— Мадемуазель, видели ли вы кого-нибудь за дверью? Может быть, слышали шум?
— Нет!
— Никто не звонил в дверь?
— Я уже сказала вам, что нет.
— Ладно, ладно. И вот еще что, инспектор Дюран. — Бенколин взял со стола маску. — Вот это нашли недалеко от пятен крови. Как я себе представляю, девушка стояла спиной к кирпичной стене соседнего дома, скажем футах в полутора от нее. Убийца, очевидно, был сзади: судя по тому, как брызнула кровь, он нанес удар сверху под левую лопатку. Об этом говорит направление раны. Так вот, эта маска наводит на размышления… Вы видите — резинка с одной стороны оторвана, словно за нее дернули…
— Дернул убийца?
— А вы как считаете? — Бенколин неопределенно хмыкнул.
Поднеся белую подкладку маски поближе к лампе, Дюран не удержался от восклицания.
— Маску, — сообщил он, — носила женщина. Нижний край маски доходил ей как раз до верхней губы, и здесь осталось пятнышко… — Он поскреб ногтем. — Да, это губная помада. Смазанная, но еще заметная.
Бенколин кивнул:
— Вы правы, ее носила женщина. Что еще?
— Постойте! А может, маска принадлежала убитой?
— Я тщательно осмотрел труп, инспектор. Девушка не красила губы… Вы видите, помада очень яркая, следовательно, незнакомка была темноволосая, возможно брюнетка. Теперь посмотрите сюда… — Детектив натянул резинку и с громким щелчком отпустил. — Она довольно длинная, а по маске можно заключить, что лицо женщины было небольшим. Значит, эта маленькая женщина носила маску с очень длинной резинкой…
— Разумеется, — понимающе кивнул Дюран, в то время как его начальник выжидающе молчал, — чтобы удерживать ее на длинных и густых волосах.
Бенколин улыбнулся и выпустил облако сигарного дыма.
— Итак, инспектор, мы имеем брюнетку небольшого роста, употребляющую много косметики и забирающую волосы в пучок. Вот и все, очевидно, что может сказать нам маска. Такое домино можно купить в любой лавке…
— Что-нибудь еще? — осведомился инспектор.
— Только вот это. — Вынув из кармана конверт, Бенколин вытряхнул на стол несколько мелких осколков стекла. — Я нашел их там, на полу, — пояснил он, — а один едва заметный осколочек прилип к стене. Оставляю их вам, инспектор, разберитесь, а я ничего больше сказать не могу. Не думаю, что вы найдете в коридоре следы ног или отпечатки пальцев… А теперь мы с Джеффом и капитаном Шомоном отправляемся на беседу с господином Галаном. После этого я буду у себя; если понадоблюсь, можете звонить в любое время. Это все.
— Мне нужен адрес убитой. Придется сообщить родственникам, что мы забираем тело для вскрытия.
— Дюран, — снисходительно покачал головой Бенколин, — ваша прямолинейность просто восхитительна. Я уверен, что отцу мадемуазель Мартель будет особенно приятно получить сообщение о смерти дочери подобным образом… Нет, нет. Я или вот капитан Шомон сами позаботимся об этом. Но не забудьте сообщить мне заключение хирурга о ране… Ага, а вот и мы! Ну что?
В дверях вырос полицейский с кепи в руках.
— Я видел труп, мсье, — ответил он, — и уверен, что мертвая женщина — не та, кого я видел у музея сегодня ночью.
Дюран и Бенколин переглянулись. Бенколин спросил:
— Могли бы вы описать ту женщину?
— Это нелегко… — Он сделал неопределенный жест. — Было темно, вы понимаете… Думаю, она была хорошо одета. Кажется, блондинка, приблизительно среднего роста…
Дюран надвинул шляпу на лоб.
— Великий Боже, — простонал он, — сколько же здесь побывало женщин? Убитая, затем та, в маске, и теперь еще эта блондинка!… Еще что-нибудь?
— Да, мсье… — Полицейский снова заколебался. — Насколько я помню, на ней была меховая горжетка и маленькая коричневая шляпка.
После затянувшейся паузы, во время которой Шомон закрыл лицо руками, Бенколин вежливо поклонился мадемуазель Августин.
— Итак, — сказал он, — миф ожил. Желаю вам спокойной ночи, мадемуазель.
Бенколин, Шомон и я вышли на холодную темную улицу.
Глава 5
Давно зная Бенколина, я был уверен: он ничуть не задумается перед тем, чтобы поднять с постели в половине второго ночи любого человека, с которым ему надо поговорить, — и не из желания ускорить дело, а потому, что самому Бенколину все равно, день на дворе или ночь. Он спал там, где сон застигал его, и тогда, когда позволяла служба. Когда он увлекался, то забывал о времени и требовал того же от окружающих. Неудивительно поэтому, что, выходя из музея, он с живостью произнес:
— Если хотите, капитан, можете пойти с нами. Думаю, это будет интересная беседа… Но сначала предлагаю по чашке кофе. Мне нужна информация. Пока что, капитан, вы единственный, кто может дать ее мне.
— Разумеется, я с вами, — сумрачно кивнул Шомон. — Только бы не идти домой, не ложиться в постель… Я просто не смогу! Хорошо бы вообще сегодня не ложиться. — Он с решительным видом обвел взглядом комнату. — Пошли.
Автомобиль Бенколина стоял на углу бульвара Монмартр. Рядом с ним мутно светилось окошко позднего кафе. Столики с улицы еще не забрали, хотя тусклый бульвар был безлюден и только ветер свирепо трещал парусиной тентов. Завернувшись в пальто, мы присели за один из столиков. Высоко над бульваром мерцало то неясное сияние, тот эфемерный нимб, который по ночам стоит над Парижем; издалека доносился мелодичный шум уличного движения, изредка нарушаемый глухим кваканьем клаксонов. По мостовой, словно в каком-то призрачном танце, метались мертвые листья. Нервы у нас были напряжены до предела. Официант принес нам горячего кофе с коньяком, и я с жадностью отхлебнул из своего стакана.
Шомон сидел с поднятым воротником. Его пробирала дрожь.
— Все это начинает мне надоедать, — сказал он, вдруг помрачнев. — Я не понимаю, к кому мы собираемся? И еще эта погода…
— Человека, с которым мы собираемся встретиться, зовут Этьен Галан, — ответил Бенколин. — Во всяком случае, это одно из его имен. Между прочим, Джефф, вы видели его сегодня вечером: это человек, которого я показал вам в ночном клубе. Что вы о нем думаете?
Я сразу его вспомнил. Правда, зрительный образ почти полностью затерялся в том жутком водовороте, который закружил нас после той встречи; сохранилось лишь воспоминание о зеленых лампах, таких же неприятных, как и в музее, которые бросали отсвет на немигающие глаза и кривую усмешку. «Этьен Галан, авеню Монтень». Он жил на моей улице, а квартиры там стоят недешево; имя его было известно инспектору Дюрану. Казалось, с самого начала вечера призрак этого человека буквально преследовал нас… Я кивнул:
— А кто он такой?
Бенколин нахмурился:
— Этьен Галан, Джефф, очень, очень опасный человек. Сейчас я скажу вам только, что он неким образом связан с событиями сегодняшней ночи. — Детектив передвигал свою чашку туда-сюда по мокрому столу, глаза его ничего не выражали. — Я понимаю, что вам обоим не слишком нравится работать в такое время, в потемках, но обещаю, что, если только мы застанем его дома, вам многое станет ясно относительно событий сегодняшней ночи. Может быть, вы даже поймете все…
На мгновение он замолчал. В круг яркого света под тентом впорхнул желтый лист и закружил над столом. От холодного ветра у меня начали мерзнуть ноги.
— Нужно известить родителей мадемуазель Мартель, — медленно произнес Бенколин.
— Знаю, знаю. Боюсь об этом думать… Вы не считаете, — заколебался Шомон, — что лучше было бы позвонить по телефону?
— Нет. Но можно подождать до утра. В утренние газеты это происшествие уже не попадет, так что из газет они о нем не узнают. Я знаком с ее отцом. Могу освободить вас от этой миссии, если хотите… Невероятно! — воскликнул он вдруг. — Обе девушки из очень хороших семей. Ладно бы какие-нибудь простушки… Но эти…
— Что вы имеете в виду? — удивился Шомон.
— Может быть, западню, — ответил Бенколин. — Не знаю. Теряюсь в догадках. И все же готов поставить на кон свою репутацию — я не мог ошибиться… Мне нужна информация! Рассказывайте, капитан! Расскажите мне об этих девушках, о вашей невесте и Клодин Мартель.
— Но что вы хотите знать?
— Все, что угодно, все! Я сам выберу важное. Просто рассказывайте.
Шомон уставился прямо перед собой.
— Одетта, — начал он низким, хриплым голосом, — была самой красивой…
— Черт побери, да не нужно мне этого! — Бенколин так редко бывал невежлив, что тот факт, что за эту ночь он уже несколько раз забывал о правилах хорошего тона, заставил меня взглянуть на него с удивлением. Клянусь честью, он грыз ноготь! — Прошу вас, оставьте при себе восторги влюбленного. Расскажите о ней что-нибудь конкретное. Что она была за человек? Кто были ее друзья?
Поставленный перед необходимостью дать определенный ответ, Шомон не находил слов. Несколько сбитый с толку, он смотрел на фонари, на свой стакан, на листья, устилающие тротуар…
— Ну… Ну, она была самой милой… — Покраснев от смущения, он запнулся. — Она живет с матерью. Ее мать — вдова. Одетта любит дом, сад, пение… Да, она очень любила петь! И она боялась пауков: увидев паука, чуть не падала в обморок. И много читала…
И сбивчивой скороговоркой он стал рассказывать дальше, путая настоящее и прошедшее время, с пылкой и трогательной готовностью обшаривая уголки своей памяти. Из моментальных картинок — Одетта срезает цветы в залитом солнцем саду, Одетта скатывается со стога сена — складывался образ доброй, непритязательной и очень счастливой девушки. Шомон говорил об их чистом, серьезном романе, и перед моим мысленным взором вставала девушка с фотографии: милое личико, пышные темные волосы, хрупкая шейка, глаза, не видевшие в жизни ничего, кроме книжек с цветными картинками. О, у этой пары все было невероятно чисто: совместные планы, письма — все под присмотром матушки, которая, судя по описанию Шомона, была вполне светской дамой.
— Ей нравилось, что я офицер, — охотно продолжал Шомон. — Хотя какой из меня вояка! После Сен-Сира меня отправили в колонии, там я немного повоевал, но потом мои родственники забеспокоились и, в конце концов, добились моего перевода на базу в Марокко. А там какая уж война! Но Одетте было приятно, так что…
— Понимаю, — мягко прервал его Бенколин. — А ее друзья?
— В свет она выходила довольно редко. Ей это не нравилось, — с гордостью заверил нас Шомон. — У них была компания, три девушки, они называли себя Неразлучными, очень дружили. Одетта, и… и… Клодин Мартель…
— Дальше.
— …и Джина Прево. Они познакомились в монастыре. Сейчас они уже не так близки, как раньше. Хотя… я не знаю. Я так редко бываю в Париже, и Одетта никогда особенно подробно мне не рассказывала, где и с кем видится. Мы просто… просто разговаривали. Понимаете?
— Значит, вы мало знаете о мадемуазель Мартель?
— Н-не совсем так… Она никогда мне особенно не нравилась. — Он распрямил плечи, — Она обожала язвить, постоянно всех вышучивала. Но она умерла, а Одетта ее любила… Не знаю. Я так редко здесь бываю…
— Ясно. А эта мадемуазель Прево, кто она?
Шомон поднял было стакан, но тут же в недоумении поставил его на стол.
— Джина? Ну так, просто приятельница. Заходила иногда к Одетте. Она хотела стать актрисой, насколько мне известно, но семья воспротивилась. Хорошенькая, даже очень, но на любителя. Блондинка, довольно высокого роста.
Наступило молчание. Бенколин, полуприкрыв глаза, барабанил пальцами по столу и время от времени кивал собственным мыслям.
— Нет, — сказал он наконец. — Боюсь, вы не тот человек, который мог бы сообщить нам что-нибудь существенное об этих девушках. Что ж, ладно! Если вы готовы, — он постучал монетой по блюдечку, подзывая официанта, — мы можем идти.
На Париж наговаривают. Париж рано укладывается спать. Бульвары были безлюдны, и дома смотрели на них пустыми глазницами затворенных ставен, светилось всего несколько скорбных фонарей. Вместительный лимузин Бенколина быстро домчался до центра города, где под электрическими вывесками площади Оперы дремали бледные фонари. Здания серо-голубых тонов купались в ярком свете звезд, и чуть слышно перекликались приглушенные гудки автомобилей. Деревья на бульваре Капуцинов стояли неопрятные, страшные. Мы втроем втиснулись на переднее сиденье. Бенколин вел машину со свойственной ему отвлеченностью, как всегда со скоростью пятьдесят миль в час, ни на минуту, казалось, не озаботившись тем, что он за рулем. Звук нашего клаксона разносился эхом по улице Ройяль, и врывавшийся в открытое окно холодный ветер бросал нам в лицо запах влажной мостовой, каштанов и осеннего дерна. Пробравшись через лес белых фонарей, который называется площадью Согласия, мы свернули на Елисейские Поля. Недолгая бешеная езда вынесла нас из трущоб вокруг арки Сен-Мартен, и мы очутились среди солидных витрин кафе-грилей и подстриженных деревьев — этих благопристойных декораций авеню Монтень.
Я проходил мимо дома номер 645 почти каждый день, поскольку жил всего в квартале от него. Это было большое старое здание; от улицы его отгораживала высокая серая стена, и я ни разу не видел открытыми огромные, выкрашенные в коричневый цвет, с начищенными медными шарами-ручками двери в этой стене. Бенколин дернул за кольцо дверного звонка. Тут же открылась одна из дверей. Я слышал, как Бенколин быстро перебросился с кем-то парой слов, и, не обращая внимание на слабые протесты, мы вошли в пахнущий сыростью двор. Эти протесты, источник которых я не мог рассмотреть в темноте, преследовали нас до самого дома. Из открытой двери здания вырывался яркий свет; затем его перекрыл хозяин протестующего голоса, который пятился перед нами в прихожую.
— …Но я же вам сказал, — повторял он, — мсье нет дома!
— Мы подождем, — с очаровательной улыбкой проговорил Бенколин. — Ну-ка встаньте на свет, мой друг, дайте-ка взглянуть, не знаю ли я вас.
С очень высокого потолка свисал светящийся полированный стеклянный шар. Мы увидели очень бледное, с правильными чертами лицо, коротко подстриженные волосы и негодующие глаза.
— Ага, конечно, — через мгновенье, всмотревшись в это лицо, продолжил Бенколин. — Я вас знаю. Ваша фотография есть в нашей картотеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28