он водит пальцем по строчкам и беззвучно шевелит губами, как будто, чтобы уразуметь прочитанное, он должен не только понять смысл слов, но и произнести их про себя.
«Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне. Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не может делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают».
Кузнец на мгновение отрывает глаза от страницы и смотрит на рассветное зарево, потом переводит взгляд на золу в очаге. Затем снова склоняется над книгой.
Между тем Ребекка с ведром спешит к нужнику. Бойкая легкая походка – ни за что не догадаешься, что идет беременная. Вид Тоуд-лейн никак не способен настроить на такой бодрый лад. Промышленная революция началась лишь недавно, но Тоуд-лейн уже приобрела тот облик, который позднее для жителей многие крупных городов стал привычным зрелищем. Некогда симпатичная улица превратилась в жалкую трущобу, ряды домишек-развалюх, где каждое семейство снимало по одной комнате, и их задворки сделались рассадниками болезней. Признаки этих болезней заметны там и сям: изрытые оспой лица, золотушные язвы на шеях, рахитичные ноги, последствия недоедания, цинги... Но все это резало бы глаз только нашему современнику.
На свое счастье, бедняги и не подозревают, какое сострадание могут вызывать. Жизнь для них была именно такова, изменения казались маловозможными. Конечно, прежде всего не надо падать духом. Каждый выживает, как может – или как должен. В это время дня дома и на улице были только женщины и дети (пяти-и шестилетние); мужчины и дети постарше – те, кто имеет работу, – уже разошлись. Кое-кто из прохожих поглядывает на Ребекку косо, но причиной тому не она сама, не надобность, за которой она вышла из дома, а платье, столь явно выдающее ее принадлежность к секте.
Нужники выстроились рядком, отвернувшись от улицы, почти в самом ее конце – на общественной земле. Пять ветхих зловонных будочек, в каждой – не менее зловонная яма. Между ними и в вырытой пониже канаве – кучи нечистот. Ребекка привычно выплескивает туда содержимое ведра. Тут же растет неизменная в таких местах лебеда: ее еще называют «навозный бурьян». Все нужники заняты, и Ребекка терпеливо дожидается своей очереди.
Будочки служат местным жителям почти пятьсот лет – как и стоящая неподалеку водокачка.
К Ребекке присоединяется женщина постарше. Она одета почти так же, как Ребекка, голову облегает такой же простенький белый чепец. Ребекка улыбается ей как старой знакомой и произносит слова, которые в этих обстоятельствах можно счесть и условным знаком, исполненным глубокой важности, и дежурной фразой:
– Любви тебе, сестрица.
В ответ – те же три слова. Совершенно ясно, что на самом деле никакие они не сестры: больше женщины не произносят ни звука и даже не подходят друг к другу. Как видно, это не более чем обыденное приветствие, которым обмениваются соседи-единоверцы – что-то вроде «с добрым утром». Однако у квакеров такое приветствие не принято: на этот счет обычно безукоризненно осведомленный чиновник мистера Генри Аскью (кстати, именно сейчас стоящий у полуподвала вместе с Джонсом) ввел патрона в заблуждение.
Через четверть часа Джон Ли в поношенном черном сюртуке и шляпе без позумента, а с ним Ребекка выходят из подвала и направляются к двум ожидающим их мужчинам. Те не отворачиваются, не притворяются, будто заняты разговором, они стоят и смотрят на супругов. Долговязый чиновник чуть кривит губы в язвительной усмешке, всем видом показывая, что ему такие поручения не в новинку. Зато Джонсу явно не по себе. Кузнец приближается к ним, но Ребекка замирает на полпути. Она видит перед собой только Джонса, который, смущенно уставившись в разделяющую их канаву, неловко сдергивает шляпу.
– Вот, пришлось. Как договаривались.
Ребекка не сводит с него глаз и словно не узнает. Не испепеляет, а словно одним взглядом охватывает его целиком, и душу и тело. Потом опускает глаза и произносит ту же фразу, которая уже звучала сегодня у нужника:
– Любви тебе, брат.
Затем она быстро подходит к Джону Ли, который уже остановился и смотрит на пришельцев пристальным взглядом, выражающим что угодно, только не любовь. Ребекка притрагивается к его руке, и они идут дальше. Помедлив мгновение, Джонс и чиновник поворачиваются и следуют за ними, как два лиса, выследившие беззащитного ягненка.


ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ РЕБЕККИ ЛИ,

данные под присягою октября 14 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.

Я прозываюсь Ребекка Ли, в девичестве Хокнелл. Я старшая дочь Эймоса и Марты Хокнеллов. Родилась января пятого дня 1712 года в городе Бристоле.
Состою в браке с кузнецом Джоном Ли, имеющим жительство в городе Манчестере на Тоуд-лейн. До мая сего года была я простой лондонской проституткою и носила прозвище Фанни. Я беременна на шестом месяце.

В: Вам известно, для чего вас сюда призвали?
О: Известно.
В: И что я расследую исчезновение некого высокородного джентльмена, имевшее быть в мае сего года?
О: Да.
В: Не случалось ли вам за время, прошедшее с мая первого числа, иметь встречи с Его Милостью, получать от него известия либо вступать в иные с ним сношения?
О: Нет.
В: Не имеете ли вы верных либо гадательных сведений о его кончине, приключившейся от какой бы то ни было причины?
О: Не имею.
В: Можно ли то, что было сказано вами о Его Милости, отнести и до слуги его Дика? Или о его участи вам известно больше?
О: Нет.
В: Вы показываете под присягой.
О: Знаю.
В: Хорошо же, мистрис Ли, хорошо, праведница моя новоявленная. О вашем прошлом разговор впереди, теперь же мне желательно узнать, какая вы есть в настоящем. И ответы извольте давать под стать своему платью: простые, без причуд. Да удержитесь от напыщенных речей о божественных предметах, а то я не посмотрю на ваш раздутый живот. Понятно ли?
О: Свидетель мне Иисус.
В: Добро. И предупреждаю: помните, что передо мной показания Джонса, где говорится о вас. А равно и показания бывшей вашей хозяйки и многих других. Итак, в который день мая приехали вы сюда из Бристоля?
О: В двенадцатый.
В: И нашли своих родителей?
О: Да.
В: И они простили ваше прегрешение?
О: Бог милостив.
В: И вы открыли им, чем промышляли во время своего отсутствия?
О: Да.
В: И они от вас не отвернулись?
О: Нет.
В: Отчего так? Или они свою веру худо хранят?
О: Очень хорошо, потому и простили.
В: Этого я понять не умею.
О: Кто от чистого сердца покаялся, от того они не отвернутся.
В: А разве прежде они от вас не отвернулись, не выгнали из дому?
О: Это потому, что я тогда была распутна и каялась не от чистого сердца. Вот и избрала себе потом такой промысел. Теперь я вижу: они были правы.
В: Стало быть, вы открыли им все? И то, что случилось в Девоншире перед вашим возвращением?
О: Нет, об этом умолчала.
В: Отчего?
О: Там я никакого греха не совершала, потому и не стала тревожить их понапрасну.
В: Вы главная свидетельница и пособница гнусных и безбожных преступлений – и вас это ничуть не тревожит? Что не отвечаете?
О: Это не преступления.
В: А я говорю – преступления. И вы им потворствовали и споспешествовали.
О: Не правда.
В: Осмелитесь отрицать то, что доказано?
О: Осмелюсь, раз меня делают без вины виноватой. Есть и повыше тебя законник. Думаешь, Иисус такой негодный весовщик, что не измерит вес искреннего раскаяния в душе человеческой? Низко ты Его ставишь. Скоро весь свет узрит величие Его.
В: Молчать! Придержи язык! Кому тыкаешь?
О: Таков наш обычай. Так должно.
В: Знать не хочу, что там тебе должно.
О: Это не от непочтительности. Все мы братья и сестры во Христе.
В: Молчать!
О: Но это правда. Пусть не в звании, но в этом мы равны. Вольно тебе корить меня за то, что я радею о своем праве и слове Божием.
В: Твое право, слово Божие! Вишь, проповедница выискалась!
О: Они суть нераздельны. Кто отбирает у меня мое право, тот обирает Христа.
В: Какие у тебя, отъявленнейшей потаскухи, права! Дурак бы я был, когда бы поверил в твое новообретенное благочестие. По глазам видно, что бесстыжая шлюха да еще и горда этим.
О: Я больше не блудница. Тебе ли не знать – ведь ты все про меня разведал. Один Иисус мне и господин и госпожа. И горда я лишь тем, что сподобилась служить Ему.
В: И это вся цена, какую ты заплатила за отпущение грехов? Право, недорого – как в Риме намек на торговлю индульгенциями

.
О: Ты незнаком с нашим учением. Каждый вздох мой вплоть до последнего исполнен покаяния. Иначе я умножаю свои грехи.
В: Не познакомиться бы тебе с плетью, если станешь и дальше потчевать меня своим святошеством.
О: Я не хотела тебя уязвить.
В: Ну так умерь наглость.
О: В доме терпимости я поняла: кто обходится с нами, ровно с лошадьми или собаками, тот себе вредит, те же, кто подобрее, уходили утешенными.
В: Уж не должен ли я перед тобой кланяться да расшаркиваться? А может, прикажете величать вас «мадам», в карету под ручку подсаживать?
О: Хмурься и бушуй, сколько заблагорассудится. Я-то знаю, что злоба твоя не столько от души, сколько для вида.
В: Она, изволите видеть, знает!
О: Да, это так. Полно, не гневайся. Я не в первый раз имею дело со стряпчим, да и судей навидалась. Знаю: сердце у них не камень. Но ни один не бранивал меня за то, что я оставила путь порока. Точно было бы лучше, чтобы я снова сделалась блудницей.
В: Диво, если после таких проповедей они ложились с тобой в постель в другой раз.
О: Тем досаднее, что я не говорила им проповедей.
В: Вижу, отец напитал тебя своим ядом.
О: И отец, и мать. Она тоже живет во Христе.
В: И похоже, презирает чины и звания мирские и законы учтивости?
О: Да, если чины, звания и учтивость мешают нам вольно исповедовать свою веру.
В: Это не дает тебе права вольничать в своих ответах.
О: Так перестань поносить мою веру.
В: Мы даром теряем время. Мне желательно узнать о вашем замужестве.
Когда вы поженились?
О: Второго августа.
В: Муж тоже из вашей общины?
О: Мы больше не квакеры. Он пророк.
В: Какого рода пророк?
О: Французский пророк. Он исповедует учение тех, кто переселились к нам из Франции пятьдесят лет назад. Иные называют их «белыми блузами».
В: А, камизары участники протестантского восстания, происшедшего во Франции в 1702-1715 гг.; получили название от своей одежды – полотняных блуз (лат. camisa)

. Неужто они еще не перевелись?
О: Нам, как и им, было пророчество о скором пришествии Христа. Нас таких человек сорок с лишком.
В: Стало быть, ваш муж природный француз?
О: Нет, англичанин.
В: И ваши родители тоже подались в пророки?
О: Да. То же и мой дядя Джон Хокнелл. Он приятель брата Джеймса Уордли, нашего старейшины и вероучителя.
В: Не довольно показалось квакерских причуд?
О: Зато теперь я точно знаю, что новое пришествие близко. Но хулить «друзей» не стану. Добрые они люди.
В: Мужу было известно о вашем позоре?
О: Да.
В: И что он идет к алтарю, украсившись рогами, тоже известно? Знал он, что вы имеете во чреве?
О: Не рогами он себя украсил, но христианским милосердием.
В: Воистину святой пророк. Попросту говоря, он взял вас из жалости?
О: И по совершенной любви. И Иисус сказал: «Я не осуждаю тебя» слова Иисуса, обращенные к женщине, обвиненной в прелюбодеянии (Иоанн, 8,11)

.
В: Не вы ли уверили Джонса, что о замужестве не помышляете?
О: Тогда я еще не ведала, что ношу дитя.
В: Выходит, вы затеяли учинить этот брак ради своего ублюдка?
О: Ради спасения его души. Или ее души, если это девочка. И своей тоже.
В: Истинный это брак или только по форме, не скрепленный должным соединением?
О: Я не понимаю, про что это.
В: Муж имеет с вами плотское соитие?
О: Он на свою участь не жалуется.
В: Это не ответ. Извольте ответить: имеет или не имеет? Что не отвечаете?
О: Совесть не дозволяет.
В: Нет, я непременно должен узнать.
О: Только не от меня. И не от мужа. Он дожидается на улице. Хочешь – призови сюда. Он все равно не скажет.
В: Опять за дерзости? Вы обязаны мне ответить.
О: О Его Милости спрашивай что угодно: на все отвечу. Но об этом – нет.
В: Остается заключить, что бедный простофиля взял над вами попечение, но к постели вашей не допущен.
О: Думай что хочешь. Что недостойнее: мое запирательство или твои нескромные вопросы о том, что до тебя не касается? О прошлом своем я готова рассказать все: той нечистивице, какой я была, такое наказание впору. Какова же я теперь – до этого ни тебе, ни какому другому мужчине нужды нет.
В: От кого этот ублюдок?
О: От слуги Его Милости.
В: Верно ли?
О: Во весь тот месяц мной больше никто не обладал.
В: Ой ли? Чтобы публичная девка – и ни с кем больше не спала?
О: У меня были регулы, месячные, а потом я оставила бордель и уж ни с кем, кроме как с Диком, не сходилась.
В: Разве Его Милость вы не удовольствовали?
О: Нет.
В: Что это еще за «нет»? Ведь он вас нанял.
О: Не для такой надобности.
В: А сам дьявол в Девонширской пещере? С ним вы разве не спознались?
Что молчите? Так показал Джонс, притом с ваших, как он уверяет, слов.
О: Я рассказала ему такое, что могла вместить его вера.
В: Но не то, что произошло въявь?
О: Нет.
В: Солгали?
О: Да. В этом – солгала.
В: Для какой нужды?
О: Чтобы удержать от дальнейших вопросов. И чтобы сделаться такой, какой я теперь сделалась – послушной дочерью и доброй христианкой. Больше поэтому.
В: И вы не подумали о близких Его Милости, которые уже отчаялись увидеть его живым?
О: Жалею об их горе и их неведении.
В: Не вы ли тому причиной?
О: Тому причиной воля Всевышнего.
В: А разве прощает Он тех, кто без зазрения совести пренебрегает христианским долгом? Отвечай.
О: Отчего же не ответить. Если кто утаит правду, которой все равно не дали бы веры, такого человека Он простит.
В: Что же это за не правдоподобная правда такая?
О: Ее-то я и пришла тебе открыть. Увидим, поверишь ли ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59