А сумка-то, гляди — знакомая, красная с желтым. Не встречал такой ни до, ни после. Сумку, раздутую, несла девица, видная из себя, но какая-то кислая, поникшая. С одной стороны у нее мозгляк такой, желтый, словно только что из могилы. С другой — крепкий парень, плечистый. Не успели выйти, девица, вроде, с дружками поцапалась. Зло что-то шипела, словно в лицо плевала, худому. А все же, похоже, чего-то боится… Скорее всего, второго. Но, наконец, решилась. Перебежала улицу и в троллейбус — прыг!.. А те гаврики в другую сторону, машину ловят, на меня косо поглядывают. Страшно торопятся. Сообразили, что я кого-то с кладбища жду. Что-то сумка ваша, ребята, меня в сомнение вводит, думаю. Не нравитесь вы мне, ей-богу. Проверить вас надо, а то мотанете — и поминай, как звали… Начал я к ним машиной подползать, тут у них глазки забегали. Я, когда из кабины вылезал, монтировку прихватил, мало ли что… Спрашиваю — что за товар дефицитный с кладбища везете, парни? Покажите, может, и я чем разживусь?.. Тут тощий бритву выхватил. Я говорю — спрячь, а то испугаюсь, боязлив я еще с тех пор, как в десантных служил — а сам все ближе подхожу. Чем это ты, сынок, говорю, клеенку припачкал?.. Открывай, открывай. Я ведь не отстану… Что, люди собираются? А мне людей пугаться нечего… Тут они как дернут назад на кладбище… Ну, у меня уже возраст не тот, чтоб за молодыми гоняться. Крикнул я людям, кто поближе к воротам стоял, чтоб переняли, но те или не поняли, или не захотели связываться. В общем, мальчики рванули и сумку бросили. Кинулись мы гуртом к сумке, а она опрокинулась — там склончик небольшой был — а из нее неуклюже выкатилась криво отрезанная человеческая голова со слипшимися от крови волосами. Лицо в грязных потеках, скалится золотыми зубами. Вот они-то ее и погубили, другого объяснения придумать не могу. Да, еще. Серег в ушах не было. Не иначе, как их те мародеры с собой прихватили». Уголовному розыску стало известно, что старуха-казашка была потомком вымирающего древнего рода, никаких наследников не имела, да и завещать-то было нечего.
Попетляв по кладбищу, парни, видимо, где-то перелезли через забор и скрылись. Севшая в троллейбус девушка также исчезла. Отпечатки их пальцев в картотеке не значились. Следы на месте преступления ничего не дали. Не принесла успеха и кропотливая разработка причастности к преступлению других посетителей кладбища. Возможно, убийцы специально явились сюда в поисках подходящей жертвы. Мельком их видела пожилая чета, пришедшая на могилу погибшего, в автокатастрофе сына. Женщина ничего толком не разглядела, показания же ее мужа и таксиста послужили основой для создания фотороботов. Оба мужчины больше внимания уделяли девушке и лицо ее удалось восстановить неплохо. Фотороботы парней были чересчур схематичны и никаких надежд не оставляя.

* * *
Фотографию, переснятую с личного дела, таксист повертел так и эдак и с сомнением покачал головой. Зато доставленную на очную ставку кареглазую» блондинку среди трех с трудом подобранных женщин опознал сходу:
— Зря ты, красавица, масть меняла. Куда б ты делась… Дура, жизнь загубила…
Призвав к сдержанности таксиста и закончив, документальное оформление очной ставки, Корнеев остался наедине с Остапенко.
Обреченно свесив голову и упрятав лицо в ладони, она тряслась от рыданий, но и пяти минут не прошло, как взяла себя в руки и засыпала подробными показаниями майора, не забыв попутно поинтересоваться, дают ли женщинам исключительную меру и как бы вообще получить поменьше.
Пока майор допрашивал Остапенко, опергруппы выехали по адресам убийц, охотно названным подследственной.
— Ну, зачем вам вызывать пенсионера?.. Я сама расскажу, добровольно. Помню старичка. С бабкой своей копался у памятника… Нет, ну я прошу вас, запишите явку с повинной! Что хотите, сделает. Помогите, чтоб поменьше дали, — клянчила Остапенко.
— Меру вашей вины определит суд.
— Суд… суд… заладили одно и то же! Ту, что на кладбище, уже не вернуть. А я молодая, красивая! Я же жить хочу!.. Что у нее за жизнь была? Только и знала, что лопатой деньги гребла, да в кубышку складывала. Вон, три сотни с собой таскала… А я себе обновку купить не могу. Ведь цены, цены какие?.. Тысяча за простенькое платьице! Костюм кожаный — пять! Трусы — и те четвертной…
— Вы юбку оставьте в покое. А то я, знаете, смущаюсь, — остановил ее Корнеев.
Остапенко приутихла было, но лотом снова завелась:
— А где деньги брать? Кругом только и шуму — проститутки!.. доходы!.. валюта!.. Может, в Москве или где еще, а у нас не разгонишься. Разве что Грузинов на рынке за двадцатку ублажать. Торгашей проклятых…
— Я не об этом вас спрашиваю, гражданка Остапенко!
— Живут в бараке — Доме колхозника, неделями не моются. Козлом от них разит… А может, под базарных блатных ложиться но трешке за сеанс? Или за укольчик?.. Я-то в больнице работаю. Знаю, как легко на иглу садятся…
— Больно уж мрачно это все у вас выходит.
— А вы пишите, пишите. Пусть так на суде и прочтут. Может, поймут, что не от хорошей жизни все это. Вот и Вася мой попался. Таскала ему таблетки, сколько могла… Только это не пишите…
— Глупо бояться ответственности за мелкое воровство, привлекаясь по двум убийствам.
— Фрол говорил, что наркотики — гиблая статья, звонковая. Как ни крутись, досрочно не освободишься.
— Не переживайте. Не тот случай, ведь вы сами не потребляли. От чего лечиться?.. Разве что от воровства… А что это за наставник у вас такой? Грамотный!
— Фролов Слава, Васин знакомый. Он его и на иглу посадил. До армии Вася чистенький был. Афган его искорежил, вернулся — не узнать. Такие страсти рассказывал.
— Например?
— Как братскую помощь оказывали… Зашел, говорит, в дом, все ценное выгреб, стариков в угол, дочку изнасиловал на их глазах, гранату в окно — и к ихнему аллаху в гости.
— Ну, может, это эпизод из личного военного опыта вашего Васи. Садистов и циников достаточно в любом обществе.
— Я тоже думаю, он заливает. Но неужели же те, кто наших парней «озверил» среди камней Афганистана, думали, что они, почуявшие запах крови, забудут его?.. Как и запах конопли. Помню, в Гурьеве стояли страшные морозы — собаку на улицу не выгонишь, а Вася кинулся в Актюбинск, коноплю обдирать. Прошел слух, что там есть нетронутое поле почти в центре города.
— Значит, законченный наркоман?
— Потому и зависел от Фрола — у того всегда водилось, было чем раскумариться. Захоти Слава — он бы и меня ему отдал. Но тому это дело до лампочки — была бы игла.
— Но не бесплатно же Фролов снабжал наркотиком?
— Вот и пошли на кладбище. Но убивать никого не хотели.
— Подробнее. Какое было оружие?
— Да какое оружие! У Васи нож. Большой. А Геня взял палки. Эти… с веревкой.
— Нунчаки?
— Да.
— Не собирались убивать?
— Не знаю. У них спросите.
— Зачем же вас взяли?
— Ну, мало ли… Может, отвлечь какого-нибудь мужика.
— Завлечь, так точнее.
— О чем говорить, сами все понимаете. А нож и палки — пугнуть, чтоб не сопротивлялся… А тут эта старуха ползет, серьги качаются. Работа ручная. Издали видно — тяжелые. А когда еще и улыбнулась, Геня зашел со спины — и хвать по голове палкой… Я ни о чем таком и не думала… Она упала, а они ей челюсти разжимать. Хотели взять зубы, а как?.. Я отвернулась, плохо стало. А когда снова глянула — старуха лежит головой в кусты… Ничего не видно. Кровищи, конечно… Но почему-то не страшно. Вася уже сумку в руках держит… Старухину. А на улице я сразу от них откололась — и в троллейбус… А вечером обо всем узнала. Они мне позвонили — прийти побоялись. Встретились. Зашли к Фролу за «травкой».
— Почем торговал?
— Не торговал он тогда — угощал. Недавно где-то морфия раздобыл, так Вася возле него кругами ходил. А у Фрола был сегодняшний…
— Фришман?
— Ну да. Я его и раньше там встречала. Брал у ребят Фрола икру. Для перепродажи. А Фрол за посредничество имел с каждого, кому помогал, да еще и налог брал за то, что дает спокойно работать.
— Про это мы знаем. Так что там с Фришманом?
— А-а, да Вася ему старухины серьги за две тысячи продал… с половиной, кажется.
— Фришман догадывался, что золото ворованное?
— Он не дурак был. Нынче и за лом умному человеку хорошо заплатят, — она замолчала, устало прикрыв глаза.
— Вам плохо?
— Мне страшно, — она выпрямилась и скрестила на груди руки. — Страшно с тех пор, когда показали наши фотороботы по телевизору.
— Вы тогда и перекрасились?
— Что я — дура? Я стала блондинкой в тот же день, когда все случилось. Утром, когда пришла на работу, все заохали: «Умница… красавица… царевна…» Особенно мужики. Никому и в голову не пришло сравнивать меня с фотороботом. Я своего добилась — на другой день никто и не вспоминал, какой я была.
— А сообщники баши — тоже дрожали?
— Да их так нарисовали, что родная мама не признает. Жили и радовались.
— Мне трудно понять, как вы решились на второе убийство?
— Разве есть доказательства? Свидетели?
— Да… Сосед Фришмана по палате. Он запомнил его слова. Нечасто жертва называет убийцу красавицей, светлым лучиком, договаривается о свидании, не так ли?
— И суд примет во внимание показания слабого зрением, слухом и, в конце концов, головой, калеки?
— Безусловно. Особенно по отношению к лицу, уличенному в зверском убийстве. Кроме того, имеются еще факты… И ваши друзья, которых вот-вот доставят, думаете, будут молчать? Так что признание для вас выгоднее…
— Выгоднее, выгоднее, — нервно перебила его Остапенко. — Неужели я этого хотела?.. Он сам во всем виноват. По телевизору так отчетливо показали конфигурацию и рисунок серег, что Фришман не мог не вычислить авторов дела… на кладбище. И пригрозил, что мы в его руках. Даже не поленился к Фролу приехать, чтоб объявить об этом… А когда Вася узнал, что Фрол с ребятами, пытаясь получить деньги с Фришмана, мучали его, но не добили… сразу прибежал ко мне. Выяснили, действительно — у нас лежит. Так вот, Вася весь трясется, бледный, я его таким никогда не видела. Просит: «Сделай, мол… Если не сделаешь — всем крышка».
— Что конкретно?
— Уничтожить Фришмана.
— Он посоветовал, каким способом?
— Ничего подобного — я же медсестра!
Майора передернуло.
— И вы согласились?
— Вася начал доказывать, что Фришман обязательно донесет. А кто укол сделал — сроду не найдут… Я же любила его!
— Слабое смягчающее обстоятельство,
— А то, что он грозил мне? И прикончил бы! Знаете, как я боялась?.. Убеждал, что этот Фришман ворюга и жулик, из-за него и шуму поднимать не будут…
Майор встал, прикрыл исписанные листы папкой и подошел к окну.
Во двор въехал «воронок». Из него вывели двух парией.
— Можете полюбоваться — ваших красавцев доставили, — майор жестом пригласил Остапенко к окну.
— А ну их к чертям! — коротко огрызнулась та.
— Вы бы их туда послали с год назад — не сидели бы здесь. У вас, по крайней мере, есть преимущество — вы первая сделали чистосердечное признание. Я оформлю все, как положено. Мне искренне жаль вас. Вы дали впутать себя в страшные дела. Потеряно очень много, но же все… Вот ручка, бумага — пишите.

* * *
Тимошин понимал, что Корнеева удержал от участия в захвате убийц не только интерес к показаниям Екатерины Остапенко.
Трудно, недавно побеседовав с женщиной, потерявшей при трагических обстоятельствах мужа, ехать арестовывать ее сына, местонахождение которого она указала сама. Причем, тяжесть преступления ее единственной опоры не давала ни малейшей надежды на снисхождение.
Наспех собранные сведения о личности Василия Юлеева оказались достаточно скудны.
Обычный паренек, ничем, не выделявшийся в школе. Средних способностей. В аттестате, полученном не без труда, красовались только две отличные оценки — по физкультуре и военной подготовке. Преподаватель НВП, лысый майор-отставник, с умилением вспоминал, что мальчик в сборке и разборке автомата без труда бил школьный рекорд, а строевым шагом обладал прирожденным, Эти навыки и неплохая физическая подготовка сделали из него образцового солдата. Характеристика, выданная при увольнении в запас, гласила: «…Пользуется уважением товарищей, политически грамотен, дисциплинирован, подлинный представитель Советского народа и Вооруженных сил на братской афганской земле…» Сущий ангел-воитель.
Взяли этого бескрылого ангела. В котельной, где дежурил его напарник — Геннадий Дюков, тощий, угловатый и угреватый молодой человек. Оба сидели на пропахшей кошками старой продавленной кушетке с нечистым матрацем и лениво, без азарта перебрасывались картами.
В просторном подвальном, помещении котельной, загроможденном пыльными трубами, редко появлялись посторонние.
Вскинув на вошедшего пожилого участкового в нескладно сидящей форме настороженный взгляд, ладный крепыш левой рукой вытащил из пачки папиросу, заслонив локтем коробок спичек, а правую — небрежно опустил в карман черной легкой куртки. Выжидательно посматривая на вошедшего, он как бы прикидывал — с чем вынимать из кармана руку, как будут развиваться события.
Данных о наличии у преступников огнестрельного оружия не было, но оно вполне могло оказаться.
— Опять в котельной посторонние, Дюков? Сколько раз повторять — пусть друзья домой к вам ходят, а не на работу. У вас объект повышенной опасности. Или хотите, чтобы как в студенческом общежитии, котел взорвался?.. Там ваш коллега увлекся нардами… Жертвы были. Небось, слышали? Весь город шумел…
Мрачный оператор неопределенно-утвердительно кивнул. Юлеев, успокоившись, вынул из кармана зажигалку, безрезультатно пощелкал ею, высекая лишь искры, и, воспользовавшись лежащими на столе спичками, закурил.
— О!.. Так у вас еще и курят на объекте?.. Попрошу посторонних немедленно очистить помещение!.. Или будем составлять акт?..
— Уходи, Вася, ладно, — Дюков поднялся и прошептал, чтобы не слышал участковый: — Вернешься, когда этот хмырь уйдет…
— А посмотрю-ка я, чем ты тут занимаешься. Бутылок пустых накопилось, небось?.. — по-стариковски ворча, капитан боком спустился с лестницы и, не глядя на приятелей, направился в угол подвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24