Я заглядываю в январь. Я вижу, что Судакис в отставке. Вот и все. Я не знаю, почему. Я пока еще не воспринимаю окружающие структуру причины и следствия, только само событие. Это отличается от проектирования тенденций, это совсем другое, шире, меньше внушает доверие, но более надежно, стопроцентная надежность, стопроцентная Потому что я могу ВИДЕТЬ, что произойдет.Мардикян долго молчал. Наконец, он сказал внезапно охрипшим голосом:— Лью, ты это серьезно?— Абсолютно.— Если я пойду и договорюсь с Куинном, ты скажешь ему точно то, что сказал мне? Точно?— Да.— Подожди здесь, — сказал он.Я подождал. Я старался ни о чем не думать, освободив ум, запустив стохастический поток: может, я ошибся, перехитрил сам себя? Я старался не верить в это. Я убеждал себя, что пришло мое время раскрыть то, на что я действительно способен. Достоверности ради я не стал упоминать о роли Карваджала в этом процессе, а с другой стороны, мне ничего не оставалось делать, и я почувствовал огромное облегчение, я чувствовал теплый легкий поток внутренней свободы теперь, когда выбрался из своего укрытия.Минут через пятнадцать Мардикян вернулся. С ним был мэр. Они сделали несколько шагов и остановились бок о бок у двери, странно несочетающаяся пара. Темный и удивительно высокий Мардикян и светловолосый, низенький, крепкий Куинн. Они выглядели ужасно торжественно. Мардикян сказал:— Расскажи мэру то, что рассказал мне, Лью.Радостно я повторил свою исповедь о втором видении, используя, насколько возможно, те же самые фразы. Куинн бесстрастно слушал. Когда я закончил, он спросил:— Сколько вы у меня работаете, Лью?— С начала девяносто шестого.— Почти четыре года. А сколько прошло с тех пор, как вы открыли в себе прямой канал в будущее?— Недавно, только с последней весны. Помните, когда я предложил вам провести через городской совет билль о замораживании нефти, как раз перед тем, как танкеры потерпели крушение недалеко от Техаса и Калифорнии. Это было тогда. Я не просто гадал. А потом и другие дела, которые иногда казались такими непонятными…— Как будто у вас сеть волшебных глаз? — поинтересовался Куинн.— Да, да. Помните, Пол, тот день, когда вы сказали мне, что решили начать борьбу за Белый дом в две тысячи четвертом году, что вы мне тогда сказали? Вы сказали мне, что я буду вашими глазами в будущее. Вы даже представить не можете, как вы были правы.Куинн рассмеялся. Это был не радостный смех. Он сказал:— Я думал, что вам нужна только пара недель отдыха, чтобы прийти в себя. Лью. Но сейчас я вижу, что проблема гораздо серьезнее.— Что?— Вы были хорошим другом и ценным советником для меня в течение четырех лет. Я не стану принижать ценность оказанной вашим помощи. Может быть, вы получили свои идеи из глубокого интуитивного анализа тенденций, может, из компьютера, может, какой-то гений нашептывал вам их на ухо, но независимо от того откуда вы их получали, вы давали мне полезные советы. Но после того, что я услышал, я не могу продолжать рисковать держать вас в штате. Если начнут говорить, что ключевые решения Пола Куинна предсказаны ему каким-то гуру, провидцем, чем-то вроде ясновидящего Распутина, что я сам — ничто, просто кукла, танцующая на веревочках, я кончен, я мертв. Мы отправим вас с бессрочный отпуск, который был бы эффективен сейчас, с сохранением содержания до конца финансового года, согласны? Это даст вам более чем семимесячный срок для восстановления старого частного консультативного бизнеса, прежде чем вас снимут с муниципального довольствия. С этим вашим разводом и всем остальным вы, вероятно, находитесь в стесненном финансовом положении и я не хотел бы его усугублять. И давайте договоримся: я не делаю никаких публичных заявлений о причине вашей отставки, а вы не будете открыто объявлять о предполагаемом происхождении советов, которые вы мне давали. Достаточно справедливо, по-моему.— Вы увольняете меня, — пробормотал я.— Мне жаль, Лью.— Я могу сделать вас президентом, Пол.— Предполагаю, что я должен добиться этого сам.— Вы думаете, что я сумасшедший, не так ли? — спросил я.— Это слишком резкое слово.— Но ведь вы так думаете? Вы думаете, что получаете советы от опасного помешанного, и не имеет значения, что советы этого помешанного всегда верны. И теперь вам надо от него избавиться, потому что люди начнут думать, что у вас в администрации работает колдун, и поэтому…— Пожалуйста, Лью, — сказал Куинн. — Мне и так тяжело.Он пересек комнату, сжал своей сильной рукой мою влажную и холодную. Он приблизил свое лицо к моему. Вот оно, знаменитое обхождение Куинна — еще раз, на прощание. Он сказал настойчиво:— Верьте мне. Мне будет очень вас не хватать. Как друга, как советника.— Может быть, я совершил большую ошибку. Мне очень больно это делать. Но вы правы, я не могу рисковать, Лью. Я не могу рисковать. 35 После обеда я вычистил свой стол и пошел домой, пошел туда, где теперь был мой дом, бродил по убогим полупустым комнатам весь остаток дня, стараясь оценить, что же произошло со мной. Уволен? Да, уволен. Я снял маску, и им не понравилось то, что было под ней. Я перестал притворяться наукообразным и раскрыл колдовство, я сказал Мардикяну истинную правду, и теперь я больше не буду ходить в Сити Холл, сидеть среди сильных мира сего, больше не буду формулировать и направлять судьбу харизматического Пола Куинна. И когда он будет принимать клятву в январе через пять лет в Вашингтоне, я буду наблюдать эту сцену издалека, по телевидению, всеми забытый смиренный изгой от администрации. Я чувствовал себя таким несчастным, что готов был заплакать. Без жены, без работы, без цели, я часами бродил по своей квартире и, устав от этого, бездумно стоял больше часа у окна, наблюдая, как небо становилось свинцовым, как первые в этом сезоне снежинки падали, медленно кружась, наблюдал холодную ночь, распростершуюся над Манхэттеном.Затем отчаяние сменилось гневом, я позвонил Карваджалу.— Куинн знает, — сказал я, — об отставке Судакиса. Я дал записку Мардикяну и он связался с мэром.— Да?— И они уволили меня. Они думают, что я сошел с ума. Мардикян переговорил с Судакисом, который сказал, что ни в какую отставку не собирается. И Мардикян сказал, что они с мэром обеспокоены моими дикими предсказаниями по магическому глазу. Они сказали, чтобы я вернулся к простой прогностической работе, поэтому я сказал им о ВИДЕНИИ. Я не упоминал вас. Я сказал, что я сам могу делать это, и что оттуда я получил такие данные, как поездка к Тибодо или отставка Судакиса. Мардикян заставил меня повторить все Куинну. И Куинн сказал, что для него слишком опасно держать в штате помешанного вроде меня. Хотя он высказал это более мягко. До тридцатого июня я в отпуске, а затем я буду исключен из платежной ведомости.— Понятно, — сказал Карваджал, в его голосе не звучало ни сочувствия, ни разочарования.— Вы знали, что это случится?— Я?— Вы должны были. Не играйте со мной в игры, Карваджал. Вы знали, что меня выкинут, если я расскажу мэру, что Судакис собирается в отставку в январе?Карваджал ничего не ответил.— Вы знали или нет? — я уже кричал.— Я знал, — сказал он.— Вы знали. Конечно, вы знали. Вы знаете все. Но мне вы не сказали.— А вы не спрашивали, — невинно ответил он.— Мне и в голову не пришло спрашивать. Бог знает, почему, но не пришло. А вы не могли предупредить меня? Вы не могли сказать «Держи язык за зубами, ты попадешь в еще худшую беду, чем ожидаешь, тебе дадут по заднице, если ты не будешь осторожен»?— Почему вы так поздно задаете такой вопрос, Лью?— А вы хотели спокойно сидеть и позволять моей карьере рушиться?— Подумайте внимательно, — сказал Карваджал, — я знал, что вас уволят, да. Так же, как знаю, что Судакис уйдет в отставку. Но что я мог сделать? Запомните, для меня ваше увольнение уже произошло. Это не предмет для предотвращения.— О, боже! Опять консервация реальности?— Конечно. Действительно, Лью, вы думаете, что если бы я вас предупредил, то в вашей власти было бы что-нибудь изменить? Как это было бы бесполезно! Как глупо! Ведь нам не дано менять события, не так ли?— Не дано, — сказал я горько. — Мы стоит в стороне и вежливо позволяем им происходить. А если необходимо, мы ПОМОГАЕМ им происходить. Даже если это несет разрушение карьеры, даже если это несет крушение попыток стабилизировать политические судьбы этой несчастной, плохо управляемой страны, ведя к президентству человека, который… О, господи, Карваджал, вы привели меня прямо туда, не так ли? Вы втянули меня во все это, а теперь умываете руки. Разве не так? Вы просто умываете руки!— Есть кое-что похуже потери работы, Лью.— Но все, что я строил, все, что я пытался сформировать… Как теперь, ради всего святого, я смогу помочь Куинну? Что мне делать? Вы сломали меня!— Случилось то, что должно было случиться, — сказал он.— Будьте вы прокляты, вместе с вашим благочестивым принятием!— Я думал, что вы уже подошли к тому, чтобы разделить со мной это принятие.— Я ничего не разделяю с вами, — ответил я ему. — Я вне себя, что позволил себе связаться с вами, Карваджал. Потому что я потерял Сундару, место рядом с Куинном, я потерял здоровье и рассудок, я потерял все, что имело значение для меня, и ради чего? РАДИ ЧЕГО? Ради вонючего взгляда в будущее, который, может быть не дает ничего, кроме усталости? Кроме головной боли по поводу фаталистической философии и полусырых историй о течении времени? Боже мой! Я хотел бы никогда не слышать о вас! Вы знаете, кто вы Карваджал? Вы вампир, кровосос, вытягивающий из меня энергию и жизнеспособность, использующий меня для поддержки своих сил во время вашего движения к концу вашей собственной бесполезной, стерильной, лишенной мотивов, бесцельной жизни.Похоже, Карваджала все это даже не задело.— Мне жаль слышать, что вы так расстроены, Лью, — сказал он мягко.— Что еще вы скрываете от меня? Валяйте, выкладывайте мне все плохие новости. Я поскользнусь на льду на Рождество и сломаю себе шею? Я проживу все мои сбережения и меня выкинут из банка? А затем я стану наркоманом? Давайте, рассказывайте, что мне предстоит теперь!— Пожалуйста, Лью.— Рассказывайте!— Вы должны постараться успокоиться.— Рассказывайте!— Я ничего не прячу. Зима для вас не будет насыщена событиями. Это для вас будет время перехода, размышлений и внутреннего изменения без каких-либо драматических внешних событий. А затем… Потом… Я не могу вам больше ничего сказать, Лью. Я не могу ВИДЕТЬ дальше наступающей весны.Эти последние слова ударили меня как колом ниже пояса. Конечно! Конечно! Карваджал собирался умереть. Человек, который ничего не сделал бы для предотвращения собственной смерти, не собирался вмешиваться, когда кто-нибудь другой, даже его единственный друг, безмятежно шел к катастрофе. Он мог бы даже столкнуть этого друга со скользкого склона, если бы чувствовал, что такой толчок необходим. Было наивно с моей стороны думать, что Карваджал сделал бы что-нибудь, чтобы защитить меня от беды, если бы он когда-нибудь УВИДЕЛ эту беду. Это был человек, приносящий плохие новости. И этот человек накликал на меня беду. Я сказал:— Всякие отношения между нами прекращаются. Я боюсь вас. Я не хочу больше иметь с вами дела, Карваджал. Больше вы обо мне не услышите.Он молчал. Может, он спокойно смеялся. Да, почти точно, он спокойно смеялся. Его молчание лишило мою, прощальную речь мелодраматической силы.— До свидания, — сказал я, чувствуя себя глупо, и с треском повесил трубку. 36 Зима подступила к городу. В течение нескольких лет снега не было до января и даже до февраля. А в этом году на День Благодарения все было бело от снега, в первые недели декабря вьюга сменяла вьюгу до тех пор, пока не стало казаться, что вся жизнь в Нью-Йорке замрет в новой хватке ледникового периода. В городе была сложнейшая снегоуборочная техника: под дорожным покрытием везде были проложены кабели обогрева, уборочные грузовики с платформами, снабженными огромными емкостями для растапливания снега, армада снегоуборочных машин и снегоприемников, волокуш-скребков и снегосепараторов, но никакие уборщики не могли справиться с проделками погоды, которая покрыла все десятисантиметровым слоем снега в среду, дюжиной сантиметров в пятницу, пятнадцатью в понедельник и полуметром в субботу. Неожиданно между штормами наступила оттепель, и верхний слой снежной массы размяк и начал таять, переполняя водосточные канавы. Но затем опять наступил холод, убийственный холод, и то, что растаяло, быстро превратилось в острые, как нож, льдинки. Вся деятельность остановилась в замерзшем городе. Везде царило таинственное молчание. Я не выходил из дома; так же поступали все, у кого не было очень мощных стимулов для того, чтобы выходить. Тысяча девятьсот девяносто девятый год, весь двадцатый век, казалось, отбывал в тишину вечной мерзлоты.В это суровое время я фактически ни с кем не контактировал, кроме Боба Ломброзо. Финансист позвонил через пять или шесть дней после моего увольнения, чтобы выразить сожаление.— Но почему? — хотел он знать, — ты вообще решил рассказать Мардикяну об истинной подоплеке всего этого?— У меня не было выбора. Они с Куинном перестали воспринимать меня серьезно.— И ты думаешь, что они стали бы относится к тебе серьезнее, если ты заявишь им о том, что ты можешь видеть будущее?— Я рискнул и проиграл.— Для человека, у которого всегда было так сильно развито шестое чувство, Лью, ты повел себя в этой ситуации удивительно глупо.— Я знаю, знаю. Полагаю, я посчитал, что у Мардикяна более гибкое воображение. Куинна я, возможно, тоже переоценил.— Хейг не добился бы того, чего достиг сегодня, если бы у него было гибкое воображение, — сказал Ломброзо. — Что касается мэра, он делает большие ставки и не хотел бы рисковать без необходимости.— Но ради меня стоит рисковать, Боб. Я могу помочь ему.— Если ты намереваешься добиться, чтобы он взял тебя обратно, забудь об этом. Куинн в ужасе от тебя.— В ужасе?— Ну, может, это и слишком сильное слово. Но ты доставил ему достаточно неудобств. Он почти уверен, что ты действительно можешь делать то, о чем заявил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28