А вообще он умный человек, сказал, скоро выдержит экзамены на бакалавра и станет чиновником в магистрате.
Я так и не узнал, занял ли Нотунда должность чиновника магистрата. Думается, он все-таки стал им — не зря ведь о некоторых бенгальских служащих магистрата ходят такие «лестные» мнения, Он встретился с нами в первую весну своей зрелости. Говорят, что именно в этом возрасте в человеке в наибольшей степени проявляется широта души и отзывчивость к людям. Но за те несколько часов, которые я провел в его обществе, он показал такой образец этих качеств, что я и теперь не могу вспомнить о нем без острого чувства неприязни. К счастью, подобные примеры «человеколюбия» все же относительно редки, иначе наше общество уже давно превратилось бы в полицейский участок.
Однако судьба все-таки наказала нашего бабу. Произошло это следующим образом. Индро прекрасно знал здешние места, и поэтому мы направились прямо к бакалейщику. Лавка его, как и следовало ожидать, оказалась запертой, а хозяева ее, накрепко закрыв все окна и двери, спали непробудным сном праведников. Их ничто не беспокоило — они не страдали несварением желудка, не были бездельниками помещиками, их не тяготили долги и не тревожили предстоящие свадьбы дочерей. Если бы сам благородный Арджуна вместо обещания убить Джаядрат-ху поклялся разбудить этих людей, которые, потрудившись день-деньской, вечером падают замертво от усталости, едва добравшись до постели, то можно с уверенностью сказать, что и он оказался бы клятвопреступником.
Мы кричали изо всех сил, колотили в дверь, изощрялись как могли, но через полчаса вынуждены были уйти ни с чем. Вернувшись к пристани, мы обнаружили, что нас никто не ждет. Берег, насколько различал глаз, был безлюден. Житель Калькутты исчез. Лодка стояла на месте, но ее пассажир как сквозь землю провалился.
— Нотунда! — изо всех сил закричал Индронатх.
Лишь неясное эхо ответило ему. Нам вдруг вспомнились рассказы о том, что в период холодов сюда нередко заглядывают волки, наведываются из джунглей дикие кабаны, а иногда появляются даже тигры.
— Его утащил тигр! Или сожрали кабаны! — осенила Индро страшная догадка.
Я похолодел. Как бы ни возмущала меня грубость бабу, такого жестокого наказания я ему не желал.
Неожиданно мы заметили странный предмет, блестевший в лунном свете неподалеку от нас. Подойдя ближе, мы увидели дорогую лакированную туфлю. Индро упал на мокрый песок.
— Ой, Шриканто, как я теперь вернусь домой! Что я скажу тетке, когда она спросит меня про сына?.. Где Нотунда?..
Значит, пока мы бегали вокруг лавки, тщетно пытаясь разбудить ее хозяев, собаки не менее безуспешно старались оповестить нас своим лаем о происходившей здесь трагедии. Их лай все еще раздавался в отдалении. Скорее всего, это волки утащили его и теперь пируют, а собаки ждут своей очереди.
— Я пойду туда,— решительно заявил Индро. Я испуганно схватил его за руку.
— Ты с ума сошел!
Он молча подошел к лодке, взял шест, взвалил его себе на плечи и вынул из кармана большой складной нож.
— Ты оставайся здесь, Шриканто. Если я не вернусь, 15ди домой, расскажи обо всем. Я пошел.
Лицо его побледнело, глаза сверкали. Я знал Индро — его слова не были пустым бахвальством, от которого и следа не остается, стоит лишь слегка припугнуть человека. Если он решил, то непременно пойдет. Да и как остановишь того, кто не знаком со словом «страх»! Однако оставаться безучастным я не хотел. Я схватил первую попавшуюся мне под руку палку и приготовился следовать за ним. Индро запротестовал:
— Не делай глупостей, Шриканто. При чем здесь ты? Тебе-то зачем идти?
Слезы набежали у меня на глаза.
— А разве сам ты виноват? Зачем же идешь? Индро выхватил у меня из рук палку и бросил ее в
лодку.
— Конечно, я тоже ни в чем не виноват. Это он заставил меня поехать. Но мне нельзя возвращаться одному. Я должен идти.
Но и я счел своим долгом идти, тем более что тоже был не из робкого десятка. Я снова взял бамбуковую
палку, всем своим видом показывая, что не отступлюсь, Индро не стал больше спорить со мной.
— Только смотри осторожней,—предупредил он меня,— по песку не иди. Здесь опасно.
Впереди возвышался большой песчаный холм. Поднявшись на него, мы заметили вдали, возле самой реки, стайку собак, заливавшихся отчаянным лаем. Насколько мог различить глаз, никого, кроме них, на берегу не было. Мы не увидели не только ни тигров или волков, но даже паршивых шакалов. Сделав еще несколько осторожных шагов вперед, мы поняли, что внимание собак привлекает какой-то черный предмет, несколько выступающий из воды.
— Нотунда!
— Я!!—донесся слабый отклик стоявшего по горло в воде Нотунды. В голосе его слышались слезы.
Мы стремглав бросились к нему. Собаки отбежали в сторону. Индро прыгнул в воду и вынес на берег своего брата — жителя Квартала портных. Тот находился в полуобморочном состоянии. На одной ноге у него все еще красовалась туфля, шею по-прежнему обматывал шарф. Он был в перчатках, шляпе и пальто, но все это намокло и набухло. Нам оставалось только догадываться, как очутился он в столь плачевном положении. По всей вероятности, вскоре после нашего ухода к берегу сбежались местные собаки, привлеченные хлопаньем в ладоши и непривычной для них песенкой. Незнакомое музыкальное произведение и необычная одежда господина из Калькутты подействовали на животных раздражающе, поэтому они решили прогнать его прочь. «Артист» не нашел иного средства спастись от них, как залезть в реку, где и просидел не менее получаса, промокнув до нитки и весь закоченев. Так он расплачивался за свои прегрешения.
Однако и после того, как он познал жестокие муки искупления, нам пришлось немало претерпеть от него. Едва забравшись в лодку, он возмущенно закричал:
— А где моя вторая туфля?
Узнав, что она осталась на берегу, он приказал Индро немедленно отправиться за ней. Он страшно переживал из-за испорченного пальто и обуви и всю дорогу, пока мы плыли обратно, не переставал сетовать на это и ругать нас за то, что мы посоветовали ему снять мокрую одежду. К чему было так спешить? Если бы он не разделся, его вещи не испачкались бы в песке и не превратились бы в бесформенное тряпье, как теперь!
— Что вы вообще видели в своей жизни, глупая деревенщина! — не унимался он.— Что вы понимаете?
Горькие сожаления, охватившие Нотунду из-за испор-
ченной одежды, заставили его совершенно забыть о собственной персоне, а ведь прежде он приходил в ужас, стоило на него брызнуть капле воды. Как наглядно демонстрировал он нам свою истинную сущность, скрытую амбицией! То был для нас хороший урок.
Лишь в третьем часу ночи наша лодка причалила к берегу. На обратном пути Нотунда укутался во все возможное, чтобы уберечься от простуды. Не погнушался даже моим рапаром, от одного запаха которого ему раньше становилось дурно. И хотя он не переставал твердить, что об него и ноги вытирать противно, нас это не раздражало. Мы были бесконечно счастливы тем, что его не разорвали дикие звери и он соблаговолил целым и невредимым вернуться домой. С легкой душой терпели мы его тиранию и всяческие издевательства, радуясь, что наконец-то закончилось наше путешествие. Дрожа от ночного холода, прикрытые одним дхоти, мы отправились по домам.
ГЛАВА VIII
Когда я берусь за перо, я часто недоумеваю, как могут описываемые мною события принять такой стройный вид. Педь они отнюдь не происходили в той строгой последова-•»ельности, как я их излагаю. Да и не все звенья единой цепи событий сохранились в моей памяти, многие из них утерялись. Но поразительно — цепь не порвалась. Что же объединяло эти отдельные звенья в единое целое?
Или еще одна странная вещь: ученые утверждают, что крупное всегда затмевает мелкое. Если это так, то в человеческой памяти должны удерживаться только главные события жизни. Однако я этого не заметил. Когда я предаюсь воспоминаниям о своих детских годах, некоторые незначительные эпизоды разрастаются у меня до грандиозных размеров, а крупные мельчают и подчас совсем растворяются в памяти. То же происходит, когда я сажусь писать. Тривиальное превращается в выдающееся, а значительное даже не приходит на ум. Объяснить читателям причину этого парадоксального явления я не могу. Поэтому просто поделюсь с ними воспоминанием об одном случае из моей жизни, который как-то незаметно приобрел для меня очень большую значимость.
Произошло это уже много позже того, о чем я рассказал ранее. Память об Онноде успела потускнеть. Я уже довольно редко вспоминал ту, чей светлый образ так много значил для меня в дни озорной юности, ту, что была мне наставником и судьей.
Однажды сын одного раджи пригласил меня на охоту. Когда-то мы вместе учились в начальных классах школы, я нередко подсказывал ему, и между нами установилось некоторое подобие дружбы. Я, конечно, знал, что память у коронованных особ короткая, и никогда не предполагал, чтобы обо мне вспомнили. И вдруг получил от него письмо. К этому времени он уже достиг совершеннолетия, в его руках оказалось большое состояние — все развлечения и удовольствия были к его услугам.
Узнав откуда-то, будто мне нет равных в стрельбе из ружья, что было явным преувеличением, он приказал разыскать меня и доставить к себе. Я неожиданно оказался в его глазах обладателем и многих других похвальных качеств, так что лишь один мог по достоинству занять место его наперсника. Разумеется, друзья перехвалили меня, сам бы я никогда не стал претендовать на то, что в столь раннем возрасте достиг подобных совершенств. Ведь человеку никогда не следует забывать о скромности. Впрочем, шастры учат не пренебрегать милостью монархов, а я, будучи сыном индуса, не мог не считаться с шастрами. Я отправился к принцу. Проехав миль двадцать на слоне, я очутился перед его лагерем из пяти шатров. В одном из них расположился он сам, в других поместились его друзья, слуги, кухня, певцы и танцовщица.
Был уже поздний вечер, когда я вошел в его апартаменты. Принц слушал концерт, откинувшись на подушки богатого ложа. Он так обрадовался моему появлению, что даже привстал, радушно приветствуя меня. Его друзья были более сдержанны—никто из них меня не знал, хотя в их положении этот факт не имел никакого значения.
Певица, выступавшая в тот день перед принцем, приехала из Патны и по условиям контракта—весьма выгодного для нее — обязана была в течение двух недель услаждать его слух. Надо отдать должное принцу, он продемонстрировал тут и практичность, и изысканный вкус — певица отличалась необычайной красотой, обладала прекрасным голосом и пела мастерски.
Пока мы с ним обменивались любезностями, пение временно прекратилось. Когда концерт возобновился, принц великодушно предложил мне заказать песню. Монаршая милость меня было сконфузила, но я тут же сообразил, что если я в данной области искусства разбираюсь неважно, то остальные гости—полные профаны.
Певица, видимо предполагая во мне истинного ценителя, просияла. Я знаю, деньги заставляют людей идти на многое, но все равно, как, должно быть, трудно и неприятно было ей развлекать это полупьяное общество
пустоголовых придворных. Естественно поэтому, что появление понимающего человека не могло не обрадовать и не воодушевить ее: все свое мастерство, всю силу своего таланта она теперь дарила мне, совсем забыв о присутствующих подвыпивших аристократах.
Певицу звали Пьяри. Пела она в тот вечер великолепно, вкладывая в исполнение всю душу. Я был покорен в полном смысле этого слова, и, когда она кончила, мог сказать только одно: «Прекрасно!»
Пьяри наклонила голову и, польщенная, улыбнулась. А потом, сложив руки, она поднесла их ко лбу, благодаря слушателей за внимание.
Музыкальный вечер закончился поздно. Некоторые из присутствующих уже дремали, остальные были совершенно одурманены гашишем и вином. Певица и ее сопровождавшие собирались удалиться в свой шатер, когда я подошел к ней и восторженно сказал на хинди:
— Как мне повезло: я целых две недели смогу наслаждаться твоим пением!
Она остановилась и, повернувшись ко мне, укоризненно проговорила нежным, мелодичным голосом на чистейшем бенгальском языке:
— Я связана условиями договора и потому должна петь, ко зачем вам, свободному человеку, пресмыкаться перед ними? Уезжайте! Завтра же уезжайте отсюда!
Я растерялся от такого ответа, слова замерли у меня на языке, но, прежде чем я сообразил, что сказать, она вышла.
Утром в лагере поднялась невообразимая суматоха— принц отправлялся охотиться на птиц. В дорогу в громадном количестве заготавливали еду и питье. Человек десять егерей сопровождали принца. Охотники захватили с собой пятнадцать ружей, из них—шесть винтовок. Местом охоты избрали берега небольшой полувысохшей речушки— один из них, где находилась деревня, зарос деревьями шимул, другой, песчаный, был лишь кое-где покрыт кустарником. В день своего приезда я заметил там несколько порхавших по деревьям голубей, а в излучине реки — пару-другую уток.
Охотники пропустили по стаканчику вина и, приведя тело и душу в состояние, подобающее героям, принялись возбужденно обсуждать, кто в какую сторону отправится. Я отложил ружье в сторону: уже с вечера мне было не по себе от упрека певицы, а теперь один вид приготовления к охоте в этом идиллическом месте внушал мне отвращение.
— В чем дело, Канто? — поинтересовался принц.— Почему ты такой мрачный? Зачем отложил ружье?
— Я не убиваю птиц.
— Что это значит? Почему вдруг?
— Разучился стрелять. Не брал дробовик в руки с тех пор, как у меня выросли усы.
Принц весело рассмеялся, приняв мои слова за шутку, но его фаворит Шурджу, слывший самым метким охотником, так и вспыхнул.
— Вам неприятно убивать птиц? — вызывающе спросил он.
Настроение у меня было скверное, и я ответил не менее резко:
— Представьте себе — да. Не знаю, как другим.
Не желая препираться с ним, я повернулся к принцу:
— Позволь мне удалиться. Мне сегодня нездоровится. И, не дожидаясь ответа и не обращая внимания на
удивление и насмешки присутствующих, я ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77