверен, что Гарт счел меня умалишенным, когда мы пару недель назад повстречались в Лондоне.
Кэт с трудом удерживалась от слез, понимая, что Люсьен в эту минуту говорит с ней так, как давно уже не говорил ни с кем — спокойно, открыто, без страха быть непонятым или осмеянным. Она была горда и пристыжена одновременно, зная, что не может ответить ему доверием на доверие, раскрыв свою боль.
— Расскажите про Гарта, Люсьен, — попросила она. — Вы постоянно звали его в бреду.
Люсьен улыбнулся, откинул голову назад, к стволу дерева, и прищурившись посмотрел на крону, пронизанную солнечными лучами.
— Гарт? А вот это действительно отличный парень, Кэтрин. Мы познакомились, когда нас отправили в одну и ту же школу — два перепуганных насмерть маленьких мальчика, которые едва могли без посторонней помощи завязать шнурки. Потом мы на какое-то время разошлись: я вернулся сюда, а он отправился вращаться в лондонском свете. Но нас снова свела судьба на Полуострове. И получилось так, словно мы никогда и не расставались. Мы не раз и не два спасали друг другу жизнь. Поверьте мне, Кэтрин, мужчина не может желать друга лучше, чем Гарт Стаффорд.
У Кэт кровь застыла в жилах.
— Стаффорд? — переспросила она и тут же прикусила язык, с которого был готов сорваться вопрос, не тот ли это Стаффорд, у которого поместье возле Уимблдона. — А как вы думаете, не посетит ли мистер Стаффорд в ближайшее время Тремэйн-Корт — или же он предпочтет вращаться в свете?
Люсьен выпрямился и весело взглянул на нее:
— Гарт? Заявится сюда? Нет, вряд ли. Хотя теперь, когда про это упомянули вы, я, пожалуй, даже удивился, отчего он до сих пор не примчался в Суссекс, пылая праведным гневом. Вы помните, что на меня напали в Лондоне? Так вот Гарт оказался в тот момент со мной. Один из бандитов упомянул Суссекс, вот мы и подумали, что опасность исходила отсюда — хотя теперь я уверен, что это была ошибка. Я уверен, что покушение устроил один юный идиот, который не умеет играть в карты. Но вы правы, теперь, когда я подумал об этом, я не понимаю, как это Гарт до сих пор не нашел предлога, чтобы проведать меня здесь.
Кэт поднялась на ноги.
— Это было бы очень мило с его стороны, Люсьен, — сказала она. — По-моему, скоро пойдет дождь, так что нам лучше вернуться. Вам еще надо сделать крюк, чтобы забрать коня, а я отправлюсь прямиком через луг. Да и к тому же мне давно пора сменить Хоукинса. Вы ведь знаете, что у меня есть в доме определенные обязанности.
Она не стала дожидаться ответа, а просто пошла прочь, но не успела сделать и двух шагов, как он заставил ее остановиться, схватив за руку:
— Что случилось, Кэтрин? Вы понеслись быстрее, чем Калибан. Не может же быть, чтобы вы испугались промокнуть в такой теплый летний день, особенно если учесть, что на небе нет ни облачка. Я что-то не то сказал? И вы вспомнили кого-то, кто ушел на войну, но не вернулся?
Она нахмурилась, а потом замерла, как будто почувствовав скрытый смысл вопроса. Она должна поставить на этом точку — и немедленно!
— То есть вы хотите сказать, мой любовник? Уж не та ли это история, которую вам было угодно придумать, дабы объяснить самому себе тот факт, что я родила внебрачного ребенка? И что я шарахаюсь от каждого, кто прикоснется ко мне, желая сохранить верность этому моему погибшему возлюбленному? Тогда все кажется оправданным, да, Люсьен? Тогда будет простительно, что я утратила целомудрие? Это можно даже приписать истинному патриотизму? Ну, как бы мне ни было неприятно разочаровать вас, мистер Тремэйн, я должна вас заверить, что ничем подобным здесь и не пахло. Я не проливала слез по отцу своего ребенка. Я проливала слезы только лишь по этому ребенку и еще по самой себе — и перестала это делать уже довольно давно!
Он заключил ее в объятия, хотя она пыталась вырваться, и прижал к груди ее голову:
— Кэтрин, простите меня. Вы были правы. Я действительно строил догадки. Возможно, мне даже казалось, что, будучи друзьями, мы могли бы доверить друг другу наши тайны. Но ведь вы-то и так уже знаете все мои тайны, правда? Пожалуйста, простите меня. Я обещаю больше не настаивать на признаниях, пока вы сами не будете к ним готовы. А я буду лишь благодарен, если вы захотите поговорить со мною.
Взяв в ладони ее лицо, он мягко, но настойчиво заставил ее поднять взор, так что у нее не оставалось выбора, как заглянуть в его глаза, не успев скрыть своих слез.
— Мы все еще друзья с вами, Кэтрин? — спросил он, и его низкий хриплый голос больно резал ее напряженные нервы.
— Друзья, — прошептала она, не в силах сердиться на него. А потом она закрыла глаза, потому что он наклонился и поцеловал ее.
Ее губы раскрылись и впустили его, ее слезы иссякли. Новое сильное ощущение пронзило ее как молния. Так вот что значит быть женщиной: это и ощущение всеобъемлющей любви, и безусловного подчинения, безоглядного и полного доверия к тому, кто сильнее ее, к мужчине, чьи руки направляли ее мягко, не прилагая силы, не стараясь утвердить над ней свою власть. Люсьен и брал ее своими поцелуями, и отдавался сам, окружал ее своей любовью, своей нежностью и обещанием несказанного счастья.
Кэт не почувствовала страха, когда он увлек ее на шелковистую мягкую траву, сам улегся рядом, а его пальцы принялись расстегивать пуговицы ее платья. Она почувствовала лишь легкую досаду от того, что этот мужчина не может оставаться возле нее всю жизнь.
Его губы двинулись ниже, по шее, и вот уже он покрывает легкими поцелуями нежную кожу у основания ее грудей. Она не чувствовала страха, и даже лениво улыбнулась, понимая, что теперь он ей не страшен. И он не торопил Кэт, его пальцы не пытались рвать ее платье или перейти к более интимным ласкам. Люсьен лишь приподнял голову и заглянул ей в глаза с таким выражением, будто его несказанно удивило то, что он сумел прочесть в ее взгляде.
Чтобы показать ему, что она нисколько не боится, что она принимает эти их новые, более глубокие отношения, Кэт закинула руки ему на спину, прижимая его к себе еще сильнее. Она почувствовала тепло его тела, и это оказалось таким чудесным ощущением, какое до этого ей довелось испытать один-единственный раз в жизни — когда она впервые взяла на руки Нодди. Кэт понимала, что чувство это называется любовью. Всепоглощающей, неумолимой любовью. И даже больше. Она ощутила первые жаркие порывы страсти.
А потом он ушел. Так стремительно, что она даже не сразу поняла, что случилось: она уже сидела возле дерева, прислоненная к стволу, и была одна. Люсьен стоял над ней, тяжело дыша, всматриваясь во что-то на лугу.
— Мне показалось, я услышал топот копыт, — сказал он, торопливо взглянув в ее сторону, прежде чем спуститься на пару шагов вниз по склону. — Это Гай. Судя по тому, откуда он появился, он должен был выехать с задов Тремэйн-Корта. Странно. Я думал, он собирается уехать на несколько дней по делам — мы даже перенесли обед. Сидите тихо, Кэтрин, и тогда он, быть может, вас не заметит. А я спущусь ему навстречу.
Кэт лишь молча кивнула. Она смотрела, как он спускается с холма и машет графу, услышала звук его голоса, хотя слов разобрать и не могла.
Кэт стала застегивать платье, не зная, то ли ей проклинать графа, то ли благодарить его.
ГЛАВА 17

...Чудно хороша
Была та местность.
Джон Мильтон, «Потерянный рай»
Люсьен, посвистывая, шел от конюшни. Он провел еще одно приятное утро, объезжая норовистого Калибана, в сопровождении неизменного графа де ла Крукса. Беззаботная болтовня Гая, его веселые шуточки с легким налетом скабрезности помогали скоротать время между завтраком и посещением Эдмунда.
Последние несколько дней пролетели для Люсьена незаметно: все возможное время он проводил возле Эдмунда, не выпуская из рук его сухую ладонь, — часы летели за часами, полные живительных воспоминаний об их прежней жизни в Тремэйн-Корте. Они почти не вспоминали ни о тех годах, когда он служил в армии Веллингтона, ни про последний год в Лондоне, предпочитая лишний раз перебрать в памяти события, связанные с их счастливой прежней жизнью.
Старые раны затянулись. Они вспоминали любимого пони Люсьена по кличке Прыгун, и то лето, когда Эдмунд учил Люсьена плавать, и зиму, когда они вместе со слугами отправились на боксерский турнир, и весну, когда совершили путешествие в Озерный край и его мать требовала останавливать коляску чуть ли не через каждые пять миль, чтобы нарвать каких-то новых растений для своего травника.
Люсьен улыбался, шагая по двору и выстукивая ритм рукоятью кнута. Им всякий раз не хватало времени, чтобы успеть обсудить до конца дня все пришедшие на ум воспоминания.
О Мелани они не говорили.
Зато Кэт Харвей постоянно фигурировала в их беседах. Люсьен не мог не вспоминать ее проницательные серые глаза, волосы цвета воронова крыла; не мог не думать, как приятно будет перебирать их пальцами, когда он освободит их от этих безжалостных шпилек. И всякий раз напряжение возникало у него в чреслах, стоило ему вспомнить вкус и податливость ее губ.
Что же касается самой Кэт, то теперь, когда Люсьен большую часть дня проводил у Эдмунда, она спокойно могла посвящать свое время Нодди. Кэт затворилась в детской и покидала ее лишь на время кратких прогулок по саду самым ранним утром, пока Мелани не успевала еще выбраться из койки.
Хотя Люсьен уверен, что ей нечего бояться быть изгнанной из Тремэйн-Корта, как бы того ни желала Мелани, ему было ясно, что Кэт предпочитает не рисковать и не попадаться Мелани на глаза. Она даже перестала появляться за завтраком, и поэтому он приказал подавать себе пищу в комнату к Эдмунду, при этом стараясь успокоить себя, что Кэт вовсе не избегает его. Просто он должен дать ей время. Он может подождать. Теперь, когда они наконец узнали друг друга, он может и подождать. Удача приходит к тому, кто умеет ждать.
Если бы только он мог быть терпеливым.
С Мелани он встречался только во время обеда. Она, по всей видимости, успокоилась после той сцены, которая едва не заставила Люсьена предпринять серьезные шаги для заключения ее в какой-нибудь приют для душевнобольных, где она не могла бы представлять угрозы ни для окружающих, ни для себя.
Мелани на целые часы запиралась у себя в комнатах, и ее постоянно окружали портные, парикмахеры и местные торговцы. Она с головой ушла в приготовления к званому обеду и, кажется, напрочь забыла и про Нодди, и про Люсьена, и про то, что хотела выставить из дому Кэт. Она с энтузиазмом погоняла слуг, заставляя их начищать серебро, мыть окна и снимать тяжелые бархатные портьеры, чтобы сменить их на легкие, летние. Солнечный свет заливал теперь все комнаты в доме, играя на атласе обивки и вышитых салфетках.
Настроение Мелани стало ровным, без прежних резких перепадов от восторга к отчаянию, от счастья к ярости, от страстной ревности к не менее страстной любви. Впечатление создавалось такое, что все ее мысли поглощались приготовлениями к празднику и ответственностью ее положения хозяйки Тремэйн-Корта. Она выглядела совершенно нормальной — если не считать тех часов, когда она исчезала неизвестно куда.
Люсьен уже был готов поверить, что Мелани оказалась всего лишь жертвой временного нервного расстройства, если бы не предостережение Мойны, которое она изрекла однажды вечером, когда явилась к нему в комнату с новой порцией лекарства, которое, по ее словам, обязательно должно было помочь Эдмунду.
— Вы, мастер Люсьен, попомните вот что, — пробурчала она в обычной своей двусмысленной манере, — эта ваша баба завсегда кажет самое лучшее, когда соберется сделать самое что ни на есть худшее.
Люсьен знал, что ему действительно пора всерьез поговорить с Эдмундом по поводу Мелани, и он даже дал себе слово, что скоро это сделает. Но не сейчас, когда они еще не до конца заполнили брешь в их отношениях, чтобы построить прочное будущее.
Будущее. Улыбка Люсьена угасла, когда он повторил это беспокоившее, будоражившее его слово. Он вполне отдавал себе отчет в истинном положении дел и знал, что так или иначе, а Эдмунд умирает. Но он все-таки надеялся, что Эдмунд проживет подольше и что у них еще будет вдоволь времени побыть вместе. Еще никогда для Люсьена не было так дорого время. Он невольно ускорил шаг, торопясь оказаться в южном крыле и узнать, как провел Эдмунд эту ночь.
— Люсьен! Да постой же, дружище, куда ты так летишь? Неужели я проделал весь путь из Лондона только для того, чтобы полюбоваться на твою спину?!
— Гарт, ах ты хитрый пес! — вскричал радостно Люсьен, с улыбкой обернувшись к приятелю, который спешил напрямик через недавно подстриженную лужайку. — Что привело тебя сюда? Уж не скрываешься ли ты от ревности чьего-нибудь мужа?
Гарт Стаффорд остановился в пяти шагах от Люсьена и отвесил ему элегантный поклон. На его левое плечо было накинуто легкое пальто из серого драпа, в правой руке он держал касторовую шляпу с закругленными полями и от макушки до пят выглядел невообразимо модным лондонским джентльменом, словно он только что расстался с приятелями после ночной пирушки.
— Ничего подобного, Люсьен. Скорее это можно подумать про тебя, ведь ты, оказывается, успел разбить сердца половине красавиц на майском фестивале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52