Все, о чем я мечтал
, почти сбылось. Мне помогали смирившиеся Маша и Слава, лучше чувствовала
себя Сусанна, крепко продвигался мой главный в жизни увраж. Я сумел ничег
о не выпустить из рук, все было со мною.
Но почему-то больше всего меня радовало то продолжающееся духовное един
ение с Сусанной, которое началось с ее болезни. Я вторгался в ту область, к
оторая казалась мне недоступной. В область обычного, семейного, человече
ского счастья.
Уже другими глазами я смотрел, как работают и ведут себя друг с другом Маш
а и Слава. От меня ушла зависть к их отношениям, я мог прочесть каждый их же
ст и понимал каждое слово, которым они ненароком перебрасывались между с
обой.
Куда делась строптивость моей дочери? Правда, после смерти Славиной мама
ши она не вернулась домой, а осталась жить в их однокомнатной квартире на
задворках города, но удивительно легко согласилась помогать мне и уже не
ерепенилась, брала довольно большие деньги, которые я им со Славой плати
л. Не даром же, говорил я, за работу.
Ц Мы тебе, папа, наработаем, Ц отвечала Маша, и всегда в эти минуты в ее ул
ыбке проскальзывало что-то от улыбки Марии-старшей.
Работали Слава и Маша прекрасно. Им хватало моего намека, совсем крошечн
ого эскиза, несколько линий, чтобы развить, дополнить идею, художественн
о ее завершить. Если мне что-то не нравилось, они тут же, без особых споров,
переделывали, находили остроту в новом решении. Мне доставляло наслажде
ние видеть, как они лазили по стремянкам и, как птицы, перекликались из раз
ных углов мастерской. Но их движения, повадки, маршруты в огромном музейн
ом зале, который рабочие под руководством Юлии Борисовны превратили в ма
стерскую, всегда имели какую-то центростремительную силу. Слава не мог п
ройти в другой угол мастерской, чтобы не подойти к Маше, а та в свою очеред
ь, работая, все время придвигалась ближе и ближе к мужу.
И все же главное, что меня в них восхищало, Ц это свобода художественного
мышления. Там, где я десять раз примеривался, чтобы провести одну линию, о
ни проводили ее мгновенно. Где я высчитывал, проверяя себя по репродукци
ям с картин классиков, где я высчитывал блик или рефекс света, они, казалос
ь бы, не задумываясь, почти не глядя на палитру, тыкали кистью, чего-то там м
ешали и одним ударом ставили на полотне нужную точку. Их дар был о р г а н и ч
е н и весел, он был неиссякаем, как молодой ключ. Они выплескивали мир из се
бя, в то время, как я, прежде чем что-либо сделать, долго вбирал все вовнутрь
, копил наблюдения, складывал одно с другим. Боже мой, и как р а н о к ним это п
ришло! Да, были и неточности, и ошибки, и приблизительность, и небрежность
Ц им не хватало моего фотографического глаза и рук чертежника, Ц но вед
ь это всего лишь опыт, тренировка, упражнения. Это придет! А вот то, что есть
у них, уже никогда моим не будет.
А может быть, то, что мы называем художественным совершенством Ц работы
старых итальянцев, средневековых немцев, картины Рембрандта, Иванова, Ре
пина, Ц может быть, все это скорее отточенный, аптекарский дар, чем вспле
ск вдохновения? Может быть, побеждает не только душа, но и количество, пред
ельность завершенности? Да, да, да, говорю я себе тысячу раз и не верю. Отбра
сываю в сторону эти мысли, потому что нечего зря размышлять, поздно, мой па
ровоз летит по рельсам все вперед и вперед. Сейчас главное справиться со
скоростью. Главное Ц работать. Поверим окружающим. В конце концов, публи
ка выносит суд художнику. А разве не на мои вернисажи у дверей выставочны
х залов выстраиваются толпы народа? К славе выводит не одна картина худо
жника и не десять, а его судьба, планида.
Во время работы над "Реалистами" я холодным рассудком оградил себя от зав
исти к ребятам, ее нельзя было даже затаить. Я уже достаточно опытный чело
век, чтобы знать: это почувствуется в совместной работе, обязательно про
явится. И тогда крах. У них другой путь. Их не сжигает неистребимое честолю
бие. Им не нужно самоутверждаться во что бы то ни стало, потому что они род
ились без комплексов. Сызначала мир им дал то, чем только владел.
И все же я ошибся. У них были свои проблемы, которые они решали, оказываетс
я, достаточно четко. Это молодое, хорошо ориентирующееся поколение решил
о не вступать в обессиливающие, бесполезные этические споры. Они знали, ч
то такое честь, совесть, долг, но они не трясли эти понятия в своих душах, ка
к половики после ухода гостей. Они просто действовали, когда чувствовали
, что по их кодексу нравственности они были правы. Действовали, невзирая н
и на что. Здесь у них не было толерантности. Важен был принцип. И сколько он
и здесь экономили сил! Намечали цель и действовали. Они, Маша и Слава. И пон
имали друг друга так хорошо не только потому, что у них был общий инстинкт
цели.
Как-то во время работы я перемолвился с Машей. Вернее, она спросила:
Ц Папа, для чего тебе, при твоих званиях, так были нужны "Реалисты"?
Вопрос застал меня врасплох, и я ответил так, как думал на самом деле:
Ц Чтобы потом получить следующих "Реалистов".
Ц А потом?
Ц А потом еще следующих. Чтобы не быть связанным с музеем, не дружить с лю
дьми, которые мне совсем не нужны.
Ц А… Ц хмыкнула Маша. Ц Я думала, что ты на этом остановишься.
Ц Ну, а чего хотела бы от жизни ты? Ц разозлившись, спросил я у Маши.
Она ответила мгновенно:
Ц Самореализоваться.
Ц Что ты под этим понимаешь?
Ц Получить все то, что я смогла бы получить, если бы внешние обстоятельст
ва по отношению ко мне сложились бы благоприятно.
Ц Для искусства, для живописи?
Ц Почему только для искусства, для всей жизни.
Ц Ты хочешь стать материально обеспеченной, иметь машину, дачу?
Ц Я человек разумных потребностей. Я хочу стать очень хорошим художник
ом и человеком, свободно планирующим свою жизнь. Я хочу многое увидеть, ро
дить детей. Я хочу в с е, что мне отпущено природой. В с е.
Ц Может быть, ты переоцениваешь природные дары?
Ц Нет. Каждый человек знает, что ему отпущено. И если он с этим соглашаетс
я и живет по своим внутренним возможностям, хочет лишь того, на что имеет п
раво хотеть, то он счастлив. Я хочу быть счастливой.
Вот такой у нас состоялся разговорчик.
Как же точно формулирует это поколение! Я думал: после того как Юлия Борис
овна рассказала Маше, что я добился заказного конкурса на "Реалистов", мы с
Машей в мире. А оказывается, шла война. Но в тот момент я и не догадывался о
враждебных действиях. Так, обычные философские умствования. Счастливо п
одвигающаяся работа, ежедневные разговоры с Сусанной Ц все это усыпило
меня.
Юлия Борисовна действительно освободила три зала, составляющие вместе
с моим кабинетом анфиладу, окнами выходящую на север. Она закрыла и опеча
тала последнюю дверь, ведущую уже непосредственно в экспозицию, и пройти
в эту новую мастерскую можно было только через мой кабинет. Утром открыв
ал его я сам, а вечером Маша и Слава сдавали ключ охраннику.
Мы все втроем толклись в первом зале, где был натянут огромный подрамник,
а во втором зале стоял всякий подсобный материал, хранились краски, разв
ешаны были карандашные этюды, которые я постепенно перевозил из дома.
В девять утра мы втроем Ц я, Маша и Слава, несущий большую сумку с термоса
ми и бутербродами, Ц встречались у подъезда музея. В течение полутора-дв
ух часов я занимался с ребятами, смотрел, что они сделали накануне, поправ
лял рисунок, прописывал важнейшие детали. С одиннадцати до трех занималс
я музейными делами, проводил совещания, ездил в министерство, на закупоч
ную комиссию или на выставку, а к четырем отправлялся к Сусанне.
За последнее время Сусанне стало значительно лучше. Я торопился взять ее
домой, но бородатое светило, усадив нас с Сусанной у себя в кабинете, долг
о внушало, что необходимо остаться еще месяца на два в больнице. Лечение н
адо закрепить. Стабилизировать психику. Иначе Сусанна не застрахована о
т рецидива.
Сусанна рвалась домой. У нее были разнообразные планы и идеи по упрощени
ю быта и по новой жизни Ц нашей жизни ради друг друга. Но мы согласились с
точкой зрения врача, и Сусанна осталась в больнице.
Она похудела, движения стали медлительными, и в выражении лица проступил
а прежняя женская мягкость.
В больничном садике тоже были перемены. Возле стволов деревьев появилис
ь протаявшие лунки, тропинки стали уже от нераскиданных сугробов, перези
мовавшие птицы жались к кормушкам. По этим тропинкам бродили разные боль
ничные люди, часто нелепо укутанные, что, очевидно, придавало нелепость и
х жестам, и, глядя на них, я думал, какое счастье, что у Сусанны все так хорош
о обошлось.
Я рассказывал Сусанне о том, как у меня продвигалось дело, о новостях в муз
ее, о всем, что случилось. И при этом отметил про себя, с каким вниманием при
слушивался к ее советам. Она была здорова Ц и я поступал так, как считал н
ужным сам. Она заболела Ц и, как ни странно, я стал находить больше полезн
ого в ее словах. Это, видимо, произошло потому, что раньше она приходила к к
аким-то идеям в принципе теми же логическими ходами, что и я, а теперь в ней
ярче заговорило женское, сохраняющее семью и покой близких начало, загов
орили женская осторожность и опытность. И несколько такой Ц спокойной и
одновременно беспомощной Ц была она для меня родней и ближе!
У нее была куча планов на дальнейшую жизнь. И главный из них, стратегическ
ий Ц это я и моя работа. Мы кончили наш бой за выяснение, кто из нас более из
вестен и добычлив. Все свое будущее Сусанна представляла как создание ус
ловий для моей работы. Я этому только радовался. Пусть будет хороший и по-
настоящему уютный и интеллигентный дом. Моим картинам уже не нужен толка
ч и рекламный агент, у меня есть имя и будут "Реалисты".
Ц А зачем тебе, Юра, музей? Ц говорила Сусанна. Ц Тебе надо с ним расстат
ься. В жизни, наверное, надо выбирать что-то одно. Я понимаю: лишние поездки
за рубеж и как директор ты вхож в разные сферы. Но так ли теперь это нужно?

Я сам понимал, что эта артезианская скважина уже иссякла, водоносные сло
и для промышленного освоения истощились, а любительством, мелкой рыночн
ой торговлей и добычей я никогда в жизни не занимался. Но бросить это могу
чее в самоутверждении подспорье было боязно. У меня нет, знал я, бесспорно
го дара. В лучшем случае, мои шансы колеблются: пятьдесят на пятьдесят. А в
этом случае на чашу весов на всех выставкомах, закупочных комиссиях, при
распределении больших заказов давил мой официальный статус, боязнь мое
го имени, моей вхожести в разные высокие круги.
Почему так коротка жизнь? Только ты вытренируешь себя к ней Ц надо уходи
ть. Почему так от многого надо отказываться? Может быть, музей мне и действ
ительно уже не нужен, но как добивался я его пять лет назад!
Иван только сочувственно обмолвился, что старик, бывший директор музея,
ложится на операцию.
Ц Рак?
Иван, голубиная душа, печально наклонил голову.
А я уже мгновенно составил план. Больше пяти лет после этой операции никт
о не живет. И уже на следующий день я отправился в большой вояж по погранич
ным заставам. В прессе появилась об этом заметка. Потом я в порядке шефств
а оформил как монументалист профессионально-техническое училище в кру
пном городе на востоке страны. Об этом поместила информацию центральная
молодежная газета. Я вносил деньги в какие-то фонды. Подарил картину Куст
одиева одной волжской галерее. Ездил на льдину рисовать полярников. Я ск
олачивал свою общественную физиономию. А одновременно в обществе, не без
моей, конечно, подсказки, вызревала идея, что кроме Семираева занять мест
о директора музея некому.
Уже пошли зондажи через третьих лиц, намеки большого начальства, но Семи
раев гордо отвечал: "Живописец должен заниматься живописью". Как мне, еще т
олько набиравшему скорость, был нужен в это время этот музей! Он должен бы
л кинуть глянец на возникающую легенду моей судьбы. Надо все прибирать к
рукам. Ни от чего не отказываться. В конце концов, Пушкин, Некрасов, Твардо
вский были главными редакторами, Гете Ц министром, Томас Моор Ц канцле
ром, Бородин Ц профессором. Конечно, они все были прежде всего Пушкиным и
Гете. Но! Чем больше идентичных точек на копии и оригинале, тем выше общее
сходство. Еще через сто лет в деталях не разберутся и вовсе. Надо брать, бр
ать, брать!
И наконец Иван, вызвав к себе, говорит:
Ц Мы посоветовались, мы на тебя, Юрий Алексеевич, надеемся. Тебе надо нав
одить порядок в музее.
Я клоню взгляд долу и в тон своему другу отвечаю:
Ц Если надо, Ц я тяжело, горько, искренне вздыхаю, Ц значит, надо.
Мы гуляем с Сусанной по садику до шести, а в шесть я уезжаю, потому что надо
начинать работать дома.
В жизни у меня еще не было работы более приятной. Я попал в свою стихию. Раз
ыскиваю по энциклопедиям и старым книгам портреты, выискиваю данные об а
ртистах, писателях, художниках Ц героях моих "Реалистов", стараюсь найти,
какого они роста, во что одевались, их привычки, а потом, сначала на неболь
шом листочке, собираю все это в одной фигуре. Это напоминает блочное стро
ительство. Уже готовые, взятые из книг, со старых гравюр и дагерротипов, де
тали я сочетаю, подгоняю друг к другу, замазываю и шпаклюю швы. Строительн
ые материалы не надо скрывать, бояться, что обнаружится первоисточник. В
се наяву, и красота моего труда в том, чтобы ловко на глазах у зрителя, пере
лицевать ему уже известное, до боли знакомые лица повернуть в ином ракур
се, добавить новых или забытых подробностей и вывести зрителя на иную ху
дожественную данность.
Иногда проходят часы и ночи, пока отыщешь р у к и Чернышевского или р о с т Р
адищева. Но постепенно когда-то живший человек под моим карандашом прио
бретает зримые черты ц е л о й человеческой фигуры. Одет, обут соответстве
нно эпохе, поставлен в привычную для него позу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18