».
Я дрался со многими.
Я считаю, Берия тут меньше других мне вредил. Я думаю, меньше. Едва ли и Маленков. Я думаю, кой-кто из аппарата ЦК, более мелкие, а потом уже он давал расследовать…
– До сих пор не могу понять, почему я был отстранен? Берия? Нет. Я думаю, что он меня даже защищал в этом деле. А потом, когда увидел, что даже Молотова отстранили, теперь берегись, Берия! Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас расшибет в минуту!
Хрущев? Едва ли. Некоторые знали слабые стороны Сталина. Во всяком случае, я ему никаких поводов не мог дать. Я ему не всегда поддакивал, это верно. Он меня за это ценил: скажешь свое – правильно, неправильно, можно не учесть и эту сторону дела. А тут вдруг…
У нас была привычка, в течение войны, перед войной началось, вечером засидимся в ЦК долго или у Сталина на квартире, ужинаем, потом – давай, пойдем в кино! Часов в 11–12 идем в кино, в кремлевский зал. Была такая небольшая сцена, иностранцев туда приглашали, Черчилль там бывал. Небольшой кинозал, но удобно, что посторонних нет. Кто-нибудь из киношников бывал. Во-первых, Большаков как председатель комитета, иногда кто-нибудь из авторов сценариев и так далее. И вот тогда разговоры некоторые бывали, конечно.
Я до сих пор не могу понять – к Хрущеву Сталин относился тоже очень критически. Он его как практика ценил, – что он нюхает везде, старается кое-что узнать – Сталину такой человек нужен, чтоб он мог на него положиться более-менее.
В последние годы был один научный работник в «Проблемах мира и социализма», Ярошенко, который был раскритикован Сталиным в его последней работе. Когда Хрущева не было, Сталин говорил: «Дело Хрущева!»
Сталин его крепко разгромил, и, по-моему, правильно. Сомнения были, разобрался ли я в этом деле, потому что там были довольно сложные политэкономические вопросы. Сталин говорил, что это подстроено, потому что Ярошенко был в Московской организации. Я думаю, это неправильно, вряд ли Хрущев мог додуматься, он не разбирался в таких теоретических вопросах. Могли подсказать. Ловкачи всегда есть. Вовремя сообщить, какой-то документ дать, и, конечно, тогда человека заинтересовывает, он начинает все ближе влезать в дела.
Но Сталин никому полностью не доверял – особенно в последние годы.
04.10.1972, 09.01.1981

«Полина жива!»

…В жаркий августовский день приехали на Новодевичье кладбище – на сегодня назначено открытие надгробного памятника П. С. Жемчужиной. К 16 часам в старой части кладбища, в углу стал собираться народ – земля слухом полнится. А слух такой, что приедет Молотов, – тот самый, исчезнувший с портретов в 1957 году.
– Я недавно с ним ехал в одном троллейбусе, – слышу голос в толпе.
– Ну да, будет он в троллейбусе ездить – у него небось персональная «Чайка»!
Надо сказать, Хрущев лишил его, как и других членов «антипартийной группы» всех прежних привилегий. Молотов жил у родственников на Чкаловской и получал пенсию 120 рублей. Накоплений и богатства не было – не та закалка, да и жил на всем государственном.
Вспоминаю разговор с маршалом Г. К. Жуковым: «Когда меня сняли при Хрущеве, мы с Галиной Александровной думали, что у нас много денег. Оказалось – ничего. Пришлось баян продать. Солдат отнес в „комиссионку“, принес 500 рублей. Я, конечно, мог бы ездить на трамвае, но ведь меня будут снимать для иностранных журналов, я же одиозная фигура».
Я уже ничему не удивлялся, ибо знал, как живут «опальные» бывшие.
…Молотов идет по аллее в строгом темно-синем костюме, при галстуке, в пенсне. Рядом – дочь Светлана и зять Алексей Дмитриевич Никонов, доктор наук, профессор.
Памятник делал Вучетич. Денег не взял. Долго делал, тянул, объяснял, что это «должно быть достойно Вучетича». На черной вертикальной плите – белый барельеф. Все. Строго, ничего лишнего.
На кладбище мы пробыли с полчаса и поехали в дом на улице Грановского, квартира 61, где помянули Полину Семеновну.
– Мне выпало большое счастье, – сказал Молотов за столом перед гостями, – что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное – настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен как чуждый нашей партии и нашему народу элемент.
– Все-таки мне кажется, – позже сказал я ему, да и не раз у нас возникал разговор и на эту тему, – что не она из-за вас пострадала, а вы из-за нее, когда Сталин выступил против вас на пленуме после XIX съезда и не ввел в Бюро Президиума ЦК.
– Чего он на меня взъелся? Может, и это имело значение. Когда на заседании Политбюро он прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано на нее – не подкопаешься. Чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотели сделать Крым Еврейской автономной областью… Были у нее хорошие отношения с Михоэлсом… Находили, что он чуждый.
Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Ее сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК. Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала черная кошка.
Она сидела больше года в тюрьме и была больше трех лет в ссылке. Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, верней шептал мне на ухо: «Полина жива!» Она сидела в тюрьме на Лубянке, а я не знал.
– А вы продолжали оставаться вторым человеком в государстве?
– Формально – да. Но только для прессы, для общественного мнения.
На свободу она вышла на второй день после похорон Сталина. Она даже не знала, что Сталин умер, и первым ее вопросом было: «Как Сталин?» – дошли слухи о его болезни. Я встретился с ней в кабинете Берии, куда он пригласил меня. Не успел подойти к ней, как Берия, опередив меня, бросился к ней: «Героиня!»
Перенесла она много, но, повторяю, отношения своего к Сталину не изменила, всегда ценила его очень высоко.
Шота Иванович добавил:
– Однажды один из ее родственников за столом стал осуждать Сталина, она его быстро поставила на свое место: «Молодой человек, вы ничего не понимаете ни в Сталине, ни в его времени. Если б вы знали, как ему было трудно сидеть в его кресле!»
18.08.1973

– В последний период у него была мания преследования. Настолько он издергался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного – это факт. Никакой человек бы не выдержал. И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. К сожалению, это было. Тут он перегнул. Погибли такие, как Вознесенский, Кузнецов…
Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех тех, кто там сидит подолгу.
21.10.1982

– Не знаю, на кого он понадеялся! Хрущева выдвинул, а меня смешал вместе с Микояном. Ну, никаких же оснований не было. Тут не только из-за Полины Семеновны. Я знаю, что это влияло, это я допускаю.
– В народе говорят, он потребовал, чтоб вы развелись, а вы отказались. Потребовал, чтоб отмежевались от нее.
– Во-первых, отмежевали меня от нее. А вот то, что я воздержался при голосовании, когда ее исключали из ЦК еще в 1940 году – это да. Да, он тогда и сказал: «Вот все говорят – как же так, голосовал против». Она была кандидатом в члены ЦК, ее исключили. Обвинили… Чего только ни придумали… Очень путано все это было. Кажется, Жданов выступал с разъяснениями по этому вопросу. В ТЭЖЭ, где она работала, вредители появились. В Узбекистане началось. Она тогда занималась парфюмерией и привлекла к этим косметическим делам сомнительных людей. А других, конечно, не было. Немецкие шпионы там оказались. Жены крупных руководителей стали ходить к ней, заниматься косметикой.
А когда в 1949-м ее арестовали, предъявили, что она готовит покушение на Сталина. Вышинский потом говорил. Перед тем, как меня сняли из Министерства иностранных дел, Сталин подошел ко мне в ЦК: «Тебе надо разойтись с женой!» А она мне сказала: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся». В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали.
А мне никакого обвинения. Мне толком ничего не говорили. Но я из сопоставления некоторых фактов понял, и потом подтвердилось, дело в том, что когда я был в Америке, вероятно, в 1950 году, когда я ехал из Нью-Йорка в Вашингтон, мне был предоставлен особый вагон. Я тогда, может, это недостаточно оценивал, это, очевидно, был вагон для подслушивания, мне его выделили, чтобы послушать меня хорошенько. Со мной из Советского Союза врачи ехали без билетов, какая-то комиссия, о чем они могли болтать?
Сталин ничего не говорил, а Поскребышев стал намекать: «Почему дали особый вагон?» Потом мне Вышинский говорит, Поскребышев говорит, проверяли вагон. Специальный вагон, конечно, не всем предоставляется. До этого не было, а тут почему-то предоставили.
– А что, вы должны были отказаться? В чем могли вас подозревать?
– Особые отношения, может быть, со мной. Это в ООНе когда я был. Это уже подозрительность была, явно завышенная. Ведь Сталин сам назначил Полину Семеновну наркомом рыбной промышленности – я был против! Она была единственным наркомом-женщиной по хозяйственным вопросам. На здравоохранении были, Крупская по народному образованию была замом, а по хозяйственным – не было.
Сталин, с одной стороны, как будто выдвигал и ценил Полину Семеновну. Но в конце жизни он… Тут могли быть и антиеврейские настроения. Перегиб. И на этом ловко сыграли.
04.12.1972, 10.03.1977, 29.09.1982

– Сталин ко мне относился весьма критически, почему – я до сих пор точно не знаю. Я чувствовал, что недоверие большое, а на чем оно основано, мне оставалось неясным. Арестовали жену не без его ведома, а по его указанию. Это тоже факт.
– А не сказал Сталин, за что, почему?
– Нет, нет. За плохие связи. В этом смысле Полина Семеновна немножко вольно себя вела. Это верно, с разными встречалась людьми. Тут я тоже, может быть, в какой-то мере виноват, поскольку категорически не высказывался против этого, и в основном-то связи были хорошие, но были и такие знакомства, которые не вполне оправданы и даже не оправданы.
– Могли и ваши личные недруги поработать против вас.
– Так, безусловно, были. Были, были.
Среди членов Политбюро открытых противников я не имел, а скрытые были, конечно.
А потом ее отправили в ссылку, в Казахстан.
– А куда там, не знаете?
– Как же, знаю. Как это называется, самый хлебный район в Казахстане… Кустанай!
– Вообще, как-то странно: вы – второй человек в государстве, а жена арестована…
– У Калинина тоже жена была арестована… Она ничего из себя не представляла, но, вероятно, путалась с разными людьми. Мнительность такая, мнительность. Но на кого же он мог опереться? Вылез Хрущев, которому он тоже не доверял и гораздо раньше. И, действительно, основания имел.
Некоторые считают, что Сталина убил Берия. Я думаю, это не исключено. Потому что на кого Сталин мог опереться, если мне не доверял и видел, что другие не особенно твердо стоят?
– Западные радиостанции подробно рассказывали о «деле врачей», что суд над ними должен был состояться 5 марта, и как раз в этот день умирает Сталин. Прозрачный намек, что его умертвили.
– Возможно. Не исключено, конечно. Берия был коварный, ненадежный. Да просто за свою шкуру он мог. Тут клубок очень запутанный. Я тоже держусь такого мнения, что он умер не своей смертью. Ничем особенно не болел. Работал все время… Живой был, и очень.
… Я засиделся дотемна и стал собираться.
– Времени много? – спросил Молотов.
– Четверть восьмого.
– Так должно быть светло.
– Нет, почему же? Там уже темно.
– Пока еще, видимо, не прояснилось. Там не уже темно, а еще темно. Еще темно – должно уже быть светло! Через полчаса уже будет светло!
… Тут я понял, что он перепутал утро и вечер.
– А я думал, что мы утром еще заседаем, – засмеялся Молотов, – как в Политбюро бывало. Бывало, бывало.
11.03.1983

«С точки зрения революционной»

– Так я говорю, что Сталин взял на себя такой груз, что, конечно, устал, ему было уже очень трудно в последние годы, когда он состарился, а главное, уже был очень утомлен, почти не лечился человек, он боялся лечиться. Для этого тоже были свои основания, потому что могли подсунуть – врагов у Сталина было достаточно. И он боялся, что через кого-нибудь ему что-нибудь подсунут либо в еду, либо в лекарство, – до крайностей доходил. В известной степени это можно понять, потому что, действительно, очень трудно было все это вынести на своих плечах. У него различные сомнения, видимо, возникали, а если кто-нибудь еще подначивал это дело, не хватало терпения, воли, чтоб все это перенести. Вот его положение.
Несмотря на то, что ко мне очень близко подходили события эти, я мог бы не уцелеть, если бы он еще пожил, я его считал и считаю великим человеком, выполнившим такие колоссальные и трудные задачи, которые не мог выполнить ни один из нас, ни один из тех, которые были тогда в партии.
Говорить о Кирове, как о каком-то его заместителе в этом деле, – это такой абсурд для каждого грамотного, знающего дело коммуниста! Это настолько противоречило взаимоотношениям между Сталиным и Кировым и, прежде всего, мнению самого Кирова о своих возможностях! Это настолько противоречило, что только такой уголовный тип, как Никита, мог договориться до того, что Сталин будто бы имел специальную цель покончить с Кировым…
Правильно, Киров рассказал Сталину на ХVII съезде, что группа делегатов его предлагает, – это абсурд, это такой абсурд просто, это только абсурд! Киров был агитатор замечательный, хороший коммунист. Теоретиком не был и не претендовал. Нет, не претендовал. О том, что ему идейно разбить Троцкого, Зиновьева, Каменева, об этом и говорить нечего! Да, посильней были Кирова, другие-то посильней были Кирова! Посильнее!..
…В 20-е годы и в начале 30-х шла открытая, в печати, борьба идейного порядка, борьба пером, но без конца вести эту борьбу – это же за счет государства, за счет рабочего класса, сколько можно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81