А вот и папочка...
К костру подошел с быстрыми черными глазами чернобородый человек.
- Ага! Вы уже проснулись? А ведь только еще 10 часов, - заговорил он
сиплым простуженным голосом. - Ну, батенька, и хороши вы были вчера. Эх,
жалко термометр далеко. Дайте-ка голову... Ого! Жарок изрядный.
На большом ковре пили кофе и горячее молоко. Лопнул стакан. Кукушкин
злобно бросил его в снег. Парень-работник в рваном овчинном пиджаке во-
зился у костра: переставлял рогульки с повешенными на них котелками, ру-
бил баранью ногу, подбрасывал дрова. Белый понтер, Цейлон, спал у самого
костра на сене и дрожал. Помещик ел быстро, обжигался, много говорил, но
юношу мучила болезнь, и мысль определенно и настойчиво влекла его на от-
дых. Сестры шептались:
- Я говорила - голубые...
- Ничего подобного - серые.
Небо было чистое, с легким морозом. Ожившая дорога двигалась сквозь
сосны - телеги, овцы, таратайки, коровы, всадники, солдаты, мужики - до-
рога взмыкивала, скрипела, скорготала, гайкала и, дуга в дугу, как хре-
бет допотопного дракона, с присвистом и гиком, шершаво змеясь уползала
вглубь.
- Я должен итти, - сказал юноша, - вы не знаете, сколько верст до Му-
синой-Пушкиной?
- Ах, пожалуйста, мы вас не пустим! - вскричали сестры ангельскими
голосами.
И вновь, на короткое мгновенье, закраснело, зазолотилось все.
- Я болен... Мне надо доктора... Там есть.
- Тогда вот что, - проговорил отец и поднялся. - Иван! заседлай двух
лошадей... Понял?
- Трех, трех! - вскричала Варя.

* * *

Николай Ребров в ватной старенькой венгерке, подаренной ему помещи-
ком, куда-то плывет в солнечном пространстве.
- Вы мне обязательно должны писать... Прямо: Юрьев, до востребования,
Варваре Михайловне Кукушкиной. Ах, милый Коля! Как жаль, что вы
больны... Держитесь крепче!
Варя плывет рядом с ним, плывет и говорит, и еще плывет Иван, плывет
дорога, люди, лошади, коровы, лес, плывет и фыркает Цейлон.
- У меня двоюродный брат. Я его должен разыскать. Он военный чинов-
ник. При полевом казначействе.
- А вы любите приключения? Я люблю. А то жизнь такая серая, скуч-
ная... Особенно в деревне... Мамы у нас нет. Я всегда мечтала: встречу
его, встречу, встречу!..
- Кого?
- Вас! Ха-ха-ха! Вам смешно? Милый, милый Коля. И как быстро в нес-
частьи сходятся люди. Вы мне сразу стали каким-то родным, близким. Мне
ужасно хочется ухаживать за вами, быть сестрой милосердия. Но папочка у
нас очень строгий... А мама умерла.
Иван плывет, ударяет по воде веслами, лошадь мотает головой, весла
говорят:
- Вам, барышня, пора обратно.
- Ничего подобного. Цейлон, Цейлон, иси!
- Барин ругаться будут.
- Не твое дело. Отстань!
Ах, к чему эти споры, когда все плывет, когда голова валится на грудь
и хочется тишины и одиночества.
- Цейлон!!.
Красный лес гуще, гуще. Лес преградил дорогу.
- Тпррру!!
Туман и тишина.

* * *

Николай Ребров застонал. Зачем? Просто так, взял и застонал. Бездон-
ный колодец. Мерцают огоньки. Под ним - солома и что-то твердое. Он по-
лого скользит на дно, медленно, но верно. И все стонут, справа, слева,
впереди, стонут, охают, бормочут и все, вместе с ним, скользят на дно.
Там мрак и холод.
Идет вся в белом, белая женщина идет, идет со дна, из холода и тьмы,
но в глазах ее огонь и ласка. Не даром к ней тянутся с низу жадные, тре-
пещущие, скорченные руки, приподнимаются от грязной соломы взлохмаченные
головы:
- Сестрица... Родненькая.
- Где я? - спросил сам себя Николай Ребров.
Длинный низкий коридор, солома, стоны, кучи тел, электрические лам-
почки над головой, сестра. И в случайной волне воспоминаний вяло проплы-
вают разрозненные клочья картин и звуков: костры, как кони, и гривастые
кони, как костры, снег, выстрел, зеленая зыбь Пейпус-озера и - "милый,
милый Коля"... Чей это голос, чьи глаза? Сон или явь все это? Женщина,
как хмельной туман, как черемуха в цвету, склонилась над ним, и белая
рука коснулась его головы.
- Вы очень хворайт. Можете подниматься? Можете вставайть? Идить за
мной!
Сон продолжался, белый туман влек его вперед, шуршала солома под но-
гами, шуршал и рвался недовольный ропот многих голосов:
- А-а, ишь ты... а-а-а... Нас бросила-а-а...
- Скажите, где я?.. Куда меня ведете?. Почему они...
- Идить за мной... Дайте - помогу вам. Руку, руку!
Щурил глаза. И какой-то синий свет лил сверху, волнами ходил свежий
воздух. Дорога, сосны, снег, стена, ступени вверх, вдруг - тепло, запах-
ло хлебом, белая постель и милые, милые, чьи-то бесконечно добрые глаза.
Николай Ребров поймал белую руку и поцеловал. Кто-то ударил медной лож-
кой в медный таз: бам! И этот звук, как кусок меди, как раскаленная
большая пчела вьется возле юноши, жужжит, врывается в ухо, вылетает,
звенит - стрекочет пред самыми его глазами. Хочется прогнать, уничтожить
или самому умереть. Он взглядывает на таз: таз на месте, а звуки хо-
дят-ходят. Кто смеет будить его? Кто хочет прервать его светлый сон?
- Уйдите, не трогайте... Ма-а-ма!! - прокричали в пустоту чужие его
уста, но меч опустился, сон и явь отлетели прочь.

* * *

Полдень, солнечные квадраты окон опрокинулись на крашеный чистый пол,
тени от легких занавесок, фикусов и цветущих фуксий легли нежным узором.
Белые стены небольшой комнаты, изразцовая, шведская печь, крепкая прос-
тая мебель, темное распятие в углу на полке. За огромным столом бритый
длинноволосый старик в коротких синих панталонах, шерстяных чулках и
грубых башмаках. Он пьет кофе. От белой очищенной картошки - пар. На та-
релке гора сливочного масла.
К Николаю Реброву подходит с кофе сестра Мария, дочь старика.
- Подкрепляйте себя, - говорит она ласково. На ее косынке маленький
красный крест.
- Я не знаю, как благодарить вас, сестра, - вы приютили меня в своем
доме. А там, в коридоре, я, наверно, подох бы на соломе, как пес. Благо-
дарю вас, сестра Мария! Ведь я провалялся здесь, сколько? Десять дней? И
вас благодарю очень, Ян. Пожалуй к вечеру мне можно двинуться дальше.
- Нет, - сказала сестра Мария и приветливое лицо ее стало озабочен-
ным. - Зачем торопить? Три дня должны отдыхайть. А лучше - неделя. Куда
спешить? Пейте кофе, сливок, сливок больше... Кушайте масло. Сейчас суп
подаваль...
- Я не знал, что на чужой стороне встречу таких добрых людей.
- Если плохо будет житье, приходи опять, - заговорил старик тонким
голосом. - Работник будешь, моонамис... Лес поедем, дроф делать... как
это... - Сестра Мария грустно смотрела юноше в лицо, о чем-то думала. -
Она у меня... как это... святая, - сказал старик, - кахетсеб... всех жа-
леет. А нас ни один собак не жалеет. Сына терял, в красных был, под пулю
попадался, белые вешали на сук. Сын мой. А ей брат... Густав... Один
только и был у нас, как солнце. Вот нету больше.
Юноша заметил: старик сбросил пальцем с глаз слезу. Сестра Мария час-
то замигала.
- Он был очень похож на вас... Очень, - сказал она тихо, - оставай-
тесь с нами... Время самое несчастное... Зачем уходить? Куда? - и ее ру-
ка коснулась задрожавшей руки юноши.
- Нет, не могу, - и Николай Ребров вздохнул. - Буду искать брата...
Что скажет брат?
У сестры Марии округлились и сузились глаза, она быстро отдернула ру-
ку, встала, вышла вон. Юноша удивленно посмотрел ей вслед.
- Как узнали про сына? - спросил он, помедлив.
- Толковал наш, эст. Был... как это... контуженый вместе с мой Гус-
тав. Бежал. С белыми пробрался сюда. Он энамланэ... ну, это... больше-
вик. Зачем, спрашиваю, пришел? Он отвечает: мой святой долг раз'яснить
солдатам... как это... наш... наш программ. Он сказал: нас, большевиков,
много пришло с белыми.

* * *

Вскоре - день был воскресный - собрался народ. Чинно уселись вдоль
стен и посредине. Женщины в белейших платках. Ян поставил на стол ма-
ленький, накрытый вязаной салфеткой аналой, положил на него священную
книгу и, надев большие круглые очки, стал читать на непонятном языке. Он
читал не торопясь, выразительно. Останавливался, чтоб высморкаться, чтоб
утереть платком глаза. С зажженных восковых свечей капал воск, и капали
слезы старика на книгу. Молящиеся вздыхали, охали, стонали, выражение
лиц их постепенно уходило от тела в дух. Старик прервал чтение и начал
говорить от себя, страстно и порывисто, он всплескивал руками, сокрушен-
но тряс головой, кивая на распятие. Голос его сдавал, плескался, тонул в
слезах. - О, боже, боже, помоги нам, погибаем! - Среди молящихся послы-
шались всхлипыванья, сначала сдержанно, скрытно, потом громче, громче. И
вот заголосил, навзрыд, заплакал весь народ и шумно опустился на колени.
Старик же поднялся во весь рост, он тоже рыдал и восклицал, как одержи-
мый, бия кулаками в грудь. Сестра Мария, стоя на коленях, стиснула ладо-
нями голову, исступленно кричала: "Пюха нейтси Мария! Езус Христус! спа-
си его, спаси его! Удержи его здесь!".
Николай Ребров созерцал все это вначале с равнодушным любопытством,
но вот волнами закачалась под ним кровать, рыдания молящихся подхватили
его душу, и все осталось позади; он на коленях среди простертых на полу
людей, и нет ничего, кроме рыданий, кроме возгласов, теперь понятных для
него и ясных. И он уже не он, он во всех и все в нем, и это чувство еди-
нения, этот порыв духа вглубь и ввысь, вмиг до краев пресытил все су-
щество его неиз'яснимой радостью, и стало больно, и стало тяжко, жутко.
- Аамен, - торжественно произнес старик. Все смолкло.
Николай Ребров вздрогнул, очнулся. Лицо его мокро от слез, губы дро-
жали. Не покидая кровати и не двигаясь, он лежал на спине, очарование
сползало с него, как сладостный угар: все спайки с людьми мгновенно ру-
шились. Он опять один среди чужих, и видел десятки устремленных на себя
враждебных глаз. Психоз прошел. Он - вновь человек, лежащий на кровати.
- Аамен, - еще раз сказал старик.

Глава III

Английский сапог и русская портянка

Спустя трое суток Николай Ребров ушел. Был ядреный солнечный день,
поля и перелески отливали свежими красками, воздух звенел морозной бе-
лизной, и настроение юноши сразу стало бодрым. После тяжелой болезни
свежий воздух пьянил его, как хорошее вино. Людская волна на шоссе ска-
тилась, лишь кой-где попадались отставшие от армии солдаты, бесколесая
повозка, труп лошади в канаве, как в могиле, потерявший силы пешеход.
Шоссе подвело юношу к фольварку остзейского барона. Белый дом обнесен
невысокой кирпичной оградой. У открытых ворот часовой в небрежной позе.
Он грызет семячки, щека его подвязана грязнейшей тряпкой и кой-как,
впритык к стене - винтовка со штыком. - Эй, ты! Куда? - Но Николай Реб-
ров, не останавливаясь, вошел внутрь двора. Справа, у кухни, солдат в
рубахе и окровавленном фартуке обдирал баранью тушу. Рыжая собака, не-
терпеливо повизгивая, переступала с ноги на ногу и пускала слюни. Из
раскрытого низенького окна кухни валил хлебный пар, и в пару, как в об-
лаках, торчала рыжекудрая, краснощекая голова херувима. Херувим курил
трубку и смачно сплевывал чрез окно на снег. Пересекая двор, быстро шли
с корзинками две молодые толстозадые эстонки. Изо всех щелей, как к зай-
чихам зайцы, молодцевато перепрыгивая чрез кучи снега, скакала к ним не-
унывающая солдатня.
- А дозвольте, дамочки, узнать, какие у вас супризы продаются?
- Ах, какой сдобный дамский товарец здесь: все двадцать четыре удо-
вольствия!
Но поднявшаяся было любовная потеха с кокетливым женским визгом и
увертками враз оборвалась:
- Вестовой! Где вестовой?!
- Есть! В момент, ваше благородие... - и запыхавшийся безусый солдат,
быстро оправив вылезшую из брюк в возне рубаху, подбежал к крыльцу и
стал во фронт.
- Немедленно заседлать коня. Понял? И карьером в штаб тыловой час-
ти... Вот этот пакет... - сухощавый лысый офицер обернулся и крикнул в
дверь: - Сергей Николаевич, скоро?!
- Готово, вот! - и выбежавший на крыльцо молодой человек с белокурой
бородкой подал офицеру запечатанный сюргучными печатями большой пакет.
- На! - сказал офицер подскочившему солдату. - В собственные руки ге-
нерала Верховского. Обратную расписку мне. Понял? Повтори...
Стоявший посреди двора Николай Ребров вдруг заулыбался и, сорвав с
головы картуз, радостно замахал им в воздухе. Сергей Николаевич быстро
сбежал с крыльца и бросился юноше на шею:
- Колька, брат! Какими судьбами?!. Вот встреча...

* * *
Николай Ребров никогда не пил такого вкусного чаю с ромом, как в этот
вечер у своего двоюродного брата. Маленькая комнатка в антресолях барс-
кого богатого дома была занята двумя военными чиновниками: Сергеем Нико-
лаевичем и Павлом Федосеичем, человеком пьющим, неряшливым, с толстым
животом и бабьим крикливым голосом. В комнатке жарко. Денщик открыл бу-
тылку эстонского картофельного спирта. Сергей Николаевич снял щегольской
английский френч.
- Ничего, Колька! Молодец, что удрал, - говорил он приподнято и дымил
отвратительной капустной сигареткой. - По крайней мере, свет поглядишь.
- Пей, вьюнош! - беспечно прокричал Павел Федосеич и налил разбавлен-
ного спирту. - Мы, брат, пьем не то, что у вас в Совдепии. Мы, пока что,
богаты. Эй, Сидоров! Что ж ты, чорт, с селедкой-то корячишься?!
- Сей минут, ваше благородие.
- Не унывай, Колька, - говорил брат. - Есть положительные данные, что
наша армия вновь будет формироваться. Возможно, что в Париже. Слыхал? И
мы туда. Потом перебросимся на Дальний Восток и уж грянем по-настоящему.
- Неужели в Париж, Сережа?! - глаза юноши засверкали огнем от вдруг
охватившей его мечты и спирта.
- В Париж, брат, в Париж! В вечный город. Во второй Рим, к галлам, к
очагу великой бессмертной культуры и цивилизации. Ну, Колька, пей! Пав-
луша, за процветание прекрасной Франции!
- Чорта с два, - протянул Павел Федосеич. Его рыжие пушистые усы и
толстые обрюзгшие щеки затряслись от язвительного смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17