Пока Жан, опустив голову, пытался проглотить хоть что-нибудь, она наблюдала за ним и заметила какую-то новую деталь в его одежде.
— Откуда еще этот галстук?
— Это Рене дал мне его…
— Рене, всегда этот Рене, а у тебя нет никакого самолюбия! Мне за тебя стыдно! У этих людей, может быть, и есть деньги, но из-за одного этого они еще не заслуживают уважения! Его родители не женаты…
— Мама!
Обычно он называл ее «мать». Но сейчас он хотел говорить умоляюще. Он дошел до предела. Он не требовал ничего, кроме покоя в течение тех нескольких часов, которые обязан был проводить дома. Он представлял себе незнакомца, расхаживающего напротив, как раз возле стены школы, где прошли его детские годы.
— Нет, сын мой! Ты пошел по плохой дороге, говорю тебе! Пора прекратить это, если ты не хочешь кончить плохо, как твой дядя Анри.
Кошмар! Опять эти упоминания о дяде, которого встречали иногда мертвецки пьяным или видели на стремянке, когда он красил фасад какого-нибудь дома.
— А ведь он получил образование! Мог занять любое положение…
Жан встал с полным ртом, буквально сорвал свою шляпу с вешалки и выбежал из дому.
В Льеже некоторые газеты выходят и по утрам, но главный выпуск появляется в два часа. Шабо пошел к центру города, словно в полусне, окутанный каким-то пронизанным солнцем облаком, мешавшим ему четко видеть, и, перейдя Мёзу, очнулся от криков:
— Покупайте «Льежскую газету»! Только что вышедшую «Льежскую газету»… Труп в плетеном сундуке!.. Ужасные подробности… Покупайте «Льежскую газету»!..
Возле него, буквально в двух метрах, широкоплечий мужчина покупал «Льежскую газету», ожидал сдачи. Жан пошарил у себя в кармане, там были ассигнации, которые он сунул туда, но не нашлось мелкой монеты. Тогда он пошел дальше и вскоре толкнул дверь конторы, куда уже вернулись служащие.
— Вы опоздали на пять минут, — заметил заведующий. — Это небольшое опоздание, но повторяется слишком часто…
— Извините… Из-за трамвая… Я принес вам «малую кассу»…
Он чувствовал, что лицо у него не такое, как всегда.
Щеки горели. В глазах кололо.
Месье Озэ перелистывал записную книжку, проверяя суммы внизу страниц.
— Сто восемнадцать франков пятьдесят сантимов…
Столько у вас осталось?..
Жан пожалел, что ему не пришлось разменять ассигнации. Он слышал, как заместитель заведующего и машинистка говорили о плетеном сундуке.
— Графопулос. Это турецкая фамилия?
— Кажется, он грек…
Жан вытащил из кармана две ассигнации по сто франков. Что-то еще выпало оттуда. Месье Озэ холодно указал ему на пол. Это была третья ассигнация.
— Мне кажется, вы слишком легкомысленно относитесь к деньгам. У вас нет бумажника?
— Простите…
— Если бы хозяин видел, как вы кладете банковские билеты прямо в карман… Ну, ладно! У меня нет мелочи… Вы потом отчитаетесь в этих ста восемнадцати франках пятидесяти сантимах… Когда деньги кончатся, спросите у меня еще… Сегодня после полудня вы обойдете газеты и сдадите туда наши объявления… Это срочно! Нужно, чтобы они появились завтра…
— Турок! Турок! Турок!
На улице Жан купил газету и с минуту оставался в центре группы зевак, потому что продавец искал для него сдачу. Он прочел на ходу, толкая прохожих:
«ТАЙНА ПЛЕТЕНОГО СУНДУКА
…Сегодня утром, около девяти часов, сторож, только что открывший ворота зоологического сада, заметил плетеный сундук большого размера, стоявший на лужайке.
Он тщетно пытался открыть его. Сундук был закрыт на задвижку, запертую большим висячим замком.
Сторож позвал полицейского Леруа, который, в свою очередь, оповестил полицейского комиссара четвертого округа.
Только в десять часов сундук был отперт слесарем.
Представьте себе зрелище, открывшееся глазам следователей!
Внутри был труп, сложенный пополам! Стараясь полностью засунуть его в сундук, преступник не остановился перед тем, чтобы сломать шейные позвонки. Это был труп человека лет сорока ярко выраженного иностранного типа. Обыск ничего не дал, бумажника при нем не оказалось! В одном из жилетных карманов были найдены визитные карточки на имя Эфраима Графопулоса.
Этот человек, по-видимому, прибыл в Льеж совсем недавно, потому что его нет в списке иностранцев и он не фигурирует среди вновь прибывших постояльцев гостиниц города.
Судебный врач начнет вскрытие только сегодня днем, но уже теперь есть основания предполагать, что смерть наступила в течение ночи и что убийство было совершено при помощи очень тяжелого орудия: резиновой дубинки, железного бруска, мешка с песком или свинцовой палки.
Из следующего выпуска нашей газеты можно будет Узнать все подробности этого дела, которое обещает быть сенсационным».
С газетой в руках Жан подошел к окошечку газеты «Ла Мёз», сдал туда судебные объявления и стоял, ожидая квитанции. Город был оживлен. То были последние солнечные дни. На бульварах уже начинали строить балаганы для большой осенней ярмарки.
Он напрасно пытался заметить, не идет ли позади него тот человек, который следил за ним утром.
Проходя мимо «Пеликана», он не обнаружил там Дельфоса, хотя у него не было лекций во второй половине дня.
Он сделал крюк, чтобы пройти по улице По д'Ор.
Двери «Веселой мельницы» были открыты. Зал тонул в темноте, в нем едва различались гранатовые банкетки.
Виктор мыл окна, обильно поливая их водой. И Шабо ускорил шаги, чтобы его не заметили.
Он зашел еще в «Экспресс», в «Льежскую газету».
Балкон Адели притягивал его. Однажды он уже посетил ее, месяц тому назад. Дельфос поклялся ему, что он был любовником танцовщицы. И тогда Шабо постучал к ней в дверь, около полудня, под каким-то предлогом. Она приняла его, одетая в сомнительной чистоты халат, и при нем продолжала одеваться, болтая с ним, как близкая приятельница.
Шабо не делал никаких попыток. И все-таки ему приятна была такая интимность.
Он толкнул дверь первого этажа, рядом с бакалейной лавочкой, поднялся по темной лестнице, постучал.
Никто не ответил. Но скоро раздались шаркающие шаги. Дверь приоткрылась, донесся резкий запах горящей спиртовки.
— Это ты! Я думала, это твой приятель!
— Почему?
Адель уже возвращалась к маленькой никелевой спиртовке, на которой лежали щипцы для завивки.
Так, подумала! Не знаю, почему! Закрой дверь, быстрее! А то сквозняк…
В эту минуту у Шабо возникло желание довериться ей, сказать ей все, спросить у нее совета, чтобы эта женщина с усталыми глазами и с телом, немного увядшим, но таким еще соблазнительным под халатом, в красных домашних туфлях, в которых она шлепала по неубранной комнате, утешила его.
На незастланной постели он увидел номер «Льежской газеты».
Глава 3
Широкоплечий мужчина
Она только что встала, возле спиртовки стояла открытая коробка сгущенного молока.
— Ты пришел один, без приятеля? — еще раз спросила она.
— А почему я должен быть с ним?
Она не заметила его раздражения, открыла шкаф и достала оттуда рубашку розовато-оранжевого цвета.
— Это правда, что его отец крупный промышленник?
Жан не сел, он даже не снял шляпу. Он смотрел, как она ходила по комнате, охваченный смутным чувством: здесь были и меланхолия, и желание, и инстинктивное уважение к женщине, и отчаяние.
Она не выглядела красавицей, особенно в шлепанцах и мятом халате. Но, может быть, для него, когда она держалась так просто, в ней было еще больше очарования. Сколько ей лет? Двадцать пять или тридцать?
Во всяком случае, она уже знала жизнь. Она часто говорила о Париже, о Берлине, об Остенде. Упоминала названия всем известных ночных кабачков.
Но без увлечения, без гордости, без рисовки. Напротив! Главной чертой ее характера была усталость, сквозившая в зеленых глазах, в небрежной манере держать в губах сигарету, в жестах, в улыбках.
Улыбающаяся усталость.
— Фабрикант чего?
— Велосипедов.
— Забавно! Я знала в Сент-Этьенне другого фабриканта велосипедов. Сколько ему лет?..
— Отцу?
— Нет, Рене…
Он нахмурился еще больше, услышав это имя в ее устах.
— Восемнадцать…
— Пари держу, что он испорченный мальчишка!
Фамильярность между ними была полной. Она держалась с Шабо, как с равным. И напротив, о Дельфосе она говорила с оттенком уважения.
Угадала ли она, что Шабо не был богат, что в материальном отношении его семья была приблизительно такая же, как у нее?
— Садись! Тебя не стесняет, что я одеваюсь?.. Подай же мне сигареты…
Он поискал их вокруг себя.
— На ночном столике!.. Да вот они…
И Жан, сильно побледнев, с трудом решился дотронуться до портсигара, который он видел накануне в руках незнакомца. Он посмотрел на свою собеседницу: в халате, распахнутом на голом теле, она надевала чулки.
Это смутило его еще больше, чем в первый момент. Он покраснел, может быть, из-за портсигара, может быть, из-за этого обнаженного тела, а вернее, причиной было и то и другое.
Адель была не только женщиной. Это была женщина, связанная с какой-то драмой, женщина, которая, конечно, скрывала какую-то тайну.
— Ну, так что же ты?
Он подал ей портсигар.
— А у тебя есть спички?
Рука его дрожала, когда он протянул ей горящую спичку. Тогда она рассмеялась.
— Послушай! Ты, наверное, немного женщин видел на своем веку!..
— У меня были любовницы.
Она рассмеялась еще громче. Прищурившись, посмотрела ему в лицо.
— А ты забавный! Смешной парень!.. Подай мне корсет…
— Вы вчера вернулись поздно?
Она посмотрела на него немного серьезнее.
— А ты не влюблен?.. Да еще и ревнуешь!.. Теперь я понимаю, почему ты надулся, когда я заговорила о Рене… Ну-ка! Повернись к стене…
— Вы читали газеты?
— Я только просмотрела фельетон.
— Вчерашний тип убит.
— Кроме шуток?
Она не очень взволновалась. Просто спросила с любопытством:
— А кто его убил?
— Неизвестно. Его труп нашли в плетеном сундуке.
Она сбросила халат на кровать. Жан обернулся в тот момент, когда она спускала на бедра рубашку и искала в стенном шкафу платье.
— Из-за этой истории у меня опять будут неприятности!..
— Вы вышли из «Веселой мельницы» вместе с ним?
— Нет! Я ушла одна…
— А-а!
— Можно подумать, что ты мне не веришь… Ты воображаешь, что я вожу к себе всех посетителей кабачка?.. Я танцовщица, мой милый… И поэтому я должна способствовать тому, чтобы дела заведения шли успешно… Но как только двери нашей лавочки закрываются, кончено!..
— А все-таки с Рене…
Он понял, что говорит чушь.
— Что с Рене?
— Ничего… Он мне сказал…
— Какой идиот! Говорю тебе, он только поцеловал меня, не более… Дай-ка мне еще сигарету…
Она надела шляпу.
— Уф! Надо пойти кое-что купить… Пошли!.. Закрой дверь…
Они спустились друг за другом по темной лестнице.
— Тебе в какую сторону?
— Иду в контору.
— Придешь сегодня вечером?
Толпа двигалась по тротуарам. Они расстались, и несколько секунд спустя Жан Шабо уселся за свой письменный стол перед стопкой конвертов, на которые надо было наклеить марки.
Сам не зная почему, он теперь испытывал скорее грусть, нежели страх. Он с отвращением смотрел на письменный стол, устланный объявлениями нотариальной конторы.
— Квитанции у вас? — спросил у него заведующий.
Жан подал их.
— А квитанция «Льежской газеты»? Вы что, забыли «Льежскую газету»?
Подумаешь, драма! Катастрофа! Заведующий говорил таким трагическим тоном.
— Послушайте, Шабо, я должен сказать вам, что так не может продолжаться. Работа есть работа. Долг есть долг. Я вынужден поговорить об этом с хозяином. А кроме того, я слышал, что вас встречают по ночам в таких неподходящих местах, куда я лично никогда не ступал ногой. Откровенно говоря, вы пошли по плохой дорожке. Смотрите на меня, когда я говорю с вами! И не принимайте такой иронический вид! Слышите? Это вам так не пройдет…
Дверь захлопнулась. Молодой человек остался один и продолжал наклеивать марки на конверты.
В это время Дельфос, вероятно, сидел на террасе «Пеликана» или в каком-нибудь кино. Стенные часы показывали пять. Шабло подождал, пока они подвинулись еще шестьдесят раз — на одну минуту, — потом встал, взял шляпу и закрыл на ключ ящик своего стола.
Широкоплечего мужчины поблизости он не заметил.
Было свежо. Сумерки расстилали на улицах широкие полосы голубоватого тумана, пронизанные огнями витрин и светом из окон трамваев.
— Покупайте «Льежскую газету»…
Дельфоса в «Пеликане» не было. Шабо искал его в других центральных кафе, где они обычно встречались.
Ноги у него были такие тяжелые, а голова такая пустая, что ему захотелось пойти лечь.
Когда он вернулся домой, то сразу же почувствовал, что происходит нечто необычное. Дверь кухни была открыта. Мадемуазель Полина, польская студентка, жившая в меблированной комнате в их доме, наклонилась над кем-то, кого молодой человек не сразу разглядел.
Он молча приблизился. Вдруг раздались рыдания.
Мадемуазель Полина, приняв строгое выражение, повернула к нему свое некрасивое лицо.
— Посмотрите на вашу мать, Жан.
А мадам Шабо, в переднике, положив локти на стол, плакала горькими слезами.
— Что случилось?
— Это вы должны знать, — ответила полька.
Мадам Шабо вытирала красные глаза, смотрела на сына и рыдала еще сильнее.
— Он добьется, что я умру!.. Это ужасно!..
— Что я сделал, мать?
Жан говорил невыразительным, слишком ясным голосом. Страх сковывал его с головы до ног.
— Оставьте нас, мадемуазель Полина… Вы очень милая… Мы всегда предпочитали быть бедными, но честными!..
— Я не понимаю…
Студентка ускользнула. Слышно было, как она поднималась по лестнице и оставила открытой дверь своей комнаты.
Что ты наделал?.. Говори откровенно… Отец сейчас вернется… Когда я подумаю, что узнает весь квартал…
— Клянусь тебе, я не понимаю!..
— Ты лжешь!.. Ты прекрасно знаешь, что лжешь с тех пор, как ты с этим Дельфосом и с этими грязными женщинами!.. Полчаса тому назад прибежала торговка овощами, мадам Вельден, мадемуазель Полина была здесь…
И мадам Вельден сказала при ней, что приходил человек, чтобы получить у нее сведения о тебе и о нас. Этот человек, конечно, из полиции!.. И надо ж было, чтобы он обратился именно к мадам Вельден, самой главной сплетнице во всем квартале!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14