Это из-за того, что я боюсь прыгать, а он же, паршивец,
сейчас заставит меня прыгать из окна...)
Иван, уже встав ногами на крайний, под высоким горизонтальным окном,
унитаз, орудуя ловко и почти беззвучно, выворачивал с корнем заплетенную
сеткой раму. Поставил (бесшумно) раму в угол, оглянулся - лицо мокрое,
белое, нацеленное - махнул рукой.
- Хорошо, хорошо... - сказал он этому мокрому и бешеному сейчас
человеку. - Но учти - прыгать я не смогу... - (Какого черта - прыгать? Да
мне просто не пролезть в эту щель, не протиснуться!) - То есть, я прыгну,
конечно, но все свои старые кости тут же и переломаю...
- Не придется, - сказал Иван, слегка задыхаясь. - Не понадобится вам
прыгать... Давайте... Смелее, я вас держу. Пошел, пошел, смелее!..
Это было унизительно. Бессильные руки не умели больше подтягивать
грузное тело, вялые, как макаронины, ноги безнадежно шарили по кафелю в
поисках опоры... карамора на оконном стекле... старая больная безмозглая
карамора... Подпираемый и выпираемый вон, подсаживаемый и подталкиваемый,
он карабкался, елозил по скользкой кафельной стене, цеплялся ни за что,
задыхался, хрипел, обливался мучительным потом, и в конце концов, сам не
понимая как, оказался: сначала - в узком лазе окна, а потом, отчаянно
отпихнувшись от воздуха, - в какой-то неглубокой сырой яме с цементным
полом и цементными же, наощупь, стенками... Задыхаясь и скорчившись, он
сидел, неестественно переплетя онемелые ноги, не чувствуя рук, не чувствуя
ничего, кроме выкипающих легких... у него не было сил даже закрыть глаза,
и он видел невысоко над собою смутное пятно слабо подсвеченного тумана,
перечеркнутое решеткой. Ну, все, думал он. Это - мой последний рубеж. Все.
Укатали сивку крутые горки... Сейчас какая-нибудь жила лопнет, и -
карачун...
Видимо, на какое-то время он-таки отключился: вдруг рядом оказался
Иван, сосредоточенный, как хирург, и холодные влажные пальцы его - повыше
ключицы, где, кажется, еще что-то там билось, хлопотало, дергалось и жило.
- Ничего, ничего... - сказал он настороженно-внимательным глазам. -
Держусь пока. О-кей. Что там у тебя дальше в программе?
- Вставайте, - сказал Иван и сам поднялся, а потом наклонился над
ним, подхватывая, поудобнее, под руки. - Вот так... Хорошо... Видите там -
свет?
Они оба стояли теперь в этой цементной яме, головы у них были выше
среза, и он мельком отметил, что решетка, только что закрывавшая яму
сверху, теперь отсутствует. Он видел и свет, о котором говорил Иван, но
более того, честно говоря, он не видел ничего. Все вокруг было заполнено
ледяным густым туманом, слегка подсвеченным в трех местах, причем ярче
всего именно там, куда показывал Иван.
- Вот здесь - стена, - продолжал между тем Иван, негромко, но и не
шепотом. - Там где свет, там главный вход. Там стоят наши машины, обе,
"броневичок" поближе, "керосинка" - подальше. Охраны нет... Вы меня
слушаете?
- Да, - сказал он. - Но не понимаю. Пока.
- Сейчас поймете. Дело нехитрое. Они нас никак здесь не ждут, поэтому
риска - никакого. Главное - темп......
Это тебе только кажется, что главное - темп, подумал он. Главное - не
нагородить глупостей. И так уже нагорожено - вчетвером не разгребешь. Сам
Хозяин, лично, совершив, понимаете ли, побег, словно распоследний псих, из
больницы, вылез через сортирное окно во двор и теперь стоит заледенелыми
ногами в сырости, одетый в сиротскую хламиду, обклеенный чужими волосами,
дышит ртом, чтобы не вырвало, и готовится идти на прорыв... Зачем? От кого
побег, от какого врага? Из какого такого окружения - на прорыв?.. Ни на
один из этих вопросов ответить он был не способен, даже и не пытался. Но
еще менее способен он был представить себе, как возвращается сейчас в
койку, ложится (в тапочках) под одеяло и с тихим терпением ждет появления
генерала Малныча или, того похуже, странного доктора Бур-мур-щихина...
- Я не пойму, Босс: вы слушаете меня или нет? - сказал Иван с
раздражением, прервав самого себя на полуслове.
- Я тебя слушаю. Но мне этот твой план не нравится. Ты разобьешься
вдребезги, а ворот не вышибешь. Мне все равно тогда придется прыгать через
стену, а ты останешься у них, и они тебя прикончат. На вполне законных
основаниях. Не задумываясь, понимаешь?..
- Вы не обо мне думайте, вы о себе думайте...
- Нет. Я буду думать об нас обоих. И о Майкле, который сидит там
сейчас и вообще ничего не знает...
- И о Крониде, которого они - ждут в засаде не дождутся...
- Откуда ты знаешь про засаду?
- А вам какая разница, откуда? Я так и знал, что обязательно начнутся
споры и разговоры. Можете вы мне хоть раз в жизни доверится? Без
разговоров?
- Я тебе всю жизнь доверяюсь.
- Вот и делайте, что я сказал.
- Нет. Мы садимся оба в "броневичок" и прыгаем через стену...
- Их же надо задержать, вы понимаете?
- Понимаю. За рулем - ты. Мне такой прыжок не сделать.
- Поймите: они сразу бросаются вдогонку, и нам не уйти. По такой
дороге.
- Ничего. По бетонке - уйдем. По бетонке надо уходить, понимаешь?
Кронид прибудет - по бетонке, надо его там встретить... А главное: мне на
три с половиной метра не прыгнуть, понимаешь? Я разобьюсь.
- Они ж не станут нас догонять, они будут стрелять.
- Ничего. Если за рулем будешь ты, - уйдем. И вообще: кто не рискует,
тот не пьет шампанского.
Иван молчал несколько секунд, громко и агрессивно сопя коротким своим
носом. Потом сказал:
- Терпеть не могу шампанского.
- Я тоже. А вот Кронид - обожает!
- Если б не Кронид, хрен бы я пошел на эту авантюру.
- А уж я бы!... Лежал бы сейчас себе в коечке...
- И ждал бы пока они вас тихо прирежут. На вполне законных
основаниях.
- Ничего подобного. Как же тогда моя Таинственная Сила?
- Эх, Стас Зиновьич, - сказал Иван. - А может быть, ее здесь-то как
раз и делают, вашу Таинственную Силу? А?
Это было, по меньшей мере, логично. Ай да Иван! На такое заявление
невозможно было ответить сразу. Ни да, ни нет. И не сразу - тоже.
- Ладно, - сказал наконец Иван решительно. - Держитесь за мной, я иду
первым.
Все произошло довольно быстро и - поначалу - без никаких приключений.
Короткое бесшумное путешествие сквозь туман. Вдоль шершавой стены здания.
По остаткам сухой травы, пробившейся сквозь асфальт и в трещины между
бетонными плитами. Было холодно. Туман садился на лицо как влажная
паутина. Где-то играла музыка, голоса раздавались, и никому не было до них
дела.
Они были уже рядом с машинами. Уже стремительный профиль "адиабаты"
можно было различить на фоне оранжевого свечения, десять шагов до нее
оставалось, - как вдруг в светящемся тумане возникло движение, и объявился
там энергичный силуэт: крутые плечи, фуражка с длинным козырьком, выпуклые
усы и коротенькая трубка-носогрейка, модная с недавних пор в
унтер-офицерских кругах некоторых родов спецвойск.
Это был очередной прапор из охраны. Что-то понадобилось ему здесь, у
машин, что-то он там искал. Или проверял. Или намеревался стибрить
по-быстрому. Пока суд да дело. Под покровом ночной темноты. Чем-то он там
тихонько лязгал, металлически крякал и позвякивал. Сгибался, исчезая во
тьме и тумане, и снова распрямлялся. Шевелились крутые плечи. Иван следил
за ним, окаменев лицом и телом. Иван сделался неузнаваемо страшен.
Мертвенная угроза угадывалась в нем сейчас - зародилась вдруг и зажила
своей, отдельной и опасной жизнью.
Он хотел сказать Ивану: не надо, Господь с ним, не судьба, вернемся,
и будь что будет, но Иван, на глядя, положил на мгновение ледяную ладонь
свою ему на губы и - исчез. Как давешний баскер. Без шороха, без малейшего
движения воздуха, вообще без всякого предварительно движения. Как тень на
стене исчезает, когда выключают за ненадобностью сильную лампу.
Несколько тошных мгновений протекло, а все никак ничего не
происходило. Энергичный прапор стоял теперь, привалившись задом к
"адиабате" и чиркал зажигалкой - словно сверчок за печкой.
Синевато-оранжевый огонек озарял его сосредоточенный нос. Трубка не желала
разгораться.
Глупо, подумал он. Глупо вот так умирать, своим последним желанием
имея - раскурить упрямую носогрейку. Не хочу об этом думать. Я же знаю,
что все это - рядом: последняя минута, последнее желание, последняя
судорога жизни... Он прикрыл глаза, не желая ничего видеть, а когда вновь
раскрыл их, видеть уже было нечего. Прапора не стало. Дверца машины была
уже распахнута, Иван звал его, делая невнятные знаки рукою, и надо было
снова идти - передвигать заледеневшие ноги и надеяться на лучшее в
постоянном ожидании наихудшего.
По-прежнему играла в отдалении музыка, и слышался кашляющий смех, а
больше - ничего за последние двадцать восемь секунд он так и не услышал.
Собственно, звуков стало даже меньше - зажигалка теперь уже не чиркала
простуженным сверчком... Сверчок предвещает смерть. По слухам. И согласно
преданию. Вот только - чью?

12
"Адиабата" прыгнула легко и мягко, словно гигантская механическая
кошка, и он на несколько мгновений увидел под собою залитый туманом
предутренним мир: черную щетину кустов и деревьев вокруг здания, торчащую
из белесой, слабо подсвеченной пелены; колючее ограждение поверх стены;
какую-то усеянную мигающими красными и рыжими огоньками башню в
отдалении... Слой тумана был - всего-то метра четыре, а над этим слоем
знай себе мирно сыпал редкий снежок, и светил мутноватый старый огрызок
Луны. Потом машина снова упала в туман, коротко и мощно рявкнули форсажные
двигатели, Иван каким-то чудом сумел смягчить удар до терпимого предела -
машина словно ввалилась на скорости в метровую выбоину - супер-рессоры
ухнули, но выдержали, у него лязгнули челюсти и руки беспомощно и
болезненно всплеснули как бы сами собой, а машина уже шла юзом, вопили и
воняли горящие покрышки: Иван входил в крутой вираж, целясь в плохо
различимый среди зарослей узкий коридор бетонки - прочь, дальше, быстрее,
еще быстрее, пока они там не очухались, пока еще не поняли ничего, пока не
выслали погоню и не оповестили свои патрули.
Затея была дурацкая, мальчишеская, мальчишкой спланированная, а
потому и провалилась, даже и не начавшись толком, - через пять минут
отчаянной гонки. Кончилось горючее.
Они сидели рядом в кабине и молчали. Прыгали красные и зеленые
огоньки на пульте. Горел красным указатель расхода топлива - строго,
непреклонно и осудительно. Остывал двигатель. Остывал салон. Надо было
выбираться наружу и идти к автостраде. Десять километров. Может быть -
пять. Наобум. Может быть, получится - избежать патрулей. Может быть,
получится - не нарваться на мальчиков Гроб-Вакулина. Может быть, удастся
перехватить и остановить Кронида, который сейчас уже должен быть на
подходе... если его уже не остановили и не перехватили. Все было
удивительно неуклюже, глупо и бездарно.
- Рацию - прапор выдрал? - спросил он. Не потому, что это имело хоть
какое-то значение, а потому что вылезать наружу решительно не хотелось, а
в салоне было все-таки еще довольно тепло.
- Нет, не думаю, - ответил Иван обстоятельно. - Я полагаю, они ее еще
раньше демонтировали. А прапор, он более - по мелочам. В свою личную
пользу... Подождите, Стас Зиновьич, не вылезайте пока. У меня в багажнике
есть кое-что, размер, может быть, и не совсем подходящий, но все-таки
получше будет, чем это ваше больничное хламье...
- Хорошо, - сказал он послушно. - Жду.
Надо было еще разок попробовать просчитать ситуацию. В одиночку. Без
Эдика. Без Кузьмы Иваныча. Без Николаса. Без команды, которую он любил
сейчас больше всего на свете. (Без ансамбля. Сам, бля. Один, бля...). Без
знаменитого своего Министерства Проб и Ошибок, дороже которого ничего у
него никогда не было и быть не могло... Где-то я просчитался, подумал он.
Чего-то очень важного я не понял вовремя (давно, очень давно!), и именно
поэтому оказался сегодня в этой холодной луже....
"Колбаса из человечины..." Нет, это не то, это лишь фигура речи.
Что-то другое он сказал мне давеча. Не давеча, конечно, а много лет назад,
когда ничего еще не было решено, когда все еще только начиналось и ничто
еще не выглядело окончательным. (У президента Красногорова - начиналось, а
у член-кора Киконина уже все решено было и шло полным ходом)....
"Предназначение даруют боги. И тот, кто получил этот дар, сам
становится одним из них... Ты даже и представить себе не можешь, мой Стак,
какая это редкая вещь - ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ!.."...
Виконт, дружище, ты остался теперь у меня один. Как же так могло
случится, что ты оказался среди моих недругов? Да, ты не друг
человечества, ты враг его врагов. Но ведь и я - тоже! Как мог оказаться
между нами генерал Малныч - спиной к тебе, лицом ко мне - скуластым своим
холуйским ликом прохиндея и лжеца?.. И почему мой дар богов бессилен
против него?..
Он не видел ответа.
Строго говоря, он и вопроса не видел толком. Происходило нечто
смутное, необъяснимое и скользкое, как кусок льда. Он давно отвык от
такого - он стал избалован. Он чувствовал себя непривычно старым, слабым и
бессильным. Он был сейчас - Черномор без бороды. Это было мучительное и
тошное ощущение, какое бывает в дурном сне, когда силишься и никак не
можешь проснуться...
Он прислушался. Какой-то хруст послышался вовне и сзади. Словно
расправляли там мятый пластикатовый плащ. Кто сейчас помнит, что это
такое: пластикатовый плащ? Впрочем, Ванечка прав: лучше это, чем сиреневые
кальсоны... Плащ еще раз хрустнул, и вдруг кто-то засмеялся рядом. Кто-то
незнакомый. Не Ванечка....
Он шарахнулся, ударившись головой о стекло правой дверцы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53