Это же смешно. Мы с Бенколином весело посмеемся над моими страхами, с бренди и сигаретой в руках, когда выберемся из этого зловещего места.
Вон они, Бенколин, Августин, Шомон; они только еще входили в верхнюю ротонду. Я взял себя в руки и позвал их. Но, видно, что-то в моем лице осталось, потому что они это заметили даже при тамошнем тусклом освещении.
— Черт побери, что с вами, Джефф? — спросил детектив.
— Ничего, — промолвил я, но мой голос выдал, что я говорю не правду. — Я… разглядывал фигуры… там, внизу. Группу Марата. Мне хотелось посмотреть на сатира. Он чертовски хорош, великолепно передана сущность, и эта женщина в его руках…
Августин дернул головой.
— Что? — выдавил он. — Что вы сказали?
— Я сказал, что сатир чертовски хорош, а женщина в…
Августин проговорил словно загипнотизированный:
— Вы, наверное, сошли с ума. В руках у сатира нет никакой женщины.
Глава 3
— Теперь она есть, — сказал Бенколин. — Настоящая женщина. И она мертва.
Он освещал скульптурную группу лучом большого фонаря, а мы сгрудились вокруг.
Восковая фигура сатира была слегка прислонена к стене в том месте, где лестница делала очередной поворот. Его руки были изогнуты и сложены таким образом, что тело маленькой женщины, пристроенное там, не нарушало равновесия всей фигуры. (Как я узнал позже, восковые фигуры делаются на стальном каркасе и могут выдержать и значительно большую нагрузку, чем вес миниатюрной девушки.) Основная тяжесть тела приходилась на правую руку и грудь сатира, голову девушки частично прикрывала другая рука, и грубая ткань плаща была наброшена на верхнюю часть ее тела… Бенколин направил луч света вниз. Нога сатира, поросшая жесткими волосами, его раздвоенное копыто были в крови. У основания фигуры расширялась на глазах темная лужица.
— Выньте-ка ее оттуда, — коротко бросил Бенколин. — Осторожней, не сломайте чего-нибудь. Ну же!
Мы высвободили почти невесомое тело и положили его на каменную площадку лестницы. Тело было еще теплым. Бенколин перевел луч света на лицо женщины. Ее карие глаза были широко раскрыты, в них застыли боль, ужас и потрясение; обескровленные губы приоткрылись, синяя, плотно сидевшая на голове беретка сбилась набок. Луч фонаря медленно пробежал по всему ее телу…
У моего локтя слышалось тяжелое дыхание. С трудом сохраняя видимость спокойствия, Шомон произнес:
— Я знаю, кто это.
— Ну? — поинтересовался Бенколин, не поднимаясь с колен и не поворачивая головы.
— Клодин Мартель. Лучшая подруга Одетты. Это та девушка, с которой мы должны были пить чай в тот день, когда Одетта отменила свидание и… О Боже! — крикнул Шомон и ударил кулаком по стене. — Еще одна!
— Еще одна дочь бывшего министра кабинета, — задумчиво промолвил Бенколин. — Графа де Мартеля. Правильно?
Он посмотрел на Шомона на первый взгляд бесстрастно, но на скуле у него запульсировал нерв, и лицо Бенколина сделалось таким же зловещим, как у сатира.
— Точно, — кивнул Шомон. — Как… как она умерла?
— Нож в спину. — Бенколин перевернул тело на бок, чтобы нам стало видно пятно на левой стороне ее голубого жакета. — Должно быть, попали прямо в сердце. Пуля не вызвала бы такого обильного кровотечения… Ну, дьявол за это поплатится! Посмотрим-ка… Никаких следов сопротивления. Платье не смято. Абсолютно ничего, только вот это.
Он указал на тоненькую золотую цепочку на шее у девушки. По-видимому, она носила на ней какой-то предмет, пряча его на груди под платьем, но сейчас концы цепочки были расстегнуты, и предмет, чем бы он там ни был, пропал. Замок цепочки зацепился за воротник жакетки, потому она и не упала.
— Нет… определенно никакой борьбы, — негромко произнес детектив. — Руки расслаблены, пальцы распрямлены; удар был мгновенным, очевидно прямо в сердце. Так, а где ее сумочка? Проклятье! У нее должна была быть сумочка! Куда же она делась?!
В нетерпении шаря вокруг лучом фонарика, он случайно осветил лицо Августина. Скрючившийся самым невероятным образом старик цеплялся за саржевое одеяние сатира и, когда свет ударил ему в глаза, зарыдал.
— Теперь вы меня арестуете! — дискантом завопил он. — Но я не имею к этому никакого отношения! Я…
— Замолчите! — оборвал его Бенколин. — Нет, постойте. Встаньте вон там. Эта девушка, мой друг, умерла менее двух часов назад. Вы в какое время закрылись?
— Вскоре после половины двенадцатого, мсье. Как только мне сказали, что вы меня ждете.
— А перед тем, как закрыться, спускались сюда?
— Я всегда это делаю, мсье. Некоторые лампы не связаны с главным пультом наверху, приходится их обходить, чтобы выключить.
— Значит, здесь никого не было?
— Нет! Ни души!
Бенколин посмотрел на часы.
— Без четверти час. С тех пор как вы здесь были, прошло чуть больше часа. Я полагаю, эта девушка не могла проникнуть сюда через главный вход?
— Невозможно, мсье! Моя дочь никому, кроме меня, не откроет. У нас специальный звонок, как условный сигнал. Но вы можете сами спросить у нее…
Луч фонарика пробежал по полу лестничной площадки, затем поднялся вверх по стене. Фигура сатира стояла спиной к стене лестничной площадки, так что посетители, спускающиеся по лестнице, видели ее в профиль. В дальнем углу лестницы Бенколин задержал луч. Там была лишь тусклая зеленая лампа, которая служила для подсветки снизу капюшона сатира и давала недостаточно света, чтобы разглядеть кирпичную кладку; однако яркий свет фонаря позволил увидеть, что часть стены была деревянной и только выкрашена под камень.
— Понятно, — пробормотал детектив. — А это, я так понимаю, еще один вход в музей?
— Да, мсье! Там узкий проход, который ведет вниз, в Галерею ужасов; по нему я добираюсь до спрятанных лампочек. Потом, за этой, есть еще одна дверь…
Бенколин резко повернулся:
— Куда она ведет?
— Она… там начинается коридорчик, выходящий на Севастопольский бульвар. Но я никогда не открываю эту дверь! Она всегда на замке!
Круг света медленно переместился с порога деревянной двери к основанию статуи. Между ними тянулась извилистая дорожка кровавых брызг. Осторожно, чтобы не наступить на них, Бенколин подошел к двери и толкнул ее. Часть нарисованной каменной стены подалась внутрь. Стоя за спиной детектива, я увидел душный закуток со ступеньками, спускавшимися к Галерее ужасов, а также — параллельно ложной деревянной стенке — еще одну массивную дверь. Я чувствовал на своем рукаве трясущиеся пальцы Августина, пока Бенколин осматривал при свете фонарика замок внешней двери.
— Замок типа «йель», — заключил он, — и язычок не заблокирован. Во всяком случае, сегодня ночью этой дверью пользовались.
— Вы хотите сказать, что она открыта?! — вскричал Августин.
— Отойдите! — с раздражением бросил Бенколин. — В этой пыли могут быть следы ног.
Он вытащил из кармана платок, обернул его вокруг пальцев и повернул ручку внешней двери.
Мы оказались в невысоком каменном проходе, параллельном задней стене музея. Очевидно, это был своего рода коридор между этим домом и соседним, — какой-то давно забытый строитель перекрыл его сверху жестью и деревянными стропилами, так что в высоту он едва достигал семи-восьми футов. В полумраке можно было различить только голую кирпичную стену соседнего дома и, много дальше, тяжелую дверь без ручки. Коридор утыкался в кирпичную стену, но в конце его, справа, просматривался слабый свет, который проникал с улицы; был слышен даже шелест шин и приглушенные гудки автомобилей.
Шаря по мокрым каменным плитам, луч фонаря Бенколина вдруг высветил белую женскую сумочку из моющейся замши с разбросанным вокруг содержимым. Как сейчас вижу контрастный черный орнамент на ее белой поверхности, мерцание серебряного замочка… У кирпичной стены напротив валялась черная маска домино с оторванной с одной стороны резинкой. Каменные плиты у основания стены были забрызганы кровью.
Бенколин глубоко вздохнул и повернулся к Августину:
— А что вам известно об этом?…
— Ничего, мсье! Я прожил в этом доме сорок лет, но не пользовался этой дверью и десяти раз. Ключ… я даже не представляю, где он может быть!
Детектив криво улыбнулся:
— А ведь замок сравнительно новый. И дверные петли смазаны. Ну, ничего!
Я пошел за ним к выходу на улицу. В конце вымощенного каменными плитами коридора оказалась-таки дверь. Она была распахнута настежь… Бенколин тихонечко присвистнул.
— Вот, Джефф, — тихо сказал он мне, — настоящий замок. Пружинный, с секретом против воров, называется «бульдог». Совершенно не поддается вскрытию. И все-таки дверь открыта! Черт побери! Интересно… — Глаза его шарили по сторонам. — Когда эта дверь затворена, коридор должен быть в полной темноте. Интересно, есть ли здесь свет? А, вот он.
И он нажал маленькую, почти неразличимую кнопку на стене, футов около шести от пола. Спрятанные между деревянными перекрытиями лампы залили грязный проход мягким светом. Бенколин тут же выключил освещение.
— В чем дело? — поинтересовался я. — Зачем вы погасили свет? Вам же нужно осмотреть все эти вещи…
— Молчите! — быстро, возбужденно проговорил он. — Джефф, впервые в своей практике мне придется нарушить раз и навсегда заведенную у нас процедуру. Наши бы все тут засняли и перекопали, они возились бы здесь до рассвета. Я же должен думать о последствиях, я не могу себе этого позволить… Теперь быстрее! Закроем эту дверь. — Он осторожно притворил ее. — Теперь возьмите носовой платок и соберите все это в сумочку. Мне нужно поскорее осмотреть все остальное.
С того момента как Бенколин переступил порог коридора, он перемещался только на цыпочках. Я последовал его примеру, а он присел у стены, там, где пол был забрызган кровью. Бормоча что-то про себя, Бенколин принялся соскребать с пола и сметать в конверт сверкавшие в лучике фонаря частички. Стараясь ничего не пропустить, я собирал содержимое сумки. Небольшая золотая пудреница, губная помада, носовой платок, письмо, ключ от зажигания, записная книжка с адресами, несколько денежных купюр и мелочь. Потом Бенколин знаком позвал меня за собой, и мы вернулись через дверцу, замаскированную под стену, назад к площадке сатира.
Но на пороге детектив задержался, подозрительно глядя на зеленую подсветку в углу. Озадаченно насупившись, он оглянулся на две двери позади, и мне показалось, что он на глаз прикидывает расстояние.
— Да, — пробурчал он себе под нос, — да. Если бы эта… — он постучал по раскрашенной двери, — была бы закрыта, а дверь в проход открыта, то через щель был бы виден зеленый свет… — Обернувшись к Августину, он требовательно спросил: — Подумайте хорошенько, мой друг! Вы говорили, что, когда уходили из музея в половине двенадцатого или около того, выключили все лампочки, так?
— Конечно, мсье!
— Все до единой? Вы и теперь в этом уверены?
— Разумеется.
Бенколин постучал себя костяшками пальцев по лбу.
— Тут что-то не так. Я уверен… Лампы — эта, во всяком случае — были включены. Капитан Шомон, который сейчас час?
Вопрос был настолько неожиданным, что Шомон, сидевший на ступеньках подперев подбородок ладонью, посмотрел на него непонимающе:
— Простите?
— Я спросил, который час.
Смутившись, Шомон вытащил большие золотые часы.
— Почти час ночи, — хмуро ответил он. — Что это вы вдруг заинтересовались?
— Не знаю, — пожал плечами Бенколин. Мне показалось, что он несколько не в себе, и поэтому я заключил, что мой друг на пути к решению. — Так вот, — продолжил он, — мы оставим тело мадемуазель Мартель на некоторое время здесь. Только еще раз поглядим…
Он снова встал на колени около тела. Оно уже больше не пугало; ничего не выражающие глаза, сдвинутая набок беретка, скованная поза — от всего этого труп казался еще менее реальным, чем восковые фигуры. Сняв с шеи девушки тоненькую золотую цепочку, Бенколин осмотрел ее.
— Рывок был очень сильным, — сказал он, демонстрируя, как натягивается цепочка. — Звенья мелкие, но прочные и соединены намертво.
Когда он поднялся и направился по лестнице наверх, Шомон остановил его вопросом:
— Вы собираетесь оставить ее здесь одну?
— А почему нет?
Молодой человек слегка провел рукой по глазам.
— Не знаю, — сказал он. — Наверное, ей от этого хуже не станет. Но вокруг нее всегда было столько людей… когда она была жива. И место здесь такое гадкое! Меня тошнит от одного его вида. Такое гадкое… Может, я останусь… побуду здесь с ней?
Он стоял в нерешительности, а Бенколин смотрел на него с любопытством.
— Видите ли, — продолжал Шомон с окаменевшим лицом, — я все время вспоминаю Одетту… Боже мой! — И голос его сорвался. — Я не могу…
— Успокойтесь! — прикрикнул на него Бенколин. — Подниметесь наверх вместе с нами. Вам нужно выпить.
Мы прошли через грот, миновали вестибюль и вернулись в неуютную, безвкусно обставленную квартиру Августина. Решительное поскрипывание кресла-качалки замедлилось, и мадемуазель Августин посмотрела на нас, откусывая кончик нитки.
По-видимому, по выражению наших лиц она догадалась, что мы нашли больше, чем ожидали, к тому же белая сумочка сразу бросилась в глаза. Не говоря ни слова, Бенколин отправился к телефону, а Августин, покопавшись в одном из шкафов, вытащил оттуда небольшую пузатую бутылку бренди. Глаз дочери замерил, сколько он налил Шомону, и она поджала губы. Но тут же снова принялась качаться.
Мне было не по себе. Тикали часы, мерно поскрипывало кресло. Я знал, что эта комната навсегда теперь будет для меня ассоциироваться с запахом вареной картошки. Мадемуазель Августин не задавала никаких вопросов; она держалась напряженно, руки двигались механически. Над рубашкой в красную полоску явно сгущались грозовые тучи… Мы с Шомоном пили бренди, и я видел, что он тоже не сводит с девушки глаз. Несколько раз ее отец пытался заговорить, но все мы продолжали хранить неловкое молчание.
В комнату вернулся Бенколин.
— Мадемуазель, — сказал он, — я хочу задать вам…
— Мари! — воскликнул ее отец измученным голосом. — Я не мог тебе раньше сказать… Это убийство! Это…
— Пожалуйста, успокойтесь, — попросил его Бенколин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28