Вначале я не мог различить, кто
были эти всадники.
Посланный сообщил, что разгром усадьбы произошел только
что -- сегодня на рассвете. Это все, что я успел услышать,
когда ринулся вперед.
Было еще рано, со времени восхода солнца прошло не больше
часа. Мы двигались вперед ночью, чтобы избежать дневной жары.
Неужели варвары еще там? Неужели это индейцы? В зловещем
огненном свете, в клубах дыма они гонялись за лошадьми и
коровами, вероятно желая угнать их с собой.
Но нам было сообщено, что они ушли. Как иначе можно было
бы узнать все подробности страшного происшествия -- убийство
моей матери, похищение моей бедной сестры? Как могли бы узнать
обо всем этом, если бы индейцы были еще здесь?
Может быть, они удалились на время, а потом вернулись,
чтобы забрать добычу и поджечь дом? На мгновение эта мысль
мелькнула в моей голове.
Но она не заставила меня замедлить бег коня, я и не думал
о том, чтобы натянуть поводья. Правая рука была у меня тоже
занята -- я крепко сжимал обеими руками заряженное ружье.
Меня охватила жажда мести. Я готов был ринуться в толпу
дикарей и погибнуть в борьбе с ними. Я был не одинок: мой
чернокожий слуга мчался за мной по пятам. За моей спиной
раздавался топот его коня.
Мы подскакали к дымящимся развалинам. Здесь я убедился в
своей ошибке. Меня окружили не индейцы, не враги, а друзья. Они
встретили нас зловещим, сочувственным молчанием.
Я сошел с лошади. Все собрались вокруг меня, обмениваясь
многозначительными взглядами. Никто не произнес ни слова. Всем
было ясно, что рассказы излишни.
Я заговорил первым. Хриплым, еле слышным голосом я
спросил: "Где?"
Вопрос мой сразу был понят -- его ожидали. Один из соседей
взял меня за руку и осторожно повел за собой мимо затухающего
пожарища. Я машинально шел с ним рядом. Он молча указал мне на
водоем. Здесь собралась еще более густая толпа. Люди стояли
полукругом спиной ко мне и смотрели в одну точку. Я понял, что
она лежала там.
При нашем приближении все молча расступились. Мой
проводник провел меня через толпу. Я увидел тело матери. Рядом
с ней лежали трупы дяди и нескольких негров -- преданных слуг,
отдавших жизнь за своих господина и госпожу.
Несчастную мать застрелили... Искололи ножом...
Скальпировали... Обезобразили ее лицо...
Хотя я и был подготовлен к самому страшному, но я не мог
вынести этого ужасного зрелища.
Бедная мама! Никогда больше эти остекленевшие глаза не
улыбнутся мне... Никогда больше не услышу я слов нежности или
упрека из этих бледных уст...
Я больше не мог сдерживать свои чувства. Рыдания душили
меня. Я бросился на землю, обнял мать и целовал холодные, немые
губы той, которая дала мне жизнь.
Глава LXXIV. ПОГОНЯ ПО СЛЕДУ
Горе мое не знало пределов. Воспоминание о холодности
матери и особенно о том, как мы с ней расстались, еще больше
увеличивало мои страдания. Если бы мы простились так же, как в
прошлые годы, мне было бы легче переносить свое горе. Но нет,
ее последние слова, обращенные ко мне, дышали упреком, почти
гневом, и эти воспоминания наполняли мое сердце неизъяснимой
горечью. Я отдал бы все на свете, лишь бы она могла узнать, что
я помню о ней одно только светлое, радостное и хорошее. Я отдал
бы все на свете, лишь бы она могла услышать одно только слово,
знать, с какою радостью я простил бы ее...
Моя несчастная мать! Я не помнил ничего дурного. Ее
недостатки были так незначительны. Единственной ее слабостью
было тщеславие, что, впрочем, характерно для всех людей ее
круга. Но теперь я не помнил этого. Я помнил только ее
многочисленные достоинства, помнил, что она -- моя мать. Только
теперь я понял, как я ее любил!
Но было некогда предаваться отчаянию. Где искать сестру? Я
вскочил на ноги и в волнении начал расспрашивать всех, кто
стоял кругом. Люди знаками указали мне на лес. Я понял: ее
похитили индейцы.
До сих пор я не питал враждебных чувств к краснокожим.
Напротив, я, скорее, стоял на их стороне и даже испытывал к ним
что-то похожее на дружбу. Я знал, как несправедливо к ним
относились белые, и все, что индейцы претерпели от них. Я знал,
что в конце концов индейцы будут побеждены и им придется
покориться, и, вспоминая об их бедствиях, испытывал к ним
жалость.
Но эти чувства сменились теперь совершенно другими. Облик
убитой матери вызвал в моей душе мгновенный переворот. Симпатия
к индейцам превратилась в острую ненависть. Кровь матери
взывала к отмщению, и я поклялся отомстить.
Я был не одинок. Старый Хикмэн, его товарищ Уэзерфорд,
также охотник, и человек пятьдесят соседей обещали мне свою
помощь и поддержку.
Больше всех мысль о возмездии волновала Черного Джека. Его
тоже постигло горе: Виолу не могли нигде найти -- очевидно, ее
увели вместе с остальными слугами. Многие из них, может быть,
ушли даже добровольно. Но, во всяком случае, никого из слуг не
осталось. Плантация и ее население были уничтожены. Я
превратился в бездомного сироту. У меня не было ни матери, ни
крова.
Но не стоило терять время на бесполезные жалобы и
сетования, нужно было немедленно приступить к действиям.
Явились вооруженные соседи, и уже через несколько минут была
организована погоня.
Мне и моим спутникам достали свежих лошадей. Наскоро
закусив чем попало, мы пустились отыскивать следы индейцев. Эти
следы было нетрудно обнаружить, так как дикари ехали верхом.
Они переплыли через реку на индейскую сторону, немного выше по
течению. Без колебания мы последовали за ними.
Я прекрасно помнил это место. Именно здесь я переправлялся
через реку два месяца назад, выслеживая Оцеолу. Это была та
самая тропинка, которую избрал тогда Оцеола... Я с горечью
задумался. Было все труднее различать следы, и мы двигались
вперед все медленнее и медленнее. Возникали естественные
вопросы: видел ли кто-нибудь дикарей? К какому племени они
принадлежат? Кто был их вождь?
Двое добровольцев из нашего отряда, спрятавшись около
дороги, видели, как индейцы проскакали мимо них, увозя с собой
пленниц -- мою сестру Виолу и других девушек с плантации.
Индейцы сидели на лошадях и крепко держали пленниц. Негры шли
пешком. Они не были связаны и, казалось, шли добровольно.
Индейцы принадлежали к племени Красные Палки, и ими
предводительствовал Оцеола.
Трудно даже описать впечатление, произведенное на меня
этими словами. Они причинили мне острую боль. Я все время
сомневался в справедливости этого свидетельства. Я решил не
верить ему, пока сам не добуду неопровержимых доказательств.
Оцеола! Нет, он не мог совершить подобную гнусность! Не мог!
Очевидцы, должно быть, ошиблись. Они видели индейцев еще до
рассвета, темнота могла обмануть их. В последнее время все, что
совершали индейцы -- каждый налет, каждый грабеж, -- все
приписывалось Оцеоле. Оцеола был везде. Нет, он не мог быть
здесь!
Но кто же были эти два свидетеля? Я с удивлением узнал их
имена: Спенс и Уильямс. Еще с большим изумлением узнал я, что
они также присоединились к тем, кто вместе со мной отправился в
погоню за индейцами. Но еще более странным казалось мне
отсутствие Аренса Ринггольда. Он был на пожаре и, как
рассказывали мне, громче всех орал и грозил, что отомстит. Но
теперь он скрылся. Во всяком случае, он не примкнул к отряду,
преследовавшему индейцев.
Я подозвал Уильямса и Спенса и стал их подробно
расспрашивать. Они подтвердили свое показание. Они признались,
что видели индейцев, возвращавшихся после кровавой резни, в
темноте ночи. Они не могли утверждать с уверенностью, были ли
это воины из племени Красные Палки или из племени Длинное
Болото. Им показалось, что это были Красные Палки. Что касается
вождя, то сомнений не было: их вел сам Оцеола. Они узнали его
по трем страусовым перьям в головном уборе, которые отличали
его от других воинов.
Свидетели говорили убедительно. Что за смысл был им
обманывать меня? Не все ли им равно, кто был вождем
разбойничьей шайки убийц -- Оцеола, Коа-хаджо или даже сам
Онопа? Их слова привели меня к убеждению, которое подкрепили и
другие обстоятельства, к глубокому горестному убеждению: убийца
моей матери, который сжег мой дом и увел сестру в жестокий
плен, -- не кто иной, как Оцеола!
Чувство прежней дружбы мгновенно умерло во мне. Отныне мое
сердце пылало враждой и ненавистью к тому, кого я некогда так
нежно любил, кем так искренне восхищался...
Глава LXXV. БОЕВАЯ ТРЕВОГА
Однако, вдумываясь в это кровавое дело, я обратил внимание
на некоторые обстоятельства, показавшиеся мне таинственными и
странными. В первый момент я был настолько потрясен, что эти
обстоятельства как-то ускользнули от моего внимания. Я не
находил ничего удивительного в том, что во время жестокого
набега мать моя была убита, а сестра увезена в плен. Индейцы не
удовлетворились кровопролитием, а сожгли всю плантацию. Это
была обычная месть "бледнолицым" за все перенесенные бедствия и
несправедливости. Такие вещи происходили везде, почти каждый
день. Почему бы им не произойти и на берегах Суони, как и в
других местах Флориды? Пожалуй, скорее следовало удивляться,
что наша усадьба так долго оставалась нетронутой. Другие
плантации, находившиеся гораздо дальше от укрепленных пунктов
семинолов, уже подвергались подобным ужасным набегам. Почему же
наша плантация должна была избежать общей участи? Эта
"неуязвимость", однако, была замечена жителями нашей плантации,
и они успокоились в ложном сознании собственной безопасности.
Объясняли это так: главные силы индейцев были отвлечены в
другие районы, где они наблюдали за движением разделенной на
три части армии генерала Скотта. А так как наша плантация была
укрепленным пунктом, то, конечно, небольшие отряды индейцев не
дерзали напасть на нее.
Но Скотт ушел, его войска отступили в форты, на летние
квартиры. Обычно во Флориде военные действия ведутся зимой. А
индейцы, для которых все времена года равны, были теперь
свободны и снова могли начать свои налеты и набеги на
пограничные плантации. Должно быть, поэтому индейцы так долго
не нападали на поселок Суони.
В первую минуту отчаяния такое объяснение показалось мне
вполне вероятным. Я и мои родственники просто оказались
жертвами общей волны возмездия со стороны индейцев.
Но когда я пришел в себя, другие обстоятельства приковали
мое внимание. Прежде всего, почему именно наша плантация в этом
районе подверглась нападению? Почему только наш дом был сожжен?
Почему только наша семья была истреблена? Эти вопросы,
естественно, поразили меня. Ведь на реке были и другие
плантации, также слабо защищенные, и другие семьи, относившиеся
к семинолам гораздо более враждебно. Но еще более загадочным
было вот что: плантация Ринггольдов лежала как раз на пути
индейских банд. Как показали следы, они обогнули ее, чтобы
достигнуть нашего дома. Оба Ринггольда -- Аренс и его отец --
были известны как самые жестокие враги индейцев, как люди,
самым грубым образом нарушавшие их права.
Почему же плантация Ринггольдов осталась нетронутой, а
наша была уничтожена? Ясно, что наша семья стала жертвой
особой, заранее обдуманной мести. Нет никакого сомнения, что
это именно так. Только местью и можно было объяснить эту тайну.
Но Пауэлл? Неужели это был он? Мой друг повинен в таком
варварском злодеянии? Возможно ли это? Нет! Никогда!
Несмотря на свидетельство двух отъявленных негодяев,
несмотря на то, что они видели его собственными глазами, мое
сердце отказывалось этому верить.
Какие мотивы могли быть у него для такого необычайного
убийства? Правда, моя мать не благоволила к нему, более того --
она оказалась неблагодарной. Я помнил это очень хорошо. И он
тоже мог помнить. Но его благородный характер, олицетворяющий в
моем представлении прекрасный героический идеал, не мог
унизиться до подобного злодеяния. Нет, нет и еще раз нет!
С другой стороны, почему же Пауэлл оставил в целости
усадьбу Ринггольдов, жилище Аренса Ринггольда -- своего
заклятого врага, одного из четырех человек, которых он поклялся
уничтожить? Это обстоятельство было самым невероятным.
Ринггольд находился дома, его можно было захватить во
время сна. Его черные сообщники вряд ли стали бы
сопротивляться. Во всяком случае, их сопротивление легко было
бы сломить.
Почему же ему была дарована жизнь? Почему его дом не
предали огню?
Новое известие, которое я получил в пути, породило новое
предположение. Мне сказали, что индейцы быстро отступили, так
как неожиданно появился патруль добровольцев, совершавший
объезд. Его внимание привлекла пылающая плантация. Полагали,
что именно это и спасло другие плантации, в том числе и
Ринггольда.
Такое объяснение казалось вероятным. По следам было видно,
что шайка разбойников была невелика, не больше пятидесяти
человек. Поэтому-то они и отступили.
Тогда все дело снова представало в ином свете. И снова
Оцеола оказывался в моих глазах виновником.
Может быть, я не постигал его индейской натуры, может
быть, в конце концов, он и был чудовищем, нанесшим столь
страшный удар.
Еще и еще раз я спрашивал себя: какая причина могла
вызвать такой поступок?
-- А, вот что! Сестра! Виргиния! Может быть, любовь...
страсть...
-- Индейцы! Индейцы! Индейцы!
Глава LXXVI. ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА
Это восклицание, полное страшного значения, сразу прервало
мои размышления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54