Тогда ей было сорок семь. Родилась она в Голландии, но переехала в Париж и жила одна. Я ведь тоже не вечная, месье комиссар. Мне уже семьдесят шесть.
— А вам их не дашь.
— Знаю. Моя мать прожила девяносто два года, а бабушка погибла от несчастного случая в восемьдесят восемь.
— А ваш отец?
— Он умер молодым.
Последние слова она произнесла так, словно это не имело значения, словно умирать в молодом возрасте было обычным уделом людей.
— Я почти уговорила Гийома жениться вторично, понимая, что иначе, когда меня не будет, он останется одиноким.
— И брак оказался несчастным?
— Это не совсем так. По крайней мере, вначале.
Я думаю, вся беда в том, что она была иностранкой.
Существуют какие-то мелочи, к которым никак нельзя привыкнуть. Я даже не знаю, как это выразить.
Ну, вот хотя бы вопрос кухни, она предпочитала одни блюда, мы — другие. А может быть, выходя замуж за моего сына, она рассчитывала, что он богаче, чем это оказалось в действительности.
— А она не имела состояния?
— Она была довольно обеспечена. Нельзя сказать, что у нее ничего не было, но теперь, когда жизнь так дорожает…
— Когда она умерла?
Старая дама широко раскрыла глаза.
— Умерла?
— Простите, я решил, что она умерла. Ведь вы сами говорите о ней в прошедшем времени.
Старая дама улыбнулась.
— Вы правы. Но говорю я так по другой причине.
Она умерла для нас. Иначе говоря, она от нас уехала.
— После ссоры?
— Гийом не такой человек, чтобы ссориться.
— А может быть, с вами?
— А я для этого уже слишком стара, месье комиссар.
Я слишком много перевидела на своем веку, слишком хорошо знаю жизнь и предоставляю каждому…
— Когда она уехала от вас?
— Два дня назад.
— Она заявила вам о своем отъезде?
— Мы с сыном прекрасно понимали, что этим кончится.
— Она вам об этом говорила?
— Часто.
— Она объясняла причину?
Старая дама ответила не сразу. Казалось, она размышляла.
— Сказать вам честно, что я по этому поводу думаю? Если я колеблюсь, то только из боязни, как бы вы не стали надо мной смеяться, но полагаю, что с комиссаром можно быть такой же откровенной, как с врачом или исповедником.
— Вы католичка, мадам Серр?
— Да. А моя невестка — протестантка. Но это не имело никакого значения. Видите ли, у нее сейчас невыгодный для женщины возраст. Каждая из нас, в течение нескольких лет, как будто сама не своя. Любой пустяк в этот период нас раздражает. Нам легко приходят в голову нелепые идеи.
— Понимаю. И это происходило с вашей невесткой?
— И это, и кое-что другое. В последнее время она только и мечтала о своей родине — Голландии, целые дни проводила за письмами своим голландским подругам.
— Ваш сын ездил с женой в Голландию?
— Нет, ни разу.
— Значит, она уехала во вторник?
— Да. С Северного вокзала. В девять сорок.
— Ночной поезд?
— Да. Целый день она провозилась с упаковкой багажа.
— Ваш сын проводил ее на вокзал?
— Нет.
— Она вызывала такси?
— Она пошла искать машину на углу бульвара Ришар-Валлас.
— Больше она не давала о себе знать?
— Нет, и не думаю, чтобы ей захотелось нам написать.
— Вопрос о разводе не возникал?
— Я же вам сказала, мы католики. А кроме того, у сына нет никакого желания жениться еще раз. Но мне по-прежнему непонятно, чем же мы обязаны приходу полиции?
— Я хотел бы спросить вас, мадам, что именно происходило в вашем доме во вторник вечером. Минутку.
У вас ведь нет прислуги?
— Эжени, наша уборщица, приходит ежедневно в девять утра и уходит в пять.
— Сейчас она здесь?
— Нет. Сегодня она выходная. Придет завтра.
— Она живет поблизости?
— Она живет в Пюто. По ту сторону Сены. Как раз над скобяной лавкой напротив места.
— Полагаю, что она помогла вашей невестке упаковать багаж?
— Она снесла вниз чемоданы.
— Сколько их было?
— Один сундук и два кожаных чемодана. И еще шкатулка с драгоценностями и несессер с туалетными принадлежностями.
— Эжени ушла от вас во вторник в пять часов, как обычно?
— Да, как обычно. Простите мое волнение, но мне впервые в жизни приходится отвечать на подобные вопросы, и признаюсь…
— Ваш сын выходил из дому в этот вечер?
— Что вы имеете в виду под словом «вечер»?
— Допустим, незадолго до обеда.
— Он, как обычно, ходил на прогулку.
— Вероятно, пошел выпить аперитив?
— Он не пьет.
— Никогда?
— Нет. Ничего, кроме стакана вина, разбавленного водой, во время еды. Во всяком случае, уж не ту гадость, которую называют аперитивом.
Буасье, чинно сидевший в своем кресле, казалось, втягивал в себя запах аниса, все еще сохранившийся на его усах.
— Как только он вернулся, мы сразу уселись за стол. Он всегда совершает одну и ту же прогулку. Эта привычка осталась у него с тех пор, как мы держали собаку, которую нужно было выводить в одно и то же время. Ну и, конечно, он привык.
— У вас теперь нет собаки?
— Нет, уже четыре года. С тех пор как умер Биби.
— И кошки нет?
— Нет. Моя невестка терпеть не могла кошек. Вот видите! Я невольно говорю о ней в прошедшем времени. Ведь мы воспринимаем теперь этот период как прошлое.
— Вы сели за стол втроем?
— Мария спустилась в столовую в ту минуту, когда я стала разливать суп.
— За обедом не произошло никакой ссоры?
— Нет. Обед прошел в полном молчании. Я понимала, что, несмотря ни на что, Гийом взволнован. С первого взгляда мой сын может показаться человеком холодным, но в действительности он крайне чувствительный.
Когда ты прожил с женщиной свыше двух лет…
Мегрэ и Буасье ничего не услышали. Но у старухи слух был тонкий. Она наклонила голову, словно прислушиваясь. И тут же оплошала: Мегрэ сразу понял и, поднявшись, направился к двери и отворил ее. За дверью стоял человек, который и в самом деле был выше, шире в плечах и толще комиссара. Вид у него был довольно смущенный: должно быть, он уже какое-то время подслушивал разговор в гостиной.
Его мать не солгала, когда сказала, что он отдыхает. Редкие растрепанные волосы прилипли ко лбу, ворот белой рубашки расстегнут. На ногах вышитые домашние туфли.
— Входите, месье Серр, — сказал Мегрэ.
— Прошу прощения. Я услышал шум и подумал…
Он говорил не торопясь, медленно переводя тяжелый взгляд с одного на другого.
— Это господа из полиции, — объяснила ему мать, вставая.
Он ничего не спросил, снова оглядел их и стал застегивать рубашку.
— Мадам Серр сказала нам, что ваша жена уехала позавчера.
На этот раз он, нахмурив брови, посмотрел на старую даму. Хотя его грузное тело казалось мягким, как и лицо, но в отличие от многих толстяков в нем не чувствовалось легкости. Кожа у него была матовая, очень бледная, в ушах и ноздрях виднелись пучки волос, а брови были огромные и кустистые.
— Чего, собственно говоря, хотят от меня эти господа? — спросил он.
— Не знаю.
Мегрэ помолчал, тоже не зная, что ответить, а Буасье недоумевал, как комиссару удастся выпутаться из этого неловкого положения. Ведь это были не такие люди, которым можно вкрутить что угодно.
— По правде говоря, месье Серр, о вашей жене разговор зашел совершенно случайно. Ваша мать сказала нам, что вы отдыхаете, и, поджидая вас, мы говорили о разных вещах. Если вы видите нас здесь, моего коллегу и меня — слово «коллега» для Буасье прозвучало так приятно! — то только потому, что до нас дошли сведения, будто на этих днях была совершена попытка вас ограбить.
Серр был не из той породы людей, которые отводят глаза. Напротив, он в упор смотрел на Мегрэ, словно желая прочитать его мысли.
— Откуда у вас такие сведения?
— Мы получили секретную информацию.
— Полагаю, вы имеете в виду осведомителей?
— Допустим, что это так.
— Очень сожалею господа, но…
— Значит, в вашем доме не было кражи?
— Если бы была, я сам не преминул бы поставить в известность комиссара полиции.
Он и не пытался казаться любезным. На его губах ни разу не промелькнуло и тени улыбки.
— Есть у вас сейф?
— Полагаю, что я вправе и не отвечать на ваш вопрос, но если уж вам это так интересно знать, скажу: сейф у меня действительно есть.
Мать пыталась делать ему какие-то знаки, по-видимому, советовала быть полюбезнее.
Он понимал, чего она хочет, но поступал по-своему.
— Если не ошибаюсь, — продолжал Мегрэ, — речь идет о сейфе фирмы Планшаров, который был установлен здесь восемнадцать лет назад.
Он нисколько не смутился. Он продолжал стоять, в то время как Мегрэ и Буасье сидели в полумраке гостиной; Мегрэ заметил, что у зубного врача такой же толстый подбородок, как и у мужчины на портрете, и такие же густые брови. Для забавы комиссар попытался представить его себе с бакенбардами.
— Я не помню, когда был установлен сейф, и это никого не касается.
— Войдя к вам, я заметил, что на вашей двери надежный запор и цепочка.
— Такое можно увидеть во многих домах.
— Ваша спальня и спальня вашей матери находятся на втором этаже?
Серр демонстративно не желал отвечать.
— Ваш кабинет и приемная находятся на первом?
По жесту старой дамы Мегрэ догадался, что эти комнаты граничат с гостиной.
— Вы разрешите мне туда заглянуть?
Серр колебался, потом открыл рот, и Мегрэ был уверен, что сейчас последует отказ. Видимо, и старуха это почувствовала, потому что сразу же вмешалась:
— Почему же не удовлетворить желание господ?
Пусть они сами убедятся, что никакой кражи не было.
Зубной врач пожал плечами с тем же упрямым и недовольным видом. Он не последовал за ними в соседние комнаты.
Мадам Серр сначала ввела их в кабинет, такой же старомодный, такой же темный, как и гостиная. За стулом с черным кожаным сиденьем возвышался большой темно-зеленый сейф старинной модели. Буасье подошел к нему и профессиональным жестом коснулся металла.
— Теперь вы видите, что все в порядке, — сказала старуха. — Не обижайтесь на моего сына, он в скверном настроении, но…
Она замолчала, заметив, что сын стоит в дверях и смотрит на них злобным взглядом.
Указав на книги в переплетах, стоявшие на полках, она продолжала, стараясь быть любезной:
— Не удивляйтесь, что здесь больше всего книг по праву. Это библиотека моего мужа. Он был адвокатом.
Наконец старуха открыла последнюю дверь. Здесь обстановка была куда проще. Обычный кабинет дантиста с вертящимся креслом и зубоврачебными инструментами. Оконные стекла до половины были матовые.
Проходя на обратном пути через кабинет, Буасье подошел к одному из окон и, проведя рукой по стеклу, многозначительно посмотрел на Мегрэ.
— Давно вы заменили это стекло? — спросил комиссар.
Старуха ответила не колеблясь:
— Четыре дня назад. Окно было открыто во время этой ужасной грозы, которую вы, конечно, помните.
— Вам пришлось вызвать стекольщика?
— Нет.
— Кто же вставил стекло?
— Мой сын. Он любит такую работу. Он сам всегда занимается всякими поделками в доме.
И тут Гийом Серр нетерпеливым голосом произнес:
— Эти господа не имеют никакого права нам надоедать, мама. Не отвечайте им больше.
Незаметно для сына она одарила Мегрэ улыбкой, которая должна была означать: «Не обращайте внимания. Я же вам говорила».
Она проводила их до двери — ее сын остался стоять посреди гостиной — и на прощанье, подойдя к Мегрэ вплотную, прошептала:
— Если вам нужно будет со мной поговорить, приходите, когда его нет дома.
Они снова вышли на солнце и сразу почувствовали, что рубашка прилипает к телу.
Пройдя через калитку — ее легкий скрип невольно напомнил калитку в монастыре, — они сразу заметили на противоположном тротуаре зеленую шляпку Эрнестины, сидящей на террасе бистро.
Мегрэ колебался. Они могли свернуть влево, чтобы избежать встречи. А так могло создаться впечатление, что они подошли к ней, чтобы отчитаться.
И все же, видимо, из какого-то чувства справедливости комиссар проворчал:
— Пойти, что ли, выпить кружку пива?
Эрнестина с вопрошающим видом смотрела, как они приближались к бистро.
Глава 3
в которой Эрнестина стыдливо набрасывает на себя халат, а старая дама из Нейи наносит визит Мегрэ
— Что ты сегодня делал? — спросила мадам Мегрэ, когда они уселись за стол у открытого окна.
В домах напротив люди тоже ужинали. Мужчины сбросили пиджаки, и в темноте резко выделялись светлые пятна их рубашек. Другие, уже успевшие поесть, облокотившись о подоконник, смотрели на улицу. Слышались звуки музыки, передаваемой по радио, крик грудного ребенка, шум голосов. У некоторых дверей на стульях, вынесенных на тротуар, сидели консьержки.
— Ничего особенного, — ответил Мегрэ. — История с одной голландкой. Может быть, она убита, а может быть, где-то и существует.
Рано еще было об этом говорить. В общем, он вел себя сегодня довольно лениво. Они долго просидели на террасе маленького бистро в Нейи, он, Буасье и Эрнестина. Из всех троих больше всего была возбуждена Долговязая.
Она возмущалась:
— Значит, он сказал, что это вранье?
Хозяин принес кружки с пивом.
— По правде говоря, он ничего не сказал. Разговаривала с нами его мать, а сам зубной врач скорее выставил нас за дверь.
— Он утверждает, что в его кабинете не было трупа?
Видимо, Эрнестина уже успела расспросить хозяина бистро об обитателях дома за оградой.
— Тогда почему же он не сообщил в полицию, что его пытались ограбить?
— Он говорит, что никто и не пытался его ограбить.
Она, видимо, знала привычки Фреда Унылого:
— А разве в окне не вырезали стекло?
Буасье посмотрел на Мегрэ, словно советуя молчать, но Мегрэ не обратил на это внимания.
— Одно стекло действительно недавно заменили.
Но, кажется, оно было разбито четыре или пять дней назад, в тот вечер, когда была ужасная гроза.
— Он врет!
— Ну конечно, кто-то здесь врет.
— Вы думаете, это я?
— Я этого не сказал. Может быть, и Альфред.
— А к чему тогда он плел мне эту историю по телефону?
— Может быть, он ее и не рассказывал, — вмешался в разговор Буасье, пытливо глядя на Долговязую.
— С чего бы я все это придумала? Вы тоже так считаете, месье Мегрэ?
— Я ничего не считаю.
Комиссар неопределенно улыбался.
Пиво было отменное. В тени пахло свежестью, как в деревне. Может быть, из-за близости Булонского леса.
Так они бездельничали всю вторую половину дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15