У меня здесь… неважно, поехали.
– Нет, Кен, только не здесь. – Джой уцепилась за повод Кена и потянула. – Не надо. Не по этой земле.
– Именно по этой. – На лице Кена обозначились желваки. – А ты, похоже, знаешь эту землю, да?
– Знаю. – Губы у Джой дрожали, но она попыталась говорить шутливо. – Вон под той скалой меня птичка и клевала.
Кен задрал голову. Птичка, распахнув метровые крылья, реяла над долиной в поисках падали.
– Ничего, не клюнет, – скривился Кен при виде стервятника.
– Кен, не надо, давай в объезд, – взмолилась Джой. – Мне эти места до сих пор в страшных снах снятся. Белые камни, кровь, огонь и флейта. Давно уже, а как сейчас перед глазами стоит…
Она осеклась, помолчала, глядя на Кена расширенными от ужаса глазами, протянула руку, осторожно развязала шнурок, поддерживающий его волосы, и слегка ткнула кончиками пальцев в щеку, отворачивая его голову.
– Не так, – тихо сказал Кен. – Я тогда был острижен короче.
Джой замерла, не в силах опустить руку.
– Выходит, мы давние знакомые, радость моя, – невесело усмехнулся Кен. – Я не знал, что это тебя касается. Правда, то, что ты услышишь, тебе и так не понравится.
– Говори, – Джой почти беззвучно шевельнула губами.
Кен соскочил с коня, вынул из седла Джой, усадил ее с собой рядом на белый кусок известняка, согретый солнцем до ласкового тепла, и принялся рассказывать сухими короткими фразами, так не похожими на его обычную язвительную речь.
Если отвлечься от лексики, то история Кена выглядела примерно так. Был он из той породы, которая рождается с шипом в пятках, то есть вполне нормальным подростком. Как и все нормальные подростки, он считал себя достаточно непонятым, чтобы время от времени удирать куда подальше и скорбеть о непонимании. Искали его обычно долго, так что, когда находили, у него было намного больше оснований считать себя непонятым. Со временем он вошел во вкус подобных прогулок, а клан махнул на него рукой, так что он принялся пропадать неделями, забираясь все дальше, пока не набрел однажды на пограничную реку, в которой с дикими воплями тонул сопляк лет восьми, а по берегу бегали его сверстники и орали еще оглашённое. Кен умел плавать настолько хорошо, что даже не ставил себе этого в заслугу. Спасти сопляка было нетрудно, что он и сделал.
– Иногда я думаю, лучше бы он утонул тогда, – хмуро добавил Кен.
Спасенный молокосос обожал своего спасителя со всем нерастраченным пылом детства и рассказывал всем, кому попало, какой Кен замечательный. Рассказы эти день ото дня делались все ярче, текучая граница мало-помалу становилась все полноводнее, свежий ветерок в позднейшей версии разгулялся ураганом, а героизм Кена достиг и вовсе неимоверных масштабов. Кен посмеивался, но ему, понятное дело, все это льстило. Правда, с тонущим мальчишкой он вытащил на берег обязанность часто видеться с ним, ибо тот и сам жить не хотел без своего героя, и никому житья не давал, стоило Кену куда-нибудь запропаститься. Кен наезжал в соседний клан почти каждый день.
Когда Кену стукнуло лет четырнадцать, прогулки пришлось прекратить. Вовсю полыхала очередная клановая распря – из тех, когда уже непонятно, кто кого и за что, но изо всех сил. Кен привязался к мальчишке сильнее, чем ожидал. На сердце у него было неспокойно: незадолго до начала усобицы пацан заболел. Отпроситься повидать его и думать было нечего, так что, истерзавшись с неделю, Кен увел у соседа лошадь и пересек на ней границу, рассчитывая вернуться до рассвета.
– Значит, Стэн правильно угадал? – спросила Джой. – Но я не понимаю. Кража лошади, конечно, серьезное дело, но за это – в ниндзя? В такие годы?
– Нас обстреляли, – угрюмо пояснил Кен.
На обратном пути их с лошадью обстреляли, и домой Кен вернулся пешком. Все стало предельно ясно. В военное время он ездил в чужой клан, взял для этого чужую лошадь, и вдобавок лошадь пала. Впрочем, самой поездки хватило бы для приговора, гибель лошади всего лишь сделала его несомненным: изгнание из клана. Не в пример ниндзя, которые всего лишь снимают с отреченного талисман, кланы проводят отречение с утомительными подробностями. Поначалу у Кена от горя и унижения сердце рвалось на части, но под конец церемонии он так устал, что не чувствовал ничего, кроме промозглой сырости весенней земли, ломоты в коленях и боли. Когда все кончилось, Кен заснул, не вставая с колен. Проснувшись, он долго не мог встать, а потом пошел искать поселение ниндзя.
– И как меня ни одна шальная стрела не задела, ни один нож? – вздохнул Кен. – Резня была такая, что хуже не придумаешь.
Визит его, надо заметить, спас мальчика вторично. Он действительно был опасно болен, а тяжелобольные особенно суеверны. Кен явился, когда тот лежал в бреду, а у бреда своя логика. Мальчик решил, что раз уж его спаситель с ним, то и теперь он его спасет. Почти до рассвета он не отпускал Кена, отчего тот и нарвался на утренний объезд, но та ночь, что он провел у постели больного, сплотила разрозненные видения мальчика в несокрушимую веру. Что же, многие выжили только оттого, что были уверены, что иначе и быть не может.
Когда заключили перемирие, мальчик первым делом наведался к Кену. Выяснив, что да как, он с неделю походил задумчивый, потом объявил, что это все из-за него, и исчез. Возник он в поселении ниндзя, оборванный, усталый, но довольный. Кен обомлел. В сточную канаву по доброй воле не спускаются. Но гнать мальчишку было бесполезно. Пришлось смириться.
Экзамен они сдали почти одновременно. Тем не менее ничего общего между ними не было. Кен, озлобленный на весь свет, кроме своего младшего друга, был идеальным сырьем для флейтиста. Мальчишка же, улыбчивый, тихий, неизменно восхищался самыми дикими выходками Кена, упрямо считая его правым во всем, но сам ничего подобного не творил.
– Объясни поподробнее насчет флейты, – попросила Джой.
– Изволь, прелесть моя, – ухмыльнулся Кен. – Только тебе это уж точно не понравится.
Флейтисты, отборные палачи, элита, получались путем долгой обработки. Пытали они, пытали их. Орудие истязания откладывалось, палач брал флейту – и крикам жертвы вторила до жути бесстрастная изысканная музыка. Мало-помалу бесстрастие прежних музыкантов передавалось новым, и когда крики начинали восприниматься как аккомпанемент флейте, можно было считать, что квалификацию флейтист получил. Кен многократно слушал флейту и многократно играл сам. Услышанные мелодии растекались золотом по левому плечу, сыгранные застыли ритмичным узором на ритуальной безрукавке.
– Выходит, вся та золотая флора-фауна… – Джой побоялась сформулировать. Кен сделал это за нее:
– Именно. Татуировка обозначает все разряды физических и моральных пыток, которые я могу перенести.
– Красивое у тебя плечо, – заметила Джой, а про себя подумала: «Безрукавка, впрочем, тоже».
– Можно вслух, – мрачно предложил Кен, угадав невысказанную мысль. Джой чуть покраснела.
– А дальше что? – спросила она, отводя взгляд.
А дальше Кен и его друг, каждый сам по себе, совершили проступки, влекущие за собой большое отречение. Какие именно, Кен не стал уточнять. И оба попались за несколько дней до истечения срока. С отреченными можно делать все. Юноше предстояла очень долгая и мучительная смерть. Кена обрекли смотреть на нее.
– Переговорить мы все же успели, – болезненно морщась, сообщил Кен. – И выбрали выход, если другого не будет.
– А дальше? – тихо спросила Джой, почти напуганная наступившей тишиной.
– А дальше ты видела, – неохотно ответил Кен.
– Не все. – Джой передернуло от воспоминаний. – Два дня без капли воды, жара. И потом, уж очень было жутко. Не знаю толком, что я и правда видела, а что мне прибредилось. Почти потеряла сознание.
– Я зато не потерял. – Кен снова помолчал, потом добавил очень обыденным голосом: – Я убил его.
Друзья успели уговориться. Кен дарует несчастному смерть, но не сразу, чтоб не подвергнуться той же участи, а лишь когда истязуемый подаст ему знак. Ждать пришлось долго. Дождавшись, Кен выполнил обещание: рукой перерубил своему единственному другу горло, вытер окровавленную руку о его тело и сыграл ему на флейте мелодию изумительной красоты.
– Флейту помню, – медленно, с трудом выговорила Джой. – Вот уж этого в жизни не забуду.
– Я тоже.
Трудно сказать, кому перенесенное обошлось тяжелее: тому, кто умер, или тому, кто убил. Муки покойного со смертью и прекратились. Кен остался и запомнил все, включая собственные физические мучения. Он стигматировал – в первый и последний раз в жизни. Редко, но бывает. Все, что проделывали над его другом, он ощущал на собственной шкуре, сила сопереживания открывала на его теле новые раны. Одно счастье, что у Кена их было и без того много. Никто ничего не понял.
– С тех пор мне никогда не было больно, – добавил Кен.
Ни его телу, ни душе не было больно, когда на его плечо наносили завершающие элементы татуировки: он видел, как пытают его друга, и он убил его собственноручно. Мало кто на такое способен. Знатоки татуировок, завидев двойную полосу, увитую змеей, шарахались от него с воплями, но его и это не трогало.
– На флейте я с тех пор тоже не играл, – сообщил Кен и, помолчав, добавил: – Пока.
Спокойное «пока» напугало Джой едва ли не больше, чем вся предыдущая история.
– Человек, который выдумал для нас эту муку, жив. Исполнитель тоже. Сразу я за них не взялся. Пусть забудут. Пусть думают, что я забыл. – Грустный голос Кена был ровен, как зеркало. – Чтоб не успели понять, кто их и за что. Одновременно мне их не прихватить, так чтоб те, кто еще живы, не прикончили меня раньше. Вот им я с удовольствием сыграю.
– Зачем… ты… хочешь… ехать… в долину? – еле выговорила Джой.
– Навестить, – тихо ответил Кен, не подымая головы. – С тобой познакомить. Я схоронил его здесь.
– Хорошо, – ответила Джой, – поехали, – и добавила с истерическим спокойствием: – Будет очень приятно познакомиться. Надеюсь, я твоего друга не разочарую?
В долине ничего душераздирающего не произошло. Кен и Джой помолчали возле могилы, сели на коней и поехали. Только Джой, уходя, произнесла в пространство: «Лежи спокойно, я о нем позабочусь. И насчет смысла жизни тоже».
– А при чем тут смысл жизни? – осведомился Кен, отъехав от долины на приличное расстояние.
– Ты ведь хочешь отомстить? – ответила Джой вопросом на вопрос.
– Конечно. – Кен был даже удивлен, что в этом еще можно сомневаться.
– Вот видишь, – невразумительно отозвалась Джой. – Ну хорошо, отомстишь, а что дальше?
– Не задумывался.
– Зря. Когда человек все кладет на достижение одной цели, все силы, что ему делать потом? Зачем жить? Пусто так… хоть вой, хоть в петлю лезь. Не замечал?
– Пожалуй, – коротко ответил Кен.
– А спрашиваешь, при чем тут смысл жизни. При тебе. К тому времени, когда ты отомстишь, я уж позабочусь, чем заполнить пустоту. Заранее. Будет тебе смысл жизни, не отвертишься.
– Угрожаешь? – хмыкнул Кен. – Лучше закрой застежку у горла. Не то я займусь смыслом жизни прямо сейчас и здесь.
– Верхом? – ухмыльнулась Джой.
– Интересная мысль. В седле еще не пробовал заниматься… ээ… смыслом жизни. Застегнись, кому говорят. Не показываться же на людях в таком виде.
– Какие люди? – изумилась Джой, послушно застегиваясь.
– Мы ведь упырями занимаемся. А раз так, нам домой пока рановато. Съездим в один клан. Ты оттуда Стэну гонца отправишь. Я с одним человеком поговорю. – При слове «человек» по лицу Кена мелькнула тень.
– Поговоришь? – подчеркивая смысл, спросила Джой.
– Поговорю, – отрезал Кен и добавил: – Пока.
Уже на подступах к клану Кен переменился – неуловимо, но несомненно. Не то царь зверей, не то шут гороховый. Эдакая помесь льва с макакой. Свободные манеры сделались развязными, глаза сузил злой прищур, губы перекосились в наглой ухмылке.
– Дешевка, – прокомментировала Джой. – Мальчик, который любит крутить хвосты кошкам, пока взрослые далеко.
– Не мешай работать, пока тебе хвост не накрутил, – бросил Кен.
По въезде в поселение манеры, так сказать, усугубились. Забубенное ухарство упомянутого мучителя кошек и тягомотно тоскливый кураж из тех, когда куражиться тоже скучно, до рвоты скучно, до отвращения, но вот nobless некоторым образом oblige. Лексика сделалась заметно беднее, став при этом более требовательной и… яркой, что ли. Мужчины повиновались неохотно, но быстро. На девиц упомянутый джентльменский набор производил совершенно однозначное впечатление.
– Кен, прекрати немедленно, – жалобно попросила Джой. – Если эта девица еще раз на тебя так посмотрит, я ее убью.
– Ого, – развеселился Кен. – А если я на нее так посмотрю? Меня убьешь?
– Нет, – отрезала Джой. – Я тогда так посмотрю на того типа в зеленой куртке.
– Попробуй только! – возмутился Кен. – Я жутко ревнив, имей в виду.
– Я тоже.
– Джой, это работа. Уверяю тебя, ни одной из этих красоток от меня ни кусочка не достанется. Весь твой.
– Посмотрим, – пообещала Джой.
От толпы отделился изрядных размеров человек, разукрашенный уже знакомым Джой образом. Только татуировки у него было поменьше, чем у Кена, а вышивки побольше.
– Зачем приехал? – недружелюбно поинтересовался он.
– Поговорить, – ответил Кен сверху вниз, не слезая с коня. – Побеседовать насчет покойного Ассама.
– Давно покойный? – тем же тоном вопросил тип.
– Да порядочно, – равнодушно ответил Кен. – И, похоже, упокоили его упыри.
Мощный тип скривился.
– Чушь, – бросил он. – Фантазии. Суеверие.
– Как сказать, – вздохнул Кен. – По дороге домой я уложил одно такое суеверие. Второе удрало. Ну, будет разговор?
– Будет, – неохотно согласился тип. Только тогда Кен спрыгнул наземь. Роста они были одинакового, только из одного такого бугая вышло бы – ну три не три, а два с половиной Кена точно. Джой замерла. Это не туповатый Балк. Это посерьезнее.
– Познакомься, Джой, это Толлер.
Джой и Толлер кивнули друг другу с враждебной вежливостью.
– Мы у тебя пару дней погостим. Найди нам с Джой комнату. И чтобы без щелей. Не люблю зрителей.
– Кто их любит, – проворчал Толлер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11