Будь то вода, кислота, щелочь или еще что-то. Я не пробовала, но могу поклясться, что им не причинит вреда даже концентрированная серная кислота. А это все что угодно, только не нормально.
– Вы можете как-нибудь объяснить, почему они такие?
– Смутно представляю. Пожалуй, от того коричневого красящего вещества, которое обнаруживается и в растворе. Я бы сказала, что к семенным клеткам подмешали некое неизвестное нам консервирующее вещество, которое защищает клетки от всего.
– Вы не знаете, что это?
– Если бы знала, то давно уже натерлась бы им сама.
– И нельзя установить?
– Я бьюсь над этим все три дня. И все больше убеждаюсь, что не справлюсь, ведь в конце концов я не химик! Остальное вам решать.
Я спрятал лицо в ладонях.
– Господи! Что мне сделать?
Остальные были в такой же растерянности, как и я. Они только смотрели в пространство, и кто его знает, какие мысли блуждали у них в голове.
– Это суперкультура, спору нет, – сказал наконец Осима. – Те, кто смог это сделать, победили смерть.
– Но-но1 – подняла палец Сепия. – Не забывай, что Иму умер, и остальные тоже.
– Конечно, конечно, – пробормотал японец.
Хальворссон дернул бородой и почти со страхом спросил у Хубер то, что не решался спросить у нее даже я.
– А… доктор… способны ли они к оплодотворению? Мисс Хубер развела руками.
– Я не пробовала. Но как вы думаете, зачем их законсервировали? Забавы ради?
Прежде чем кто-либо успел ответить, я был вынужден направить разговор в иное русло.
– Тут есть и более важная тема, или, по крайней мере, не менее щекотливая, чем та, о которой мы говорили. И я полагаю, что этот вопрос нужно решить в первую очередь.
Все подняли голову, некоторые смотрели непонимающе.
– А именно? – спросил Миддлтон.
– А речь просто о том, как быть дальше. Мы дошли до той точки, пожалуй, до той крайней точки, откуда еще можно повернуть вспять. Еще можно повернуть назад.
– Повернуть назад? – не поняла Селия. – То есть как?
– А так, что мы сделаем обо всем этом сообщение.
– На нас посмотрят как на сумасшедших, – запротестовал Карабинас.
– Возможно, – сказал я. – Но рано или поздно мы сумеем доказать свою правоту, ведь у нас есть неопровержимые доказательства. Например, пирамида и… ну, и сперма тоже. В этом случае наше открытие станет предметом международных исследований.
– Вы думаете? – спросил с иронией Осима.
– Я убежден в этом.
– И, по-вашему, это будет хорошо? Я развел руками.
– Мы здесь для того, чтобы решить это. Я лишь назвал одну из возможностей. Хотя я руководитель института и имею в этом качестве определенные полномочия, я не хочу принимать решение без вашего согласия. Во всяком случае, мне этого не хотелось бы.
Неожиданно руку подняла доктор Хубер. Получив слово, она, как положено, встала, разгладила на себе платье, точно так, как ее учили в лицее. Выражение ее лица приобрело некую торжественность, а голос стал непривычно мягким.
– Я знаю, что нарушила приличия, попросив слово первой, ведь я, так сказать, всего лишь посторонний человек, но чувствую, что не могу молчать. Если уж вы вовлекли меня в это дело, то я считаю его немного и своим. Так позвольте мне сказать, как все это представляется мне. Я, естественно, понимаю беспокойство мистера Силади. Вряд ли мы имеем право при существующем положении продолжать наши исследования в тайне. Нам в любом случае следовало бы доложить о них вышестоящим органам. Хотя бы уже потому, что мы работаем на деньги института, а значит, в конечном счете – на деньги наших меценатов. Если это станет известно, нас просто привлекут к суду. Вот одна сторона дела. Все должны отдавать себе в этом отчет.
Она откашлялась и продолжила:
– А другая сторона в следующем. Когда станет известно, чем мы занимаемся, то через несколько минут об этом будет знать весь континент. Пирамиду разыщут, раскопают, а ведь мы не представляем, что в ней еще есть. Я не знаю, понимаете ли вы, что я имею в виду. Не знаю, хорошо ли будет для мира, если эту пирамиду найдут. Совершенно не знаю…
Йеттмар тряхнул головой.
– Не могли бы вы выразиться яснее, мисс?
– Я и сама ни в чем не уверена, – сказала Хубер почти в отчаянии. – Не подумайте только… Позвольте мне сказать только одну вещь. Вот здесь перед нами эти проклятые семенные клетки. Как вы сами выразились – суперсперма. Что будет, если она попадет в руки некомпетентных людей?
– А что? Мы, что ли, компетентные? – спросил я.
– Я не знаю, кто компетентен. Но ясно одно. Над атомной бомбой тоже работали в тайне, и сейчас так работают над уймой вещей. Почему и мы не можем держать это в тайне, пока не выяснится, несет ли то, что мы держим в руках, добро или зло?
– Все это так, мисс, – сказал я, провоцируя продолжение спора. – Но кто уполномочил нас решать, хотя бы во имя всего человечества? Кто нас уполномочил?
Мисс Хубер открыла рот, хотела что-то сказать, но передумала и быстро села. Уже садясь, она прошептала в ответ:
– Наша совесть. Только это и ничто другое. Мы немного помолчали, потом руку поднял Йеттмар.
– В том, что сказала мисс Хубер, несомненно, много правды. Я считаю, что мы не знаем и четверти того, что следовало бы знать. Но будем говорить прямо! Я полагаю, мы все сходимся в том, что напали на следы существовавшей некогда суперкультуры. Может быть, это даже подтверждает теорию Шпенглера. Культуры исчезают, чтобы позднее каким-либо образом возродиться. Но сейчас не это главное. Главное в том, что эта суперкультура располагала или могла располагать такими знаниями, о которых неизвестно, смогли бы ли они повлиять на наше развитие положительно. Может быть, у них было и такое оружие, по сравнению с которым атомная или водородная бомба – детская игра.
– И где же это оружие? – ввернул Хальворссон.
– Может быть, в подземной пирамиде. Вспомните-ка описания очевидцев. Я полагаю, настало время все еще раз тщательно проанализировать. В свете новых открытий. Но продолжу. Общеизвестно, что мы балансируем на краю пропасти. Все человечество. Всего лишь легкий толчок – и все мы в нее свалимся. И если мы сейчас обнаружим что-то такое… Понимаете?
Он сказал именно то, что я хотел от него услышать.
– Итак? – спросил я.
– Я бы предложил работать дальше в полнейшей тайне. Вот в этом составе. Те немногие посторонние, которые что-то подозревают, вскоре обо всем забудут, если мы сделаем вид, что прекратили исследования. А мы будем продолжать. И когда узнаем все– понимаете? – все, тогда уже наступит время решать, что и кому сообщить!
– А ответственность?
– Каждому придется взять на себя! Мне не оставалось ничего другого, как поставить вопрос на голосование.
– Доктор Хубер? Я, естественно, доверяю вам, но не хочу толкать на такой шаг, который, при случае, может стоить вам вашего места. Мы не будем считать изменой, если…
– Я с вами, и согласна с мистером Йеттмаром.
– Селия?
– О'кей.
– Мистер Миддлтон?
– И я тоже.
– Осима?
– Как и раньше.
– Никое?
– Все в порядке, Петер. Хальворссон быстро вздернул руку.
– Теперь, когда это позади, может быть, продолжим предыдущий разговор? Мы как раз остановились на том, можно ли себе представить… способны ли семенные клетки к оплодотворению.
– По всей вероятности, – кивнула доктор.
– Тогда у нас нет иного выбора, мы должны последовать указанию Иму. Нужно посадить семя, из которого потом вырастет колос!
– Ты это серьезно? – уставилась на него Селия.
– Серьезней быть не может.
– И как ты это себе представляешь?
– Ну… я, правда, не знаю, – пробормотал датчанин. – Может быть, в пробирке?
– В пробирке?
– Я читал, что так делают.
– Стоп! – неожиданно вмешался Карабинас. – Есть! Кнут прав!
Однако доктор Хубер вскричала, заглушив всех остальных:
– Невозможно! Просто невозможно! Запрещено международным правом! Этим занимались итальянцы, но потом прекратили. Сегодня еще не научились контролировать развитие ребенка в пробирке. Кто знает, что из него получится, если он будет развиваться вне материнского лона! Может быть, новый Франкенштейн! Я на это не могу согласиться. Это по меньшей мере такое же опасное и безответственное дело, как если бы мы выдали тайну пирамиды и сверхкультуры!
Карабинас подошел к Хубер и обнял ее за плечи.
– Вы, вероятно, не совсем нас поняли, дорогая мисс доктор. Я говорил лишь о том, что следовало бы испытать способность семенных клеток к оплодотворению. А для этого годится пробирка. Если это удастся, мы тотчас же прервем развитие клеток. Что вы скажете?
– Ну, даже не знаю, – заколебалась Хубер.
– Как-то же нужно нам проверить, пригодны ли они вообще для оплодотворения. Может быть, мы спорим без причины.
Хубер неожиданно стукнула по столу.
– Хорошо! Я все устрою. Я соединю сперму с несколькими яйцеклетками. Господи! Если бы знать наперед, что из этого получится! 15 октября Доктор Хубер усталым, бесцветным голосом зачитала последние предложения своего доклада:
– Способность семенных клеток к оплодотворению хорошая. Зачатие, то есть оплодотворение яйцеклетки, произошло искусственным путем. После трехнедельного роста я прекратила опыт. То есть убила зародыш, – добавила она совсем тихо.
И уронила свои бумаги на колени. Затем спросила глухим голосом:
– Что будем делать теперь?
Мы в замешательстве смотрели друг на друга, словно сделали какое-то огромное открытие. Впрочем, кто знает, может быть, так оно и было.
– Работу нужно продолжать! – сказал запальчиво Хальворссон.
– Как?
– Как угодно! Так хочет Иму! Семя должно прорасти и выпустить колос.
– Чтобы потом уплыть на солнечной ладье.
– А что? Ты не веришь? – Хальворссон повернулся к Карабинасу.
– Хорошо бы знать, во что я верю, а во что нет, – проворчал грек. – Но теперь я, пожалуй, думаю, что нам не следовало продолжать работу на свой страх и риск.
– Что, сдрейфил? – накинулся на него с яростью Хальворссон.
Карабинас покачал головой.
– Ничуть. Но это уже не археология. Не забывайте, мы археологи и египтологи. Наша задача – знакомить мир с древней культурой Египта, с пирамидами, фараонами, египетским народом, который жил, страдал и любил в долине Нила, то есть Хапи.
– В тебе погиб поэт, – сказал Осима. – Тем не менее я считаю, что ты прав.
– Это уже не наше дело, – продолжал Карабинас. – Младенцы из пробирки, суперсперма, генетика – какое мы имеем к этому отношение? Нет. Я не струхнул. Но если так рассуждать, то мы могли бы сказать свое слово и в астрономии, и в политике. Нет. Это уже не наше дело.
– Несомненно, все так и обстоит, – пробормотал Осима.
Остальные молчали, что я мог бы принять за знак согласия. Селия обрабатывала пилочкой ногти. Миддлтон смотрел в землю, то есть на покрывавший пол в моем кабинете ковер с абстрактным узором. Только сейчас и я обнаружил, что по ковру тянется непрерывная цепочка точно таких, символизирующих рост фигур, как та, которую много-много столетий назад кто-то нацарапал на поверхности содержавшего сперму сосуда.
– Мисс доктор?
Доктор Хубер пригладила волосы, и голос ее снова был таким же сухим, как перед началом опытов.
– Пожалуй, вы правы, – сказала она. – В конце концов, не забывайте, что я радиолог, а не генетик или микробиолог. С самого начала опытов меня мучает что-то, и я не могу понять, что именно. Нет, не угрызения совести. Этого я, поистине, не заслужила. Сама не могу сказать, что. Похоже, то же самое, что мучает Никоса.
– Может быть, скажете ясней?
– Дело в том, что это только мои ощущения, а не всякое ощущение можно передать словами. Хорошо, будь по-вашему. Попытаюсь… Мы уже говорили о том, с какой опасностью можем встретиться, если в подземной пирамиде или хотя бы в этом сосуде со спермой таится некая чудовищная сила. И что случится, если она попадет в руки безумного и еще не достигшего даже подросткового возраста человечества. Но есть у этого дела и другая сторона. А что, если мы держим в руках вечное блаженство? Тайну бессмертия или продления жизни. И что будет, если мы напортачим? Если неумелыми руками погубим то, что представляет наследие тысячелетий? Можем мы взять на себя такую ответственность?
В комнате воцарилось тяжелое молчание. Такая тишина, что слышно было тихое гудение ездивших по парку электрокаров. На улице, вероятно, начал накрапывать дождь: об этом говорили все чаще повторяющиеся то мгновенные, то более продолжительные вспышки, снопы мелких искр, срывающиеся с покрытых влагой токоснимателей электрокаров, когда они касаются контактных проводов.
Мы все еще молчали, когда в небе за окном загрохотало. Один из электрокаров с гудением промчался под окном, и в комнате было слышно, как водитель кому-то кричит:
– Снесите тюки в подвал! Еще пять минут – и на нас свалится божье благословение!
Селия вышла в маленькую комнату, чтобы сварить кофе, я же рассеянно теребил забытый на столе текст с демотическим письмом. Было такое ощущение, словно меня настигла весть о тяжелой болезни кого-то из моих близких. Как тогда, когда Редфорд сказал мне, что Изабеллу спасти нельзя…
– А пирамида? – спросил Миддлтон.
– Пусть уж другие…
– Это все же египтология.
– Просто она тесно связана со спермой и с Иму. Я думаю, что, к сожалению, египтология в конечном счете выигрывает от этого меньше всего.
Я отодвинул от себя листки с текстом и попытался быть твердым, как и полагается директору института.
– Итак, мы пришли к согласию? Опыты прекращаем. Завтра я напишу сообщение в Вашингтон… и попрошу, чтобы, насколько это возможно, раскопки захороненной пирамиды позволили провести нам.
– Плевать им тогда на нас, – устало отмахнулся Осима. – Вы-то сам и верите в то, что написали, Петер?
– Я еще ничего не написал.
– Но напишете!
– А что мне остается? Не можем же мы в египтологической лаборатории выращивать Франкенштейна. И так чувствую настоящее беспокойство.
– Беспокойство? – поднял голову Йеттмар.
– А не погибнут ли клетки? Ведь будет невосполнимой потеря, если они погибнут из-за непрофессионального обращения. А вдруг охлаждение им вредит…
Страшный треск заглушил мои слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55