…Клавдию пригласила на вечеринку сама хозяйка – Маруся.
– Значит, придешь? – допрашивала она, черные глаза искрились, а губы, как ни сжимала она их плотно, растягивались в улыбку.
– Ну, конечно, приду. Сказала ведь.
– Обязательно?
– Да приду же, приду!
– Не подведешь?
– Ой, Маруся!
– Ну, смотри.
Марусю разбирал смех, глаза она прятала. Клавдия, не понимая причин такой веселости, только покачивала головой.
Маруся ушла.
Клавдия занялась осмотром своего гардероба. Она перебрала пяток платьев, задумалась над ними. Голубое не нравилось ей, а маркизетовое, любимое, – помято. Пришлось разводить утюг; она пристроила к нему самоварную трубу и села рядом на крыльцо.
Появился Чижов. Он появился неожиданно, вырос откуда-то у калитки. Он рукой поманил к себе Клавдию, подождал немного и, видя, что она продолжает сидеть, вошел в палисадник.
Клавдия была совершенно спокойна.
– Уйдите, – сказала она. – Нам с вами говорить не о чем. Уйдите, а то я крикну хозяина.
– Подождите, – ответил Чижов. – Я только два слова. Вы не пришли тогда. Приходите сегодня. Я буду ждать.
– Вы нахальный дурак, – сказала Клавдия. – Я вам в последний раз говорю, чтобы вы прекратили. Иначе я пожалуюсь начальнику.
– Очень хорошо, – ответил Чижов. – Жалуйтесь сколько угодно. Я все равно уволился. Мне осталось работать два дня. А потом я уеду. Как хорошо, Клавочка! Я уеду и не буду вас больше беспокоить. И никто ничего не узнает.
Клавдич чуть глянула на него и, не задерживаясь взглядом, медленно отвернулась. Она была совершенно спокойна. Она смотрела поверх деревьев и крыш в небо. Чижов зашел с другой стороны крыльца.
– Я не понимаю, чего вы уперлись. В чем, собственно, дело?
Утюг накалился. Клавдия понесла его в комнату. Чижов быстро сказал:
– Вы пожалеете…
Он остался у крыльца один, в задумчивости и смущении. Ко всему непонятному он привык относиться подозрительно. Поведение Клавдии было непонятным – в красном уголке она испугалась до того, что слова сказать не могла. Теперь совсем не боится. Он долго думал над этой загадкой. Он решил, что Клавдия притворяется и скрывает перед ним свой страх. Недаром она грозилась пожаловаться начальнику. А что ему теперь начальник – тьфу! Посвистывая, Чижов вышел из палисадника.
Хотя он был опять отвергнут Клавдией, но никаких страданий от этого не испытывал. Клавдия, собственно, давно была ему безразлична – страсти свои он обратил на более милый предмет, на пачку денег в печной отдушине. Самое лучшее было бы оставить Клавдию в покое, но тогда Чижов превратился бы в мученика. До седых волос терзали бы его сожаления, что вот представился случай прижать человека, а он, дурак, прохлопал и не прижал. Для чего понадобилось ему так въедливо преследовать Клавдию и на какую выгоду он рассчитывал, он объяснить бы не смог. Он твердо знал только одно – обязательный и всеобщий, по его мнению, закон: люди должны прижимать друг друга при каждом удобном случае. Уголовный розыск прижимает Катульского, Катульский, в свою очередь, – Чижова, Чижов – Клавдию. А кого прижимает Клавдия, он не знал. Может быть, у нее просто нет пока подходящего случая. Кроме того, она женщина, значит глупая.
Самого себя Чижов считал неудачником. До сих пор он был только прижимаемым, а случая стать прижимателем, хотя бы маленьким, не подвертывалось. Наконец и ему на долю выпал такой случай, не мог же он упустить его! И он приготовился добросовестно, до конца выполнить свой долг. «Подожди! – думал он. – Я за два-то дня успею до тебя добраться. Мне бы только захватить тебя где-нибудь на людях!»
Женька был в отчаянии: Михаил отказывался идти на вечеринку. Михаил вспоминал, как заливисто смеялись девушки у витрины фотоателье, и отказывался.
– Не могу. Занят. Ну, понимаешь ты или нет – занят.
– Миша!
Женька складывал на груди ладони. Он чувствовал, что ему достанется от Леночки, если он не выполнит самого главного поручения.
– Миша, брось ты!.. Все ребята зовут и девчата. Ты совсем отбился, а мы соскучились.
– Ну ладно, я в другой раз.
– В другой раз – это само собой. Тебя сегодня зовут.
Женька приставал неотступно. Чтобы отвязаться, Михаил пообещал прийти. Но Женька был тоже хитрый, он бегом помчался к Марусе.
– Сказал, что придет, но только он не придет.
Маруся встревожилась и заахала. Ее планы грозили рухнуть. Вышла из кухни Леночка с засученными рукавами, в переднике. Она раскраснелась у печки и была такая хорошенькая, что Женька смотрел на нее не дыша.
Леночка и Маруся решили все в две минуты.
– Пойдем вместе за ним. Мы его силой притащим.
Они решили идти сейчас же, опасаясь, как бы Михаил не скрылся куда-нибудь.
Михаил увидел их в окно, когда они уже открывали калитку. Он заметался, забегал по комнате, кинулся к постели, одернул смятое одеяло. В глаза ему бросилась грязная, в пятнах, наволочка, он выхватил из-под кровати чемодан с бельем. Девушки уже постучали, хозяйка пошла открывать. Под руки Михаилу попалась рубашка – сойдет! Он завязал рукава и натянул рубашку поверх наволочки. Он успел собрать окурки с подоконника и присел к столу с небрежным видом, как будто всегда у него в комнате чистота и порядок.
– Входите! – сказал он, поднимаясь навстречу девушкам.
Тут уж ему отвертеться не удалось. Девушки с шутками и смехом подхватили его с обеих сторон под руки, повели. Он ворчал:
– Пустите, я сам пойду. Ну что вы тащите меня, как пьяного в милицию!
Они только смеялись и не пускали.
Начали собираться гости. В передней комнате сдвинули к стенам всю мебель, освобождая место для танцев, в углу на тумбочку поставили патефон. Женька, увидев новый радиоприемник, набросился на него, быстро отвинтил заднюю крышку и застыл, созерцая. Сладок был ему вид сопротивлений, конденсаторов, переплетенных проволок и матово-серебряных ламп.
Маруся по секрету предупредила всех товарищей и подруг о тайной цели вечеринки. Один только Михаил ничего не знал. Он чувствовал себя неловко, бродил по комнате. Гости шумели, смеялись, девушки, напевая, уже пробовали кружиться. Михаил заговаривал то с тем, то с другим. Скоро неловкость его прошла, он повеселел, особенно когда появился в сопровождении двух девушек Степа Карнаухов – известный балагур и драгоценный человек в компании. Он вошел, щурясь от дыма папиросы, – крепкий, невысокий, весь черный и, казалось, колючий; на нем были мягкие начищенные сапожки, синие галифе, расшитая цветами косоворотка, подхваченная лакированным пояском. На лице поминутно вспыхивала короткая улыбка, обнажая прозрачно-белые, молочного стекла, зубы. Как только Степа вошел, все засмеялись, а почему – неизвестно. Так было везде, где бы ни появлялся он, от него точно летели во все стороны искры, зажигая смех.
– Здравствуй, хозяйка! – сказал Степа, посмотрел, прищурив глаз, на Марусю – и все покатились. Степа круто повернулся на каблуках. – Вы чего? – Все опять покатились. Степа и сам не выдержал – засмеялся. – А ну вас! Грохочут, грохочут вокруг целый день – прямо оглохнешь! – Он забрался в угол, сел там на подоконник и принялся веселить гостей, сейчас же окруживших его.
Смеяться гости, конечно, смеялись, но все чаще заглядывали в заднюю комнату, где ожидал их празднично убранный стол, и досадовали на Клавдию, что долго не идет, задерживает.
Ока влетела в комнату запыхавшаяся и не сразу заметила Михаила.
– Понимаешь, лопнул чулок! – оправдывалась она перед Марусей. – Стала искать другие – не могу найти! Целый час провозилась. Леночка, здравствуй. Женя, Женя! Ты что, оглох? Здравствуй, говорю!
– А? – сказал Женька, точно проснувшись. Под сердитым взглядом Леночки он неохотно отошел от приемника.
Клавдия увидела Михаила и растерялась. Но раньше чем подойти к нему, она должна была поздороваться еще с тремя подругами, это ее спасло. К Михаилу она подошла, уже оправившись.
– Здравствуй, Миша! – Он торопливо схватил ее теплую руку, задержал в своей. Она легко покраснела, ресницы дрогнули, опустились – и Михаил обрадовался. Все внимательно наблюдали за ними. Женька заговорщицки подмигнул Леночке: клюет. Маруся разглядывала узор на обоях. Тишина станонилась уже напряженной, неловкой, но Степа Карнаухов не дремал: он сказал что-то вполголоса, и две девушки, стоявшие рядом с ним, захохотали, повалились на диван. Все зашумели, Маруся крикнула высоким голосом:
– Идите к столу!
Была в дверях веселая толкотня, Клавдию прижали к Михаилу, он вежливо посторонился, пропуская ее вперед. Вышло, конечно, так, что сидеть ему пришлось рядом с Клавдией, он за ней ухаживал: наливал вино, передавал тарелки. Она застенчиво благодарила. Он тайком смотрел на ее профиль, на легкие завитки золотых волос, она была, как всегда, прекрасна в его глазах. Задумавшись, он глубоко вздохнул, и она, не глядя, ответила ему таким же глубоким вздохом. Тогда Михаил вкрадчиво и виновато, словно бы невзначай, положил свою ладонь на ее обнаженную до локтя руку. Она притворилась, что не обратила внимания, начала разговор с подругой, соседкой по столу, но кончики ее ушей, выглядывающих из-под прически, порозовели, а потом порозовела и шея.
– Клава! – позвал Михаил. Она повернулась к нему. – Как ты жила все это время? Мы давно не виделись.
– Спасибо. Ничего. Как ты?
– У меня были неприятности.
– Да, я слышала что-то. Но теперь – хорошо? Теперь наладилось?
– Теперь… – Он задержался на этом слове. – Да, теперь хорошо («с тобой», – добавил он мысленно, и Клавдия поняла).
Остальные гости старались не смотреть на них. Это была напрасная предосторожность: Михаил и Клавдия все равно бы не заметили. Маруся подмигнула кому-то, и рюмки, стоявшие перед ними, наполнились, Маруся подмигнула еще, и блюдо с жареным гусем переехало с другого конца стола к ним. Степе Карнаухову ужасно хотелось что-то сказать, и он едва сдерживался. Веселые бесы так и прыгали у него в глазах. Но, может, нельзя – и он уткнулся в тарелку.
Женька первый вылез из-за стола и пошел к патефону. Он танцевать не умел и на вечеринках всегда управлял патефоном. Хоть и не радио, но все-таки похоже. Он завел патефон; с пластинки ударил барабан, литавры, взвыли скрипки – начался фокстрот, и девушки с шумом рассыпались от стола. Маруся заранее распределила пары; ребята мигом расхватали всех девушек. Клавдия осталась свободной для Михаила. Маруся присела в уголок, в мягкое глубокое кресло, очень довольная: все шло точно по задуманному плану, и она заранее торжествовала удачу. «Пойдет провожать, – думала она, – там уж они поговорят и помирятся на свободе». Так же думала Клавдия. «Он пойдет меня провожать и спросит, и я ему все расскажу. Я дура, надо было давно сказать». Женька, встряхивая рыжими вихрами, неутомимо и сосредоточенно крутил ручку патефона, перед креслом, в котором сидела, откинувшись в тень, Маруся, шли, однообразно чередуясь, пары, как звенья одной и той же бесконечной цепи. Когда Клавдия и Михаил поравнялись с кремом, Маруся ухватила обрывок фразы:
– Миша, честное слово – нет…
Круг повернулся, они опять поравнялись с креслом. Через литавры и скрипки, через шарканье ног до Маруси долетел голос Михаила:
– …не понимаю…
Клавдия потеряла ритм. Михаил заботливо помог ей, они пошли дальше.
В третий раз Маруся расслышала:
– …Совсем другое, Миша. Я тебе скажу. Подожди немного, я скажу…
– Перерыв! – распорядилась Маруся.
Гости расселись на стульях, на креслах, на диване, Михаил с Клавдией устроились на подоконнике. Им были слышны беспокойные и тревожные порывы ночного ветра по листве, надвигалась, расплывалась тяжелая мгла и гасила звезды. В густеющей темноте ныла телеграфная проволока. Ветер раскачивал электрический фонарь вдалеке, тушил его, зажигал снова, и в этом бесконечном мигании была какая-то смуглая тревога.
– Точно световые сигналы, – сказал Михаил. – Как у меня Иван Буре…
Он прикусил язык на полуслове. Клавдия зябко повела плечами. Глухо загудели под напором ветра деревья, застучали по крыше сучья. И скрипнула калитка. Ветром открыло ее, или пришел кто? Клавдия напряженно вглядывалась в темноту. В просвете между кустами она увидела темный силуэт и, раньше чем услышали шаги на террасе, уже знала, кто пришел и зачем. Она сжалась в комок на подоконнике, и живыми на ее лице остались только глаза – огромные, почерневшие, прикованные к двери.
Она не ошиблась – вошел Чижов. Его не приглашали, встретили недоуменным, недружелюбным молчанием.
– А где же хозяйка? – спросил он и, заметив Марусю в кресле, поклонился ей: – Привет!
– Здравствуйте, – сухо отозвалась она, перевела взгляд на Клавдию, потом на помрачневшего Михаила.
Чижов, кашлянув, прошел к свободному стулу. Леночка отвела Женьку в угол, и они зашептались. Видно было по жестам, что Леночка ругает Женьку и требует чего-то, а он оправдывается. Наконец Леночка проняла его, он, решительно и грозно расправив плечи, подошел к Чижову.
– Здравствуй, – сказал Чижов.
Женька нерешительно посмотрен на его руку, оглянулся на Леночку, но определенных указаний не получил.
– Здравствуй. Тебе здесь что нужно?
– Я сейчас уйду, – ответил Чижов. – Я не буду мешать. Я так просто зашел – вижу, огонек, музыка, вечеринка… Но некоторые здесь, конечно, понимают.
Клавдия сидела оцепенев. Она чувствовала на себе взгляд Михаила, полный прежнего недоверия и вражды. Михаил отошел, в такт его шагам задребезжал перед Клавдией стакан, надетый на бутылку с лимонадом.
Чижов вертелся на стуле, покашливал, посмеивался, старался держаться развязно и независимо. Там, на улице, в темноте, все казалось ему так просто: пришел, исполнил, ушел. Но здесь, когда недружелюбно и настороженно уперлись в него двадцать пар глаз, он оробел. Уж не зря ли он затеял всю историю? Не оберешься потом неприятностей. Еще наложат по шее. Может быть, лучше уйти?
Женька, томившийся под взглядом Леночки, напомнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21