https://wodolei.ru/catalog/sushiteli/Energy/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

- Вернусь только
вечером, днем меня не будет. Ты повидай Колченога и напомни ему про
послезавтра. Я напоминал и еще напоминать буду, но и ты тоже напомни, а то
еще убредет куда-нибудь...
- Напомню, - пообещал Кулак. - Я ему так напомню, что последнюю ногу
отломаю.
На площадь сошлась вся деревня, болтали, толкались, сыпали на пустую
землю семена - выращивали подстилки, чтобы мягко было сидеть. Под ногами
путались детишки, их возили за вихры и за уши, чтобы не путались.
Староста, бранясь, отгонял колонну плохо обученных муравьев, потащивших
было личинки рабочей мухи прямо через площадь, допрашивал окружающих, по
чьему это приказу муравьи здесь идут и что же это такое за безобразие.
Подозревали Слухача и Кандида, но точно выяснить было уже невозможно.
Кандид отыскал Хвоста, хотел заговорить с ним, но не успел, потому
что собрание было объявлено, и первым, как всегда, полез выступать старец.
О чем он выступал понять было невозможно, однако все сидели смирно,
прислушивались и шикали на возившихся ребятишек, чтобы не возились.
Некоторые устроившись особенно удобно - подальше от горячих солнечных
пятен, - дремали.
Старец долго распространялся о том, что такое "нельзя" и в каких оно
встречается смыслах, призывал к поголовному Одержанию, грозился победами
на Севере и на Юге, бранил деревню, а заодно и Выселки, что везде есть
новые отряды подруг, а ни в деревне, ни на Выселках - нет, и ни
спокойствия нет, ни слияния, и происходит это оттого, что люди забыли
слово "нельзя" и вообразили себе, будто теперь все можно, а Молчун,
например, так и вовсе хочет уйти в Город, хотя его никто туда не вызывал,
деревня за это ответственности не несет, потому что он чужой, но если
окажется вдруг, что он все-таки мертвяк, а такое мнение в деревне есть, то
вот тогда неизвестно, что будет, тем более, что у Навы, хотя она тоже
чужая, от Молчуна детей нет, и терпеть этого нельзя, а староста терпит...
К середине выступления староста тоже задремал, разморившись, но,
услыхав свое имя, вздрогнул и сейчас же грозно гаркнул: "Эй! Не спать!"
- Спать дома будете, - сказал он, - на то дома и стоят, чтобы в них
спать, а на площади собрания собирают. На площади мы спать не позволяли,
не позволяем и позволять никому не будем. - Он покосился на старца. Старец
довольно кивнул. - Вот это и есть общее "нельзя". - Он пригладил волосы и
сообщил: - На Выселках объявилась невеста. А нас есть жених, известный вам
всем Болтун. Болтун, ты встань и покажись... А лучше нет, ты лучше посиди
так, мы тебя все знаем... Отсюда вопрос: отпускать Болтуна на Выселки или,
наоборот, невесту с Выселок взять к нам в деревню... Нет-нет, ты, Болтун,
посиди, мы без тебя решим... Кто там с ним рядом сидит, придержите его там
хорошенько, пока собрание идет. А у кого есть мнение, тот пусть нам
скажет.
Мнений оказалось два. Одни (больше соседи Болтуна) требовали, чтобы
Болтуна поперли на Выселки - пусть-ка он там поживет, а мы тут. Другие же,
люди спокойные и серьезные, живущие от Болтуна далеко, полагали, что нет,
женщин стало мало, воруют женщин, и потому невесту надо брать к себе:
Болтун он хоть и Болтун, а детишки от него, надо полагать, все равно
пойдут, это дело независимое. Спорили долго, горячо и сперва по существу.
Потом Колченог неудачно выкрикнул, что время теперь военное, а все про это
забывают. От Болтуна сразу отвлеклись. Слухач стал объяснять, что никакой
войны нет и никогда не было, а есть и будет Большое Разрыхление Почвы. Да
не Разрыхление, возразили в толпе, а Необходимое Заболачивание.
Разрыхление давно кончилось, уже сколько лет как Заболачивание, а Слухачу
невдомек, да и откуда ему знать, раз он Слухач. Поднялся старец и, выкатив
глаза, хрипло завопил, что все это нельзя, что нет никакой войны, и нет
никакого Разрыхления, и нет никакого такого Заболачивания, а есть, была и
будет Поголовная Борьба на Севере и на Юге. Как же нет войны, шерсть на
носу, отвечали ему, когда за чудаковой деревней полное озеро утопленников?
Собрание взорвалось. Мало ли что утопленники. Где вода, там и утопленники,
за чудаковой деревней все не как у людей, и чудакова деревня нам не указ,
они с глины едят, под глиной живут, жену-то ворам отдал, а теперь на
утопленников ссылаешься? Да никакие это не утопленники, и не борьба это, и
не война, а Спокойствие это и Слияние в целях Одержания! А почему же тогда
Молчун в Город идет? Молчун в Город идет, значит Город есть, а раз есть,
то какая же может быть война - ясно, что Слияние!.. А мало ли куда идет
Молчун? Один вот тоже шел, дали ему хорошо по ноздрям, больше никуда не
идет... Молчун потому идет в Город, что Города нет, знаем мы Молчуна,
Молчун дурак-дурак, а умный, его, Молчуна, на кривой не объедешь, а раз
Города нет, то какое же может быть Слияние?.. Нет никакого Слияния, одно
время, правда, было, но уже давно нет... Так и Одержания уже нет!.. Это
кто там кричит, что нет Одержания? Ты в каком это смысле кричишь? Ты это
что?.. Болтуна! Болтуна, держите!... Эх, не удержали Болтуна! Что же вы
Болтуна не удержали?..
Кандид, зная, что теперь это надолго, попытался начать разговор с
Хвостом, но Хвосту было не до разговоров. Хвост кричал, надсаживаясь:
- Одержание?! А мертвяки почему?! Про мертвяков молчите, потому что
знать не знаете, что о них и думать, вот и кричите про всякое Одержание!..
Покричали про мертвяков, потом про грибные деревни, потом устали и
начали затихать, утирая лица, обессиленно, отмахиваясь друг от друга, и
скоро обнаружилось, что все уже молчат, а спорят только старец и Болтун.
Тогда все опомнились. Болтуна посадили, Навалились, напихали ему в рот
листьев. Старец еще некоторое время говорил, но потерял голос и не был
слышен. Тогда взъерошенный представитель от Выселок и, прижимая руки к
груди, искательно озираясь, стал сорванным голосом просить, чтобы Болтуна
к ним на Выселки не отдавали, и не надо им Болтуна, сто лет без Болтуна
жили, и еще сто лет проживут, а чтобы взяли невесту к себе, и тогда за
приданым Выселки не постоят, сами увидите... Начинать спор снова ни у кого
уже не было сил - обещали подумать и решить потом, тем более что не горит.
Народ стал расходиться на обед. Хвост взял Кандида за руку и оттащил
в сторонку под дерево.
- Так когда же идем? - спросил он. - Мне в деревне вот как надело, я
в лес хочу, тут я от скуки больной скоро сделаюсь... Не пойдешь - так и
скажи, я один пойду, Кулака или Колченога подговорю и с ними вместе
уйду...
- Послезавтра выходим, - сказал Кандид. - Пищу ты приготовил?
- Я пищу приготовил и уже съел, у меня терпенья не хватает на нее
смотреть, как она зря лежит и никто ее, кроме старика, не ест, у меня от
него просто все болит, я этому старику когда-нибудь шею накостыляю, если
скоро не уйду... Как ты думаешь, Молчун, кто такой этот старик, почему он
у всех все ест и где он живет? Я - человек бывалый, я в десяти деревнях
бывал, у чудаков бывал, даже к заморенным заходил, ночевал у них и от
страха чуть не околел, а такого старика нигде не видел, он у нас какой-то
редкостный старик, наверное, мы его потому и держим и не бьем, он у меня
больше терпения не хватает смотреть, как он по моим горшкам днем и ночью
шарит - и на месте ест, и с собой уносит, а ведь его еще мой отец ругал,
пока его мертвяки не забили... И как в него все это влазит? Ведь кожа да
кости, там у него внутри и места нет, а два горшка вылижет и с собой два
унесет, а горшки никогда не возвращает... Знаешь, Молчун, может, это у нас
не один старик такой, может, их у нас двое или даже трое? Двое спят, а
один работает. Нажрется, второго разбудит, а сам отдохнуть укладывается...
Хвост проводил Кандида до дома, но обедать у него отказался - из
деликатности. Поговорив еще минут пятнадцать о том, как на озере в
Тростниках приманивают рыбу шевелением пальцев, согласившись зайти завтра
к Колченогу и напомнить ему про поход в Город, рассказав, что Слухач -
никакой на самом деле не Слухач, а просто очень уж болезненный человек, и
что мертвяки ловят женщин в пищу, поскольку у мужиков мясо жесткое, а
зубов мертвяки не имеют, пообещав приготовить к послезавтрашнему новые
запасы, а старика беспощадно гнать, он наконец удалился.
Кандид с трудом перевел дыхание и, прежде чем войти, немножко постоял
в дверях, мотая головой. Ты, Молчун, только не забудь, что тебе завтра на
Выселки идти, с самого утра идти, не забудь: не в Тростники, не на
Глиняную поляну, а на Выселки... И зачем это тебе, Молчун, на Выселки
идти, шел бы ты лучше в Тростники, рыбы там много... занятно... На
Выселки, не забудь, Молчун, на Выселки, не забудь, Кандид... Завтра с утра
на Выселки... Парней уговаривать, а то ведь вчетвером до Города не
дойти... Он не заметил что вошел в дом.
Навы еще не было, а за столом сидел старец и ждал кого-нибудь, чтобы
подали обедать. Он сердито покосился на Кандида и сказал:
- Медленно ты, Молчун, ходишь, я тут в двух домах побывал - везде уже
обедают, а вас пусто... Потому у вас, наверное, и детей нет, что медленно
вы ходите и дома вас никогда не бывает, когда обедать пора...
Кандид подошел к нему вплотную и некоторое время постоял, соображая.
Старец говорил:
- Сколько же времени будешь ты до Города идти, если тебя и к обеду не
дождаться? До Города, говорят, очень далеко, я теперь все про тебя знаю,
знаю, что вы в Город собрались, одного только не знаю, как это ты до
Города доберешься, если ты до горшка с едой целый день добираешься и
добраться не можешь... Придется мне с вами идти, я уж вас доведу, мне в
Город давно надо, да дороги я туда не знаю, а в Город мне надо для того,
чтобы свой долг исполнить и все обо всем кому следует рассказать...
Кандид взял его под мышки и рывком поднял от стола. От удивления
старец замолчал. Кандид вынес его из дома на вытянутых руках, поставил на
дорогу, а ладони свои вытер травой. Старец опомнился.
- Только вот еды вы на меня взять не забудьте, - сказал он вслед
Кандиду. - Еды вы мне возьмите хорошей и побольше, потому что я иду свой
долг исполнять, а вы для своего удовольствия и через "нельзя"...
Кандид вернулся в дом, сел за стол и опустил голову на стиснутые
кулаки. "И все-таки послезавтра я ухожу, - подумал он. - Послезавтра,
послезавтра".

2
Кандид вышел затемно, чтобы вернуться к обеду. До Выселок было
километров десять, дорога была знакомая, хорошо утоптанная, вся в голых
проплешинах от пролитого травобоя. Считалось, что ходить по ней безопасно.
Справа и слева лежали теплые бездонные болота, из ржавой пахучей травы
торчали сгнившие черные ветки, округлыми блестящими куполами поднимались
липкие шляпки гигантских болотных поганок, иногда возле самой дороги
попадались покинутые раздавленные дома водяных пауков. Что делается на
болотах, с дороги увидеть было трудно: из плотного переплетения древесных
крон над головой свешивались и уходили в топь торопливыми корнями мириады
толстых зеленых колонн, канатов, зыбких, как паутина нитей - жадная наглая
зелень стояла стеной, похожей на туман, скрывала все, кроме звуков и
запахов. Время от времени в желто-зеленом сумраке что-то обрывалось и с
протяжным шумом падало, раздавался густой жирный всплеск, болото вздыхало,
урчало, чавкало, и снова наступала тишина, а минуту спустя сквозь зеленую
завесу на дорогу выбиралась утробная вонь потревоженной бездны. Говорили,
что по этим бездонным местам человек пройти не может, но зато мертвяки
ходят везде, на то они и мертвяки - не принимает их болото. На всякий
случай Кандид выломал себе дубину, не потому что боялся мертвяков,
мертвяки мужчине, как правило, не опасны, но о лесной и болотной жизни
ходили всякие слухи, и некоторые из них при всей своей нелепости могли
оказаться верными.
Он отошел от деревни шагов на пятьсот, когда его нагнала Нава. Он
остановился.
- Ты почему без меня ушел? - спросила Нава немного запыхавшимся
голосом. - Я же тебе говорила, что я с тобой уйду, я одна в этой деревне
не останусь, нечего мне одной там делать, там меня никто и не любит, а ты
мой муж, ты должен меня взять с собой, это еще ничего не значит, что у нас
нет детей, все равно ты мой муж, а я твоя жена, а дети у нас с тобой еще
появятся... Просто я честно тебе скажу, я пока еще не хочу детей,
непонятно мне, зачем они и что мы с ними будем делать... Мало ли что там
староста говорит или этот твой старец, у нас в деревне совсем не так было:
кто хочет у того дети, а кто не хочет, у того их нет...
- А ну вернись домой, - сказал Кандид. - Откуда это ты взяла, что я
ухожу? Я же на Выселки, я же к обеду буду дома...
- Вот и хорошо, вот я с тобой и пойду, а к обеду мы вместе вернемся,
обед у меня со вчерашнего дня готов, я его так спрятала, что его даже этот
твой старик не найдет...
Кандид пошел дальше. Спорить было бесполезно, пусть идет. Он даже
повеселел, ему захотелось с кем нибудь сцепиться, помахать дубиной,
сорвать на ком-нибудь тоску и злость, и бессилие, накопленное за
сколько-то там лет. На ворах. Или на мертвяках - какая разница? Пусть
девчонка идет. Тоже мне, жена, детей она не хочет. Он размахнулся как
следует, ахнул дубиной по сырой коряге у обочины и чуть не свалился:
коряга распалась в труху, и дубина проскочила сквозь нее, как сквозь тень.
Несколько юрких серых животных выскочили и, булькнув, скрылись в темной
воде.
Нава скакала рядом, то забегая вперед, то отставая. Время от времени
она брала Кандида за руку обеими руками и повисала на нем очень довольная.
Она говорила об обеде, который так ловко спрятала от старца, о том, что
обед могли бы съесть дикие муравьи, если бы она не сделала так, что
муравьям до него в жизни не добраться, о том, что разбудила ее какая-то
вредная муха и что, когда она вчера засыпала, он, Молчун, уже храпел, а во
сне бормотал непонятные слова, и откуда это ты такие слова знаешь, Молчун,
просто удивительно, никто у нас в деревне таких слов не знает, один ты
знаешь, и всегда знал, даже когда совсем больной был, и то знал.
1 2 3 4 5


А-П

П-Я