..

* * *

Мать поняла дочь без слов и, постелив Банде для отвода глаз в гостиной, дала дочке вторую подушку и лукаво подмигнула:
– Иди-иди, жди своего жениха. А то я не знаю, что вы и без меня все давно успели, – подтолкнула она дочку к дверям ее комнаты.
– Мама! – вспыхнула от смущения Алина, но тут же сделала «круглые», невинно-изумленные глаза и прижалась к матери:
– Слушай, а как ты догадалась?
– Ладно, Лиса Патрикеевна, ложись спать...

* * *

Наконец-то Алина и Сашка остались одни.
Дверь в комнату Алины была закрыта, но Банда робко стоял, прислонившись к ней спиной, не решаясь ступить и шагу. Как долго он ждал этого момента, мечтая о нем бессонными ночами, страшась, что он может больше никогда не наступить.
И вот теперь этот долгожданный миг настал, они остались одни, они в полной безопасности, вокруг тишина и покой. Но куда подевалась решительность Банды? Куда испарились все те слова, которые он хотел ей сказать именно в эти минуты? Почему не слушаются руки и ноги?
Он стоял у дверей и молча смотрел на девушку.
Алина тоже была страшно смущена. Она тоже мечтала о том, чтобы оказаться наконец в объятиях своего Банды. Даже в подвале арабов, в самые страшные дни заключения, ей по ночам снился он, его широкая грудь, его ласковые руки и нежные губы. И теперь – вот он, рядом. Но почему так страшно взглянуть на него? Почему так трудно вымолвить хоть слово?
В отличие от Банды, чувства которого полностью подавили в нем способность говорить и двигаться, Алина, наоборот, развила от волнения бурную деятельность – она включила музыкальный центр, долго перебирала компакт-диски, выбирая самый созвучный тому, что творилось в ее душе.
Она задернула шторы. Она несколько раз взбила подушки. Она зачем-то навела порядок на своем туалетном столике, сгребя помаду и флакончики с лаком для ногтей в ящик. Все это она проделывала, боясь даже повернуть голову в сторону любимого.
И вдруг...
Они сами не поняли, как это произошло.
Какая-то невероятная сила бросила их в объятия друг друга. Они слились в долгом нежном поцелуе.
Поцелуе, от которого кружится голова и замирает сердце.
Постепенно их губы становились все жарче и нетерпеливее, огонь страсти вспыхнул и окатил волной их молодые разгоряченные тела.
Руки Сашки соскользнули с плеч девушки на талию, нежно сжали ее, потом опустились к бедрам и страстно охватили их. Сашка как будто заново изучал такое родное, такое до, боли знакомое девичье тело.
Алина возбужденно расстегивала рубашку на груди парня и, справившись наконец с пуговицами, жадно припала губами к теплому любимому телу, к этому восхитительному торсу, к этой могучей груди единственного в ее жизни мужчины, заснуть на которой, крепко прижавшись, – было для нее самым большим счастьем.
Но теперь ни о каком сне не могло быть и речи.
Она с жадностью истосковавшейся по ласке женщины целовала его мускулистую грудь, гладила его шею, волосы, спину.
Банда растворялся в ее ласках. Ноготки девушки нежно царапали спину, и сладостная дрожь пробегала по всему его телу. Дрожь желания, дрожь страсти. Он забыл обо всем на свете, держа в объятиях свою воплощенную мечту.
Сашка медленно развязал поясок ее халата и, раздвинув в стороны полы, наконец увидел ее всю, такую любимую, такую долгожданную. Увидел ее прекрасную крепкую грудь, тонкую талию, нежные округлые бедра, стройные ноги и жадно приник к ней губами.
Он целовал и целовал ее, покрывая поцелуями грудь, ее маленькие розовые соски, вдруг сделавшиеся такими твердыми, плечи, шею, лицо, волосы, руки. Она отвечала быстрыми и жгучими поцелуями, тесно прижимаясь к нему всем телом, всем своим существом. Банда почувствовал вдруг, как кружится у него голова. От счастья, от переполнявших его чувств. Если бы ему раньше сказали о том, что он способен испытывать такое, он бы ни за что не поверил. Такое могло быть только с ней, с Алиной.
Его руки уже не подчинялись воле и рассудку, они порывисто ласкали все ее тело, становясь все более нетерпеливыми, и вдруг, будто случайно, задержались на ее втянутом упругом животе и, скользнув ниже, проникли под тонкую, почти, неощутимую ткань маленьких трусиков. Ладонь коснулась небольшого пушистого холмика...
И Банда почувствовал, как судорожно рванулось ему навстречу тело Алины, как оно страстно прижалась к нему, как дрожь пробежала по ее бедрам. Он понял, что она уже сгорает от нетерпения.
Он схватил ее на руки, легко, как пушинку, в мгновение ока перенес через всю комнату и бережно уложил на постель.
Но в ту же секунду на нее, налетел вихрь. Смерч.
Тайфун. Ураган.
Банда сходил с ума. Он был страстен, он был нежен и мягок, он был силен и могуч. Он умирал в ней и возрождался снова, черпая силу в бездонных черных любимых глазах. Он что-то кричал и шептал, и она полностью отдавалась его страсти, отвечая такой же нежностью, таким же горением, такой же страстью...
Это безумство продолжалось почти всю ночь, и только под утро, когда серый рассвет слегка высветлил квадрат на задернутых шторах, Алина, уставшая и счастливая, заснула наконец на его груди, а Банда, выключив с помощью дистанционного пульта музыку, еще долго лежал, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить любимую, и думал, думал, думал...

III

– Владимир Александрович, извините, можно мне с вами поговорить несколько минут?
Банда стоял на пороге кухни и, как мальчишка, переминался с ноги на ногу, виновато и вопросительно глядя на Большакова, допивавшего утренний кофе.
– Конечно, Александр, конечно. Вот только я очень тороплюсь сейчас. Через полчаса за мной должна придти машина, а я еще совсем не готов, – Большаков, будто извиняясь, показал на спортивный костюм, в котором вышел к завтраку. – Может, мы поговорим вечером? Тебя это устраивает?
– Владимир Александрович, боюсь показаться настырным, но это будет маленький, совсем короткий разговор... Лучше бы прямо сейчас, не откладывая. Я ведь тоже должен уже бежать по делам, но... Тогда к вечеру многое было бы уже ясно, понимаете?
«Как же не понимать?» – усмехнулся про себя Большаков.
Он взглянул в красные от бессонной ночи глаза парня, вспомнил тихую музыку, доносившуюся всю ночь из спальни дочери, и, благоразумно сдержав улыбку, согласно кивнул головой:
– Ну что ж. Может, ты и прав. Только извини, буду вынужден при тебе переодеваться. Знаешь ли, не положено директору военного института появляться на службе в спортивном костюме.
– Конечно, – радостно подхватил Банда, энергично тряхнув головой в знак согласия.
– Ну тогда пошли в мой кабинет.
Большаков жестом указал Банде на кресло у письменного стола и, открыв шкаф и доставая из него свою форму, подбодрил пария:
– Давай, начинай. Я слушаю.
– Владимир Александрович! Я вообще-то старую песню хочу завести.
Банда замолчал, судорожно сглотнул слюну и, всеми силами поборов охватившее его волнение, продолжил:
– Владимир Александрович, я прошу у вас руки вашей дочери.
– Ну да? – притворно удивился Большаков, пряча улыбку.
– Да! Я ее люблю... Больше всего на свете... Вернее, больше всех... Короче, очень люблю. Жить без нее не могу. Я ради нее на все...
– Это ты уже доказал, ничего не скажешь. Какие у тебя есть еще аргументы?
– Аргументы? – Банда растерялся. Он не понял, что Владимир Александрович всеми силами сдерживался, чтобы не рассмеяться, и решил, что Большаков то ли издевается над ним, то ли на самом деле такой жуткий зануда, что даже для сватовства требует каких-то аргументов. – Аргументы?.. Она тоже очень любит меня... мне так кажется.
От растерянности Банда решил прибегнуть к самому «верному» способу:
– Давайте ее, Владимир Александрович, сюда позовем и при свидетелях спросим об этом!
Отец Алины наконец не выдержал и рассмеялся.
– При свидетелях, – отозвался Большаков, – ее в загсе о любви допрашивать будут, молодой человек. А я, ее отец, и без свидетелей вижу, что сошла моя дочка с ума и влюблена в тебя без памяти.
Банда совсем растерялся.
– Вот я потому и прошу ее руки...
– А что же так несмело? Боишься, что откажу?
– Не знаю...
– Ты же такой решительный! Ты же все препятствия, как танк, берешь! Неужели думал, что какой-то там папаша, который тоже очень любит свою дочь и желает ей счастья, – единственную, прошу заметить, дочь, – неужели ты думал, что этот отец откажет тебе? И тем самым обречет на вечные муки своего ребенка и своего лучшего друга, который спас мне этого ребенка?
– Так?..
– Да, – Владимир Александрович, уже в мундире, подошел к поднявшемуся с кресла Банде и, глядя парню прямо в глаза, уже без улыбки произнес:
– Конечно, я согласен. Кому, как не тебе, стать Алининым мужем? Это будет справедливо во всех отношениях. И приятно мне... Но, я надеюсь, вы дадите нам с матерью возможность подготовиться к вашему бракосочетанию?
– Конечно, Владимир Александрович! – воскликнул вмиг опьяневший от счастья Банда. – Конечно! Мы с Алиной так и рассчитывали: я уезжаю в командировку, боюсь, на несколько месяцев, а она за это время заканчивает университет... то есть сдает все экзамены и получает диплом, сдает экзамены в аспирантуру, а уж потом, после моего возвращения...
– Как я погляжу, вы и думать иногда умеете. И притом рассуждаете весьма логично! Ну что ж, похвально, похвально для будущей молодой семьи, – Владимир Александрович, улыбаясь, взглянул на часы и похлопал парня по плечу:
– Я побежал, время! Договорим вечером. Но если ты, – генерал сурово сдвинул брови, изображая «страшный гнев», – не появишься вечером с бутылкой хорошего коньяка, которым мы отметим день вашей помолвки, так и знай – не бывать тебе. Банда, моим зятем. Понял?
– Так точно, товарищ генерал! – отсалютовал Банда и шутливо вытянулся во фрунт...

* * *

Последние трое суток в Москве для Банды были заполнены заботами вовсе не праздничными, никак не связанными с помолвкой. Ему и лейтенанту Бобровскому пришлось здорово попотеть, прежде чем полковник Котляров убедился, что к выполнению задания парни готовы.
Изучение спецсистем и аппаратуры, которое пообещал им Степан Петрович, оказалось просто цветочками по сравнению с «играми», затеянными начальником управления.
Ранним утром Котляров привез своих подопечных на небольшую базу, затерянную в подмосковных лесах. Чем-то эта база напоминала Банде лагерь агентства «Валекс», в котором ему довелось проработать почти год, но, как очень скоро убедился бывший телохранитель, это местечко оказалось гораздо круче.
– Ребята, я знаю, что вы достаточно подготовлены к любым ситуациям, но в интересах дела вам необходимо здесь поработать, – прежде чем выйти из машины, Котляров обернулся к сидевшим на заднем сиденье подопечным. Чтобы не ранить их самолюбие, он решил объяснить причину. – Во-первых, упражнения помогут вам обрести слаженность в действиях, а она вам понадобится в любом случае. Во-вторых, обоим вам нелишне вспомнить кое-что из того, что вы умеете, освежить кое-какие навыки, способы ведения боя и так далее. Да что я вам буду рассказывать – сейчас все сами увидите.
– А что это за заведение? – остановил вопросом уже выходящего из машины Котлярова Банда.
– Это – коммерческий пеинтбол-клуб. Они создали у себя неплохую базу, поэтому с ними подписали договор некоторые, скажем так, силовые ведомства, и теперь здесь размещается тренировочный центр для подготовки служб безопасности и спецподразделений. Ну, чтобы было понятнее, здесь тренируются не только наши ребята, но и «Альфа», штурм-группы спецназа ВДВ, спецназ ГРУ, другие отряды подобного типа.
– Хм... а нас сюда не привозили, – заметил Бобровский, с интересом рассматривая городок, выросший посреди леса. – Неужели в нашем училище не было курсантов, достойных этого центра?
– Выходит, не было, – спокойно подтвердил Котляров. – Это – для элитных подразделений и для элитных агентов. На вас, мужики, руководство возлагает очень большие надежды. И мы хотим быть уверены, что сделали все, что в наших силах, еще здесь, на месте, прежде чем отправили вас на операцию. Ведь потом вам уже никто, кроме вас самих, помочь не сможет... Ладно, ребята, время идет. Пошли!
...Уже через несколько минут парней облачили в камуфляж, выдали каждому по странной маске, напоминающей респиратор, и очки, похожие на горнолыжные. К ним вышел невысокий пожилой человек в яркой желтой жилетке поверх камуфляжа. В руках он держал какие-то штуковины, внешне очень напоминающие оружие, но таких систем ни Банде, ни Бобровскому прежде видеть не приходилось.
– Добрый день. Я – ваш инструктор, – и, кивнув на прощание отправившемуся к машине Котлярову, повел их к одному из ближайших зданий, на ходу распределяя между ребятами свои странные приспособления.
– Так, держите. У каждого из вас в руках маркеры. Как вы заметили, они очень напоминают привычные вам пистолеты Макарова и укороченные автоматы Калашникова для спецподразделений. Даже по весу, правда? – видно было, что инструктор сам не может налюбоваться этими странными штуковинами. – Если интересно, запоминайте их наименования – РСР и ЕХ 68. Эти маркеры стреляют шариками, заполненными специальной краской. Если попадаете вы или попадают в вас – на одежде расплывается цветное пятно, обозначающее попадание в цель.
– Я как-то по телевизору такое видел, но не думал, что в эти игры играют всерьез... – постарался поддержать разговор словоохотливый Бобровский, но инструктор оборвал парня:
– Играют. И еще как играют. По основным характеристикам эти маркеры близки к боевым образцам – боезапас, скорострельность, прицельная дальность практически такие же, как и у серийного боевого оружия. Вот этим приспособлением, – он повернул рычажок под стволом, демонстрируя ребятам его работу, и снова вернул его в первоначальное положение, – может даже регулироваться скорость полета боеприпасов, но вам крутить эти штуки не надо – они отрегулированы под ваши упражнения.
– Крутая штука, – не унимался Бобровский. – Не в России делают, небось?
– Нет, конечно.
– И что нам нужно сделать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32