Он сказал, выразив свое одобрение:— У вас из окна спальной комнаты вид на Вторую Авеню?— Да.— Темная кушетка?— Да. А почему вы хотите это знать?— Просто проверяю, — сказал он. — Чтобы быть уверенным, что вы нашли правильное место.— Вы имеете ввиду, что я нашел то, что вы ВИДЕЛИ?— Верно.— А разве было какое-нибудь сомнение, — спросил я. — Вы перестали верить тому, что ВИДИТЕ?— Ни на секунду. А вы?— Верю ли я вам? Я верю вам. А какого цвета у меня раковина в ванной?— Я не знаю, — сказал Карваджал, — я никогда и не старался заметить этого. А вот холодильник у вас светло-коричневый.— О'кей. Вы произвели на меня впечатление.— Надеюсь. Вы готовы записывать?Я нашел блокнот.— Давайте, — сказал я.— Четверг, тридцать первого октября. Куинн полетит в Луизиану на следующей недели для встречи с губернатором Тибодо. После этого Куинн заявит о своей поддержке проекта строительства дамбы. Когда он вернется в Нью-Йорк, он уволит сотрудника отдела жилищных проблем Риккарди и предоставит эту должность Чарльзу Льюисону. Риккарди будет назначен в администрацию по расовым вопросам, а потом…Я все это записал, качая головой, как обычно, в то время как Карваджал бормотал свое. Какое мне дело до Тибодо? Почему я должен предсказывать строительство дамбы? Я думал, что дамбами уже не пользуются. И Риккарди справляется со своей работой насколько хватает его интеллектуальных способностей. Разве итальянцы не обидятся, если я предложу ему такую высокую должность? И так далее, и так далее.В эти дни я все чаще приходил к Куинну со странными стратагемами. Необъяснимыми и невероятными, потому что сейчас трубопровод от Карваджала вел свободно из ближайшего будущего, неся мне советы, как лучше маневрировать и манипулировать, которые я должен был передавать Куинну. Куинн следовал всему, что я предлагал, но иногда мне трудно было заставить его делать то, о чем я просил. В один прекрасный день он откажется, не уступит ни на йоту; что тогда случится с безальтернативным будущим Карваджала?На следующий день в привычное время я был в Сити-Холле. Необычно было ехать по второй Авеню вместо привычного пути со Стейтен-Айленда — и к половине десятого пачка моих записей для мэра была готова. Я отправил их. Через десять минут телефон внутренней связи подал голос, и мне было сообщено, что помощник мэра Мардикян хочет видеть меня.Похоже, готовились неприятности. Я это интуитивно почувствовал, когда спустился в холл и увидел лицо Мардикяна, направлявшегося в свой кабинет. Он выглядел недовольным, выведенным из себя, раздраженным, напряженным. Его глаза блестели сильнее обычного, он покусывал губу. Мои самые свежие записи были вложены в украшенную алмазами подставку на его столе. Где был лощеный, гладкий, отлакированный Мардикян? Исчез. Испарился. На его месте был этот резкий, взвинченный человек.Он спросил, глядя на меня тяжелым взглядом:— Лью, что это за чертова чепуха по поводу Риккарди?— Желательно передвинуть его с его нынешней работы.— Я знаю, что желательно. Ты только что предложил нам это. Почему желательно?— Это диктуется динамикой дальнего уровня, — сказал я, пытаясь блефовать. — Я не могу дать тебе убедительной и конкретной причины, но мои чувства подсказывают мне, что не очень мудро держать на этой работе человека, который так близко идентифицируется с Итало-Американской общиной здесь, особенно с реальными сословными интересами внутри этой общины. Льюисон — хорошая, нейтральная, неабразивная фигура, которая может быть более безопасной в этой щели, когда мы в следующем году вплотную подойдем к выборам мэра, и…— Оставь это, Лью.— Что?— Брось. Ты не говоришь мне дела. Ты просто создаешь шум. Куинн считает, что Риккарди достойно справляется со своей работой, и твои записи его расстроили. А когда я запросил у тебя подтверждающих данных, ты просто пожимаешь плечами и говоришь, что у тебя предчувствие…— Мои предчувствия всегда…— Подожди, — сказал Мардикян. — А это дело в Луизиане. Боже! Тибодо — полная противоположность всему, чего старается придерживаться Куинн. Почему, черт побери, мэр должен тащить свою задницу в Батон Руж ради того, чтобы обняться с допотопным фанатиком и поддержать бесполезный, спорный и экологически рискованный проект строительства дамбы? Куинн все теряет и явно ничего не приобретает от этого, в то время, как ты думаешь, что это поможет ему получить голоса деревенщин в две тысячи четвертом году, и ты думаешь, что именно голоса этих деревенщин для него будут решающими. Чей Бог поможет нам, если поможет, ну?— Я не могу объяснить этого, Хейг.— Ты не можешь это объяснить? Не можешь объяснить?! Ты даешь мэру совершенно определенные инструкции, вроде этой, или по поводу Риккарди, которые, очевидно, должны быть результатом множества сложнейших размышлений, и ты не знаешь почему? Если ты не знаешь почему, то как ты можешь это знать? Где рациональная основа наших действий? Ты хочешь, чтобы мэр продвигался вслепую, как какой-нибудь зомби, просто выполняя твои указания и не задумываясь почему? Давай, парень! Предвидения предвидениями, но мы нанимали тебя, чтобы ты делал разумные и понятные прогнозы, а не был просто предсказателем.После долгой неуверенной паузы я сказал:— Хейг, у меня в последнее время было так много неприятностей, что у меня совсем не осталось запасов энергии. Я не хочу ссориться с тобой сейчас. Я просто прошу тебя принять на веру, что в том, что я предлагаю, есть логика.— Я не могу.— Пожалуйста.— Послушай, я понимаю, что ты совершенно выпотрошен своим распавшимся браком, Лью. Но именно поэтому я вынужден подвергнуть сомнению то, что ты вручил нам сегодня. Уже несколько месяцев ты вручаешь нам эти «тропы судьбы», иногда ты их убедительно объясняешь, иногда нет, иногда ты даешь нам бесстыдно дурацкие объяснения курса действий, и Куинн точно следует всем без исключения твоим указаниям, часто наперекор собственному мнению. И я должен допустить, что до сих пор, все, что ты выработал, было удивительно хорошо. Но теперь… — он поднял взгляд, его глаза впивались в меня. — По дружбе, Лью. У нас появляются сомнения в твоей устойчивости. Мы не знаем, следует ли нам доверять твоим предложениям так же слепо, как раньше.— Господи Иисусе! — воскликнул я. — Ты думаешь, что разрыв с Сундарой расстроил мое психическое здоровье?!— Я думаю, что на тебя он очень сильно подействовал, — сказал Мардикян, стараясь говорить как можно мягче. — Ты сам произнес фразу о том, что у тебя не осталось резервов энергии. Говоря дружески, Лью, мы думаем, что ты расстроен, мы думаем, что ты изнурен, устал, потерял устойчивость, что это серьезно обременило тебя, что тебе нужно отдохнуть. И мы…— Кто мы?— Куинн, Ломброзо и я.— Что говорил обо мне Ломброзо?— Главным образом, что он пытается заставить тебя еще с прошлого августа взять отпуск.— Что еще?Мардикян казался озадаченным.— Что ты подразумеваешь под этим «еще»? Что, ты думаешь, он должен был сказать? Боже, Лью, ты говоришь, как настоящий параноик. Помни, Боб — твой друг. Он на твоей стороне. Мы все тебя поддерживаем. Он предлагал тебе поехать в какой-то охотничий домик, но ты не захотел. Он беспокоился о тебе. А сейчас мы хотим заставить тебя. Мы чувствуем, что тебе нужен отдых, и мы хотим, чтобы ты взял отпуск. Сити Холл не развалится, если ты будешь отсутствовать несколько недель.— О'кей. Я поеду в отпуск. Уверяю тебя, я смогу. Но, пожалуйста, одно одолжение.— Продолжай.— Эти дела по поводу Тибодо и Риккарди. Я хочу, чтобы ты настоял на том, чтобы Куинн сделал их.— Если ты дашь мне прямое обоснование.— Я не могу, Хейг. — Неожиданно я покрылся потом. — Ничего, что звучало бы убедительно. Но очень важно, чтобы мэр последовал рекомендациям.— Почему?— Просто. Очень важно.— Для тебя или для Куинна?Это был жестокий удар, и он сильно потряс меня. «Для меня, — думал я про себя, — для меня, для Карваджала, для всей схемы судьбы и веры, которую я конструирую. Неужели, наконец, пришел момент истины? Неужели я вручил Куинну инструкции, которым он откажется следовать? И что тогда? Парадоксы, которые могли произойти из такого отрицательного решения, вызывали у меня головокружение. Я почувствовал, что меня тошнит».— Важно для всех, — сказал я. — Пожалуйста. Как одолжение. До сих пор я не дал ему ни одного плохого совета, ведь так?— И он благодарен за это. Но ему нужно знать хоть что-нибудь о том, что скрывается за этими предложениями.Впадая в панику, я произнес:— Не дави на меня так сильно, Хейг. Я прямо на краю пропасти. Но я не сумасшедший. Выдохся Может быть, да, по не сошел с ума. И материал, который я передал сегодня утром, имеет смысл, и он сработает. И это будет очевидно через три месяца, через пять, шесть, когда-нибудь. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Я возьму этот отпуск. Я ценю тот факт, что вы все заботитесь обо мне. Но я хочу это одно одолжение от тебя, Хейг. Ты сходишь к Куинну и скажешь ему, чтобы он выполнил мои предложения? Ради меня. Ради всех тех лет, в течение которых мы знаем друг друга. Уверяю тебя, эти заметки котированы. — Я остановился. Я чувствовал, что это просто лепет, И чем больше я говорил, тем меньше было похоже, что Хейг будет воспринимать меня серьезно. Неужели он действительно считал меня опасно неуравновешенным сумасшедшим? Может, в коридоре меня уже ждали люди в белых халатах? Какова была возможность того, что кто-нибудь действительно обратит внимание на мои утренние заметки? Я чувствовал, что, колонны дрожат, небо рушится.К моему удивлению, Мардикян сказал, тепло улыбаясь:— Хорошо, Лью, может, я тоже рехнулся, но я сделаю это. Но только это. А ты отправишься на Гавайи или еще куда-нибудь и пару недель будешь сидеть на берегу. А я пойду и поговорю с Куинном об увольнении Риккарди, о посещении Луизианы и обо всем остальном. Я думаю, что это безумное предложение, но я рискну ступить на проложенную тобой тропу. — Он вышел из-за стола, обогнул его, подошел ко мне и, наклонившись, резко, неловко притянул меня к себе и обнял. — Ты очень беспокоишь меня, парень, — пробормотал он. 34 Я взял отпуск. Но я не поехал ни на Гавайский берег — слишком многолюдно, слишком суетливо, слишком далеко — ни в охотничий домик в Канаде, так как снега поздней осени, должно быть, уже нагрянули туда; я отправился в золотую Калифорнию, Калифорнию Карлоса Сокорро, в великолепный Биг Сер, где другому другу Ломброзо случилось владеть изолированным коттеджем красного дерева на акре большого утеса над океаном. Десять дней я безвылазно жил в деревенском уединении с густо покрытыми лесом склонами гор Санта Люсии, темных, таинственных, поросших папоротником сзади от меня и широкой грудью Тихого океана, безбрежно раскинувшейся на пятьсот футов внизу передо мной. Меня уверяли, что это было самое прекрасное время в Биг Сере, идиллический сезон, отделяющий летние туманы от зимних дождей. И действительно, он был таковым: с теплыми солнечными днями, холодными звездными ночами и удивительным пурпуром золотого заката каждый вечер. Я гулял в молчаливых рощах красивых деревьев, я плавал в ледяных бурных горных реках, я сползал по камням, покрытым каскадом сочных глянцево-блестящих растений, к берегу и волнующейся поверхности океана. Я наблюдал за бакланами и чайками, пожирающими свой обед. Однажды утром комичная морская выдра проплыла животом кверху в пятидесяти метрах от берега, чавкая крабом.Я не читал газет. Я не звонил по телефону. Я не делал записей.Но спокойствие не приходило ко мне. Я слишком много думал о Сундаре, недоумевая, как я мог потерять ее. Я мучился, раздумывая над кошмарными политическими проблемами, которые любой здравомыслящий человек выбросил бы из головы в таком сногсшибательном окружении. Я изобретал сложные энтропические катастрофы, которые могут произойти, если Куинн не поедет в Луизиану. Живя в раю, я ухитрялся быть судорожно и напряженно не в себе.И все же, медленно я позволил себе почувствовать себя освеженным. Медленно магия пышной береговой линии, волшебно сохранявшаяся в веках, когда почти все остальное было безвозвратно испорчено, подействовала на мою смятенную и истерзанную душу.Похоже, что я впервые УВИДЕЛ именно тогда, когда был на Биг Сере.Я не уверен. Месяца, проведенные рядом с Карваджалом, не привели ни к какому видимому результату. Будущее не передавало мне никаких посланий, которые я мог бы прочесть. Я теперь знал те трюки, которыми пользовался Карваджал, чтобы вызвать в себе нужное состояние. Я знал симптомы приближающегося видения, я был уверен, что совсем скоро буду ВИДЕТЬ, но у меня не было никакого определенного опыта видения. И чем сильнее я пытался его приобрести, тем дальше становилась моя цель. Но к концу моего прибывания на Биг Сер был один странный момент. Я был на берегу и теперь, в конце дня, я быстро взбирался по крутой тропе к коттеджу, все сильнее уставая, тяжело дыша, испытывая радость от головокружения, вызванного моим стремлением заставить сердце и легкие работать на пределе. Добравшись до острой вершины горы, я помедлил мгновение, отвернувшись, чтобы посмотреть вниз, и вид погружающегося в морскую пучину солнца потряс меня, вызвав головокружение. Я покачнулся и, задрожав, вынужден был ухватиться за ближайший куст, чтобы не упасть. И в этот момент мне показалось — показалось, это было только иллюзорное состояние, краткий запредельный проблеск — что я смотрю сквозь золотой огонь солнечного света во время, которое еще не пришло. Я видел широкое прямоугольное зеленое знамя, развевающееся над огромной совершенно определенной площадью, и лицо Куинна смотрело на меня из центра этого знамени, властное лицо, командное лицо, и площадь была полна людей, тысячи стояли, тесно прижавшись друг к другу, сотни тысяч, размахивая руками, дико крича, салютуя знамени, огромный реально существующий коллектив, захлестнутый истерией, Куиннизмом. Точно так же должно было быть в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, Нюрнберг, другое лицо на знамени, жесткие выпученные глаза и жесткая щеточка черных усов на знамени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28