Но все молчали. Молчал и Евгений Адамович Калиновский. Он еще не успел решить, какой тактики ему держаться: промолчать, сославшись на неподготовленность к обсуждению столь важного вопроса, или открыто и решительно выступить против проекта главнбго инженера? Набатов продолжал:
— Сооружение продольной перемычки — только половина дела. Затем со льда же отсыплем верховую перемычку котлована и перекроем большую часть русла реки. Это минимум того, что мы можем, что мы должны сделать. Хотя и этого достаточно, чтобы выиграть целый год. Но если мы сумеем по-настоящему организовать работу, у нас останется время для того...— Набатов снова на секунду остановился и, пристально оглядев собравшихся, устремил строгий взгляд в нервно поежившегося Евгения Адамовича,— у нас
останется время для того, чтобы отсыпать низовую перемычку и начать откачку котлована. Если, конечно,— Тут он в первый раз позволил себе улыбнуться,—если, конечно, зима действительно захочет стать нашим верным союзником и будет достаточно суровой и продолжительной. Ну, мы знаем характер нашей сибирской зимы, есть все основания полагать, что так оно и будет.
Набатов грузно сел, привалившись к столу. Николай Звягин, не спускавший с него глаз, заметил, что рука Набатова, лежащая на столе, трясется в мелкой нервной дрожи. Молодой инженер всегда восхищался хладнокровием и самообладанием своего руководителя. Но сейчас Николай Звягин нисколько не осудил его. Набатов, которого он беспредельно уважал и которому старался подражать во всем, стал ему ближе и роднее.
Вопросов никто не задавал. Николая Звягина это удивило, даже обеспокоило. Равнодушие — что может быть страшнее? И он гючти испуганно оглядел собравшихся в этой комнате ветеранов, которые могли сказать решающее слово, принять проект Набатова и тем самым — так он понимал — спасти, сохранить стройку.
Но те, на кого он смотрел с таким волнением, вовсе не разделяли его тревоги. Они спокойно переговаривались между собой. Прямо перед Николаем Звягиным сидели двое старейших из инженерного корпуса стройки. Он прислушался к их разговору.
Начальник управления земельно-скальных работ Терентий Фомич Швидко, плотный, кряжистый, занимавший за столом места вдвое против остальных, наклонив крупную лысую голову, убеждал своего худощавого и седого соседа, начальника управления механизации Бирюкова:
— Напрасно сомневаешься, Павел Иванович. Не только пятитонки — «ярославцы» пройдут.
— Прочность ледяного .поля будет нарушена май-нами,— возражал Бирюков, озабоченно нахмурив густые, еще темные брови, которые резко выделялись на костистом, обтянутом сухой, пожелтевшей кожей лице.
— На Иркутской ГЭС по льду провели шагающий экскаватор, Это тебе не автомашина!..
Николаю Звягину стало стыдно за свое опрометчивое суждение.
— Товарищи! — сказал Перевалов.— Перед тем как перейти к обсуждению технической стороны проекта, мне бы хотелось напомнить вам одно обстоятельство... Энергия нашей Устьинской ГЭС нужна не только для того, чтобы дать стране железную руду Красногорска. Вся Сибирь в лесах новостроек. Растут корпуса крупнейших в стране заводов алюминия и магния, воздвигаются гиганты черной металлургии и химии, переводится на электротягу Великая сибирская магистраль, закладываются новые угольные шахты и разрезы. Создается новая индустриальная база страны. Наша Устьинская ГЭС — ее могучее электрическое сердце. И не можем мы допустить, чтобы остановили нашу стройку.,.
— Семен Александрович,— с ласковой укоризной сказал старик Швидко,— надо ли нас уговаривать? Все мы душой приросли к этому делу. Давайте по существу.
— Начинайте, Терентий Фомич,— сказал Перевалов.
— Давайте по существу,— повторил Швидко.-— Нам известно, что не все согласны с проектом зимнего перекрытия. Полагаю, надо выслушать другую сторону. А потом будем решать.
— Резонно,— согласился Перевалов.— Кому слово? Теперь Евгению Адамовичу Калиновскому, даже если бы он и пожелал, отмолчаться было невозможно. Все, как по команде, повернулись к нему. Приходилось поднимать перчатку, брошенную старым Швидко.
Калиновский понимал, что положение его трудное. Конечно, большинство из присутствующих инженеров безоговорочно выскажутся за проект зимнего перекрытия.. В их глазах, особенно в глазах молодежи, авторитет Набатова как гидростроителя очень высок. К тому же за него Швидко. А за этим слава ветерана: строил Волховскую, первую гидростанцию в стране. Вряд ли кого удастся переубедить. И все-таки он, Калиновский, скажет свое слово. Во-первых,потому, что эффектная идея Набатова. сопряжена с большим риском. Конечно,. может быть, и
удастся ее осуществить, а может быть... И тогда вспом-нят, придется вспомнить, что Калиновский, один тольг ко Калиновский, решительно возражал.
Во-вторых — и это главное,— Круглов, ясно сказал: вопрос о консервации стройки решен в министерстве. Следовательно, набатовская идея противоречит линии, определенной руководством. И следовательно, тем более категорично надо выступить против Набатова.
Но делать это надо спокойно и умно. С сугубо технических позиций.
Не все были знакомы с ораторскими приемами Евгения Адамовича, и первая его фраза многих насторожила и даже удивил.
— Я был не прав, говоря, что ряжевую перемычку снесет ледоходом,— сказал Калиновский и сделал многозначительную паузу.— Ее, конечно, не снесет. Но не снесет только потому, что к моменту ледохода никакой перемычки в русле реки еще не будет. Вернее, уже не будет. Я убежден, что в специфических условиях зимнего режима реки невозможно соорудить перемычку. Больше того, я утверждаю, что не удастся установить ни одного ряжа. Разрешите мне аргументировать свое утверждение цифрами.
Калиновский достал из портфеля пачку таблиц и разложил их на столе.
«Тоже подготовился,— подумал Перевалов.— Ну что же. Это и лучше. Потом никто не сможет упрекнуть нас в скоропалительном решении».
Он переглянулся с Набатовым. Тот успокоительно кивнул ему: видимо, подумал о том же.
— Мы располагаем подробными данными гидрологических исследований зимнего режима реки в створе перекрытия,— продолжал Калиновский.— У нас имеются цифры за несколько лет. Это позволяет нам уяснить основные закономерности гидрологии зимнего периода и предохраняет от случайных и незрелых умозаключений.
В течение нескольких минут Калиновский неторопливо, с обстоятельными пояснениями читал подготовленные им таблицы.
— Вывод ясен,— сказал он, закончив чтение таблиц,— переохлажденная во время прохождения через пороги вода образует значительное количество донного льда — шуги. Плотность потока возрастает, любое препятствие на его пути, в данном случае опущенный на дно ряж, будет сметено, Как карточный домик, порывом ветра. Это первое возражение.
— А всего сколько будет? — подчеркнуто грубо спросил Швидко.
— Вы сейчас услышите,— не принимая вызова, степенно ответил Калиновский.— Далее. Допустим, что удастся, по счастливой случайности, опустить ряж. Допустим, что даже удастся закрепить погруженный в майну ряж. Скопление льда перед препятствием вызовет подъем уровня воды. Создадутся дополнительные нагрузки на ледяное поле, уже ослабленное майнами, и оно не выдержит тяжести ряжей и динамических нагрузок от работающих механизмов. Это второе возражение.
— Об этом же я тебе говорил,— сказал Бирюков, пригибаясь к уху соседа.
Но Швидко, сердито мотнув лысой головой, оборвал его.
— И наконец, последнее возражение. Правда, уже чисто в теоретическом плане, ибо на практике дело до этого, конечно, не дойдет. Но поскольку Кузьма Сергеевич упомянул о возможности возведения верховой перемычки путем фронтального перекрытия реки со льда, я не имею морального права умолчать. Ибо эта идея представляется мне поистине зловещей по своим последствиям. Я говорю это с полным сознанием ответственности за свои слова. При отсыпке перемычки резко повысится уровень, и все ледовое поле в створе перекрытия будет разломано на куски. Погибнет не только вся техника, вывезенная на лед, но неизбежна и гибель людей. Рисковать жизнью людей никто не давал нам права.
Калиновский сел и с подчеркнуто скромным видом стал укладывать в портфель свои таблицы.Николай Звягин на протяжении всей речи Евгения Адамовича слушал его с досадой и временами еле сдерживался от резких реплик. Но последние слова Калиновского, особенно то, что произнес он их обычным своим бесстрастно-деловым тоном, повергли его
в смятение.Николай вырос на берегу Ангары и хорошо знал,ее коварный норов. Как, бывало, волновалась мать, когда он уходил кататься на коньках!.. А в ту зиму, когда, переходя реку, провалился под лед и утонул их сосед дядя Прохор, мать отобрала и спрятала коньки. «И близко не подходи к этой окаянной реке!» —строго приказала она сыну. А однажды — это было, когда Николай уже работал на стройке электросварщиком,— под лед ушла легковая машина, и шофер и оба седока — одного из них, бригадира монтажников Алексея Горлова, Николай хорошо знал,— все погибли... Конечно, здесь, в низовьях реки, лед толще и таких происшествий до сих пор не- случалось. Но экскаватор или бульдозер — это не легковая машина. Не слишком ли круто замахнулся Кузьма Сергеевич?..
И Николай с тревогой посмотрел на Терентия Фомича Швидко, самого старого и самого опытного из сидевших здесь гидростроителей. Что он скажет? У него за спиной и Волхов, и Днепр, и Иртыш...
Швидко был спокоен. Словно не замечая оторопи, которая овладела многими, он невозмутимо смотрел на Калиновского, и, только когда тот говорил о возможности катастрофы и гибели людей, по лицу старика пробежала усмешка.
Перевалов тоже понял, что решающее, веское для всех слово может сказать именно этот старый и опытный человек. И, приглашая приступить к обсуждению, секретарь парткома обращался прежде всего к нему.
Швидко и сам понимал, что ждут его слова. К тому же, вызвав на большой разговор Калиновского, он не мог уклониться. Он вышел из-за стола, где ему, сдавленному с обеих сторон, было тесно, оперся толстыми, могучими руками на спинку стула и очень спокойно сказал:
— Тут нас Евгений Адамович попугать решил. Небогатое это дело. Пугают только маленьких и дурных. А что касается обсуждения, так, по существу,. тут и
обсуждать нечего. Две точки зрения. Изложены основательно, с подсчетами. И обсуждать,— он пожал широкими плечами,— право, нечего. Надо решать. Только любое решение наше будет приблизительное. И предварительное. Окончательный ответ может дать только сама река. Потому предлагаю установить первый ряж, и потом, когда посоветуемся с рекой, примем. окончательное решение. Я-то сам думаю, что река решит в нашу пользу.
После совещания, когда в кабинете, заставленном беспорядочно стоящими стульями, они остались вдвоем, Перевалов спросил Набатова:
— Как ответишь начальнику главка?
— Вышлю все расчеты и сообщу, что первый ряж опускаем двадцатого декабря.
Девчата вернулись из клуба поздно. Наташа уже была дома. Она разогрела ужин, накрыла на стол и, сидя на кровати, с удовольствием смотрела, как проворно управляются подруги с ее стряпней.
— Видишь, как вкусно, а ты отчитала меня утром,— сказала она Наде.
— После такой проминки лапоть съешь,— ответила Надя.
— Вечер интересный был? — полюбопытствовала Наташа.
Надя сразу помрачнела.
— Ничего особенного. Знала бы — и не пошла. Люба скорчила хитрую рожицу и подмигнула Наташе.
— Постигло разочарование. Он ушел!.. Не понимаешь? Ну, Федор Васильевич. Довел нас до клуба, а сам ушел.
Наташа удивилась:
— А.я поняла, что он тоже собирается в клуб. Надя решила, что ее, разыгрывают. Она швырнула ложку и выскочила из-за стола. — Отлично небось поняла. То-то и пригорюнилась,
как самой не удалось поехать. Принцесса! Все на нее Заглядываются!— И, хлопнув дверью, выскочила в коридор, чтобы не слышать звонкого хохота Любы.
— Что с ней? — с удивлением спросила Наташа. Она не могла догадаться, в чем провинилась перед подругой.
Все еще смеясь, Люба пояснила:
— Она давно уже заглядывается на Федора Васильевича. Обрадовалась, что вместе на вечер. А он не пошел.
-— Почему?
— Надо его спросить. Может быть, потому, что ты не пошла.
Наташа покраснела. Она вспомнила, как оживилось лицо Федора Васильевича, когда он увидел ее на переправе, и как она была рада его встретить.
— Всегда ты, Люба, что-нибудь выдумаешь.
— Разве не так? Тебе виднее. Я в чужую душу без спросу не полезу.
Наташа ничего не ответила, хотя Люба была ее лучшая подруга, и перед ней Наташа не таилась. Но ведь и сказать пока было нечего. Да, она обрадовалась... Но разве это должно было что-то значить?
Когда Надя вошла и молча, с обиженным видом снова подсела к столу, Наташа не решилась поднять на нее глаза. И уже не от озорства, а только чтобы не выдать Наташиного смущения, Люба сказала:
— Вот и ешь теперь холодное.
Надя в ответ энергично заработала ложкой.
Ночью Наташа долго не могла заснуть.
Многое вспомнилось ей... И как она в первый раз заметила смущение и робкую надежду в синих глазах Вадима. И как сама опустила глаза под его взглядом. И откровенную радость, ласковые, теплые вечера, скамейку на пригорке под тремя старыми тополями. Нет, до чего же смешная девчонка эта Люба! Вечно ей мерещится. Как это она еще Николая не припомнила! Но разве это чувство хоть чем-нибудь похоже на то?.. Но когда Наташа уже совсем доказала себе, что Люба
ошиблась, ей стало грустно. А обращаясь снова мыслями к прошлой дружбе с Вадимом, она с удивлением почувствовала, что в ее воспоминаниях нет уже тоски. Так с ощущением легкости на душе она и заснула.
С этим же ощущением она пробудилась ото сна.
Внешне ничего не переменилось в ее жизни и в тех мелочах и подробностях, что ее окружали. Раскрыв глаза, так же тревожно потянулась к часикам; они, как всегда, лежали на тумбочке. Так же оказалось времени в обрез, чтобы одеться, умыться и наскоро позавтракать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41