Не о Реэт толковал он, а о путах, которыми она была связана. Вот там стоит эта дача, эта мечта и идеал. Что сталось со всеми этими комнатами кошачьих лапок, липового цвета, первоцвета? Они забиты скупленной на аукционах мебелью, всякими кружевцами старой немки, заражены чахоточными плевками, полны чужих людей! Может ли понять Кики, что это значит для Йоэля как строителя? Если Кики или Умбъярву случается вылепить из глины что-нибудь неудачное, им достаточно взять молоток, стукнуть, и все кончено.
Но что может предпринять архитектор с выстроенным им домом? Тарас Бульба счел себя вправе убить своего сына, когда из него не вышло настоящего мужчины: «Я его породил, я его и убью!» Один только архитектор оказывается в самом жалком положении, он даже пальцем не смеет тронуть того, что он создал. И за какую провинность Реэт приходится жить всю жизнь в этой тюрьме или больнице? Не думает ли Кики, что Ильмар теперь еще отправит жену куда-нибудь на лето? Кики свободна, сегодня она здесь, а завтра может очутиться в Париже. А Реэт?- Самые прекрасные планы бегства неизбежно обречены на провал, потому что Реэт теперь накрепко привязана к этому дому. Вот и сейчас она побежала 'туда и не успокоилась, пока не осталась там. И так это будет всю жизнь! Если бы его воля, Йоэль сжег бы этот дом дотла и даже пепел развеял.
— А что если действительно поджечь дом? — спросила Кики, подражая недавнему фантазированию Йоэля и Реэт о бегстве. — Очень большие убытки понесет Нийнемяэ?
— Нийнемяэ? Нет, не понесет. Здание застраховано на большую сумму, что ему? Он получит свои денежки и может начать строить новый дом, если пожелает. Архитектор, строительный мастер, рабочие снова получат работу...
— Я в этих делах не смыслю, — сказала Кики. - Но кто же потерпит убыток, страховое общество?
— Оно, в свою очередь, перестраховало дом...
— Я ничего не понимаю. Почему же ты...
Но Кики не успела довести до конца свою мысль, потому что Йоэль внезапно прервал ее:
— Пойдем! Реэт все равно уже не придет. Сколько же нам ждать!
Й Реэт действительно не пришла." Правда, она сумела, потихоньку от Луи пробраться в дом, но тут она узнала об ухудшении, наступившем в состоянии больного, и это взволновало ее. Она почувствовала, что ей нельзя думать .только о своих удобствах и удовольствиях, и совесть не позволила ей уйти. Ей показалось совершенно невозможным приняться за осуществление своего плана — укладывать в чемодан белье, платья, продовольствие и прочие нужные вещи и бежать из этого дома, где имеется несколько пустых комнат и где близкий человек смотрит смерти в глаза.
Бросив укладываться, она решила устроиться в той комнате, .где некоторое время жила тетя со своей дочерью и которая находилась так далеко от комнаты Луи, что туда не доносился его кашель.
Когда она наконец прибежала на опушку, чтобы сообщить Йоэлю о своем решении и договориться о встречах, Кики и Йоэля там уже не было.
Под вечер Йоэль все же явился в Соэкуру, не потихоньку и как бы нечаянно, а совершенно открыто. Объяснения Реэт о ^причинах ее задержки показались ему убедительными. Йоэль даже поужинал вместе со всей семьей, исключая Луи, который из-за высокой температуры оставался в постели и за которым ухаживала Розалинда. Как видно, Розалинда душой и телом отдалась своим обязанностям и была довольна, что Реэт ни во что не вмешивается и не дает знать о себе Луи.
Все ходили и разговаривали тихо, чтобы не беспокоить больного. И когда Йоэль с Реэт после ужина спустились к озеру, они и тут продолжали разговаривать вполголоса.
Кругом царила таинственная тишина, не было ни малейшего ветерка, и каждый шаг был слышен издалека. В сумерках белели скирды хлеба, а вблизи хуторов и кучи половы, похожие на больших животных; темные полосы леса резкими зигзагами выделялись на фоне неба, а там, позади, где большая туча, словно крыша, беззвучно приближалась к луне, небо сливалось с землей и лесом в одну угрожающе черную массу, и озеро на той стороне также приняло угрюмый вид. Реэт захотела поплыть именно туда.
Оба молчали, и не слышно было ничего, кроме плеска весел и журчания воды перед носом лодки.
— Доплывем до кувшинок, — предложила Реэт, сидевшая за рулем, — я знаю, где их можно достать.
«Теперь же не цветет ни одна кувшинка», — подумал Йоэль, но не захотел спорить, продолжая грести по-прежнему. Уже край тучи закрыл луну, и кругом стало совсем темно, когда они приблизились к зарослям лопуха, среди которых действительно белели отдельные поздние кувшинки. Они направили лодку в самую гущу листьев и принялись рвать крупные цветы со змеевидными стеблями.
Как раз, когда Реэт вытянула руку, чтобы схватить белевший поодаль цветок, а Йоэль встал, чтобы подтянуть его веслом, лодка качнулась, и Реэт неожиданно упала в воду. От толчка Йоэль свалился на сиденье, и это помешало лодке перевернуться.
— Осторожно! — крикнула Реэт а воды Йоэлю, который в волнении вскочил, чтобы протянуть Реэт конец весла.
Вода была не особенно теплой, и, когда Реэт снова очутилась в лодке, она сама принялась грести к дому, чтобы согреться.
Никто не слышал, как они открыли дверь в сени и, в темноте держа друг друга за руки, добрались до той комнаты, в которой днем устроилась Реэт. Пока она снимала с себя мокрую одежду и сушилась, Йоэль в кухне испытывал знаменитую электрическую плиту, которой никто
еще не сумел или не захотел пользоваться, чтобы вскипятить чаю.
В окна стучал дождь, и, когда Йоэль пришел с чайником и они вместе отправились искать коньяк, Реэт сказала:
— В такую погоду ты никуда не пойдешь. Переночуешь у нас.
Йоэль ничего не имел против этого, но в глубине души почувствовал, что сегодня ночью должно случиться то, чего он ждал и боялся.
Выпили пуншу, вспоминая во всех подробностях случай на озере, но, видимо, и Реэт начала испытывать тайное предчувствие чего-то решающего, _что должно произойти между ними. Чем спокойнее был Йоэль, тем более нервно звучал голос Реэт; она боязливо отводила любую попытку приблизиться к ней.
— Нельзя, нельзя! — При этом в глазах ее выражался страх и искренняя мольба о пощаде.
— Все еще нельзя?
— Я же не могу! Не смею! Я связана! Постарайся хоть ты... сдержаться, — взмолилась Реэт, ухватив Йоэля за пиджак и руку, — ты сильнее, постарайся ты... Я боюсь, что больше не смогу устоять.
Но раньше, чем кто-нибудь из них успел подумать, губы их уже нашли друг друга. Долго сдерживаемое и вспыхнувшее наконец пламя не так легко было потушить.
Но за этим вскоре последовало раскаяние, и Реэт расплакалась, словно ребенок, у которого разбили куклу.
— И это я осуждала других женщин, когда они... Сердце мое уже нечисто, губы не смеют говорить правду. Я должна лгать... или молчать. Но молчание тоже ложь. Как я теперь посмею взглянуть в глаза Ильмару? Нет, уходи отсюда! Уходи!.. Нет, не ты один, уйдем оба! Бежим! Ах, я была дурной, я дурная...
Реэт зарыдала.
— Забудь обо всем, что вне нас! — уговаривал ее Йоэль. — Сумеем и мы с тобой прожить вдвоем!
Реэт хваталась -за каждое слово Иоэля, словно утопающий за соломинку. Она жаждала уверений, что Йоэль не оставит ее, что он не бросит ее одну. Когда она в этом уверилась, к ней опять вернулись радость и опьянение, и если первый поцелуй сопровождался страхом, то следующие были уже свободны от всякого сомнения. Каждая ласка вызывала лишь жажду более сильных, более глубоких объятий.
Вдруг в дверь постучали, нет, прямо забарабанили. Щеколда отчаянно заходила вверх и вниз.
— Реэт! Впусти! Открой дверь!
К счастью, это был всего лишь голос Луи! Молодые люди быстро привели себя в порядок, и Реэт открыла дверь.
— Бога ради, тише! Что ты бродишь тут ночью?
От Луи остались только кожа да кости, на его смертельно-бледном лице особенно жутко сверкали глаза. Высовывавшиеся из полу коротких рукавов ночной рубашки руки свисали как-то беспомощно и напоминали больше руки мертвеца, чем живого человека. Йоэль встал и поглядел на ворвавшегося скорее с жалостью, чем с враждой. Но Луи только на минуту скользнул взглядом по своему сопернику, чтобы тем яростнее обрушиться на Реэт, — он, видимо, считал, что имеет на нее какие-то права.
— Обманщица! Лгунья!
Он стоял посередине комнаты, разгневанный на женщину, которая жила в этом доме, скрываясь от него, и обманывала его, вытворяя бог знает что за его спиной!
— Но, милый Луи, давай сейчас же вернемся к тебе, я отведу тебя наверх, будь же умником!—упрашивала Реэт и взяла его- под руку. Но Луи резким движением вырвал свою руку, им овладел приступ ярости, с которым он не в силах был сладить. Он стал размахивать кулаками, пытаясь ударить Реэт, и все громче выкрикивал свои прежние слова. Он, видимо, хотел, чтобы сбежался весь дом и учинил суд над изменницей.
Йоэль приблизился к юноше, бешенство которого было ему непонятно, и попытался схватить его за руки. Но Луи вырвался, разъярившись еще больше, раскидал все, что попалось под руку, опрокинул стул и, прежде чем кто-нибудь мог помешать ему, швырнул в Реэт схваченными со стола ножницами. Они попали бы ей прямо в лицо, если бы она не успела заслониться рукой. Но одно из остриев все же провело длинную царапину по голой руке, и из нее тотчас же начала сочиться кровь.
Дело приняло более серьезный оборот, чем можно было ожидать, и Йоэлю стоило немалых усилий, чтобы, укрощая Луи, не пострадать самому, так как, подхватив Луи и вынося его из комнаты, он уже испытал на себе ногти и зубы больного.
Ноша оказалась очень, очень легкой. Хотя больной и вырывался, когда Йоэль пошел с ним наверх, но потом на него напал приступ кашля, удушье и слабость.
Вскоре прибежала Розалинда, и старый Нийнемяэ сонно выглянул из двери — что, мол, тут стряслось.
— Ничего, — сверху ответил Йоэль. — У мальчика высокая температура, и он бредит. Он даже покушался на жизнь госпожи Нийнемяэ.
Старый Нийнемяэ быстро накинул пальто и пришел взглянуть.
— Господи, кровь! — испугался он и, разжалобившись, тотчас же пошел за подмогой. Он разбудил жену, приказав ей отыскать чистых тряпок, и, взяв из шкафа бутылку со спиртом, отправился перевязывать руку Реэт.
— Скажи наконец, что тут произошло?
— Я и сама не знаю, все это случилось так внезапно, — ответила Реэт, придерживая раненую руку, чтобы легче было перевязывать. — Мы с господином Хуртом были на озере, я хотела принести кувшинок, чтобы поставить в эту вазу, и мы пошли искать их.
— Какие теперь кувшинки ? — усомнилась старая госпожа Нийнемяэ, вошедшая в комнату.
— Нет, они есть! Мы принесли целую охапку!
Реэт оглянулась, но вспомнила, что забыла цветы в лодке.
Ей пр11шлось подробно рассказать обо всем, что случилось. Йоэль Хурт был так любезен, что помог ей сварить пунш. Потом пошел дождь, и он не смог уйти, а Луи, который услышал голоса, понял, что Реэт здесь.
— Коли пунш, тогда понятно! — сообразил старый Нийнемяэ. — Небось, расшумелись тут?
— Нет, не так уж много мы выпили!
— Луи, кажется, еще раньше учуял, — вставила старая госпожа Нийнемяэ. — Уже вечером он был таким возбужденным. Я ведь предупреждала тебя: коли Луи узнает, что ты здесь и не зашла к нему, то быть худу.
— Бедный мальчуган! — вздохнул старый Нийнемяэ. — Удивительно, как он сумел подняться с постели. Для него это прямо-таки сверхъестественное усилие.
— А что ты думаешь, — ответила его супруга. — Когда покойный Иоозеп болел скарлатиной, у него был такой бред, что приходилось втроем удерживать его в постели. Это дурная кровь мучит людей. Все же вы, наверно, слишком громко разговаривали. К тому же шел дождь, вот Луи и не мог уснуть.
Потолковали еще о внезапной вспышке гнева Луи против Реэт, но все же многое осталось неясным, потому что Реэт не вдавалась в объяснения, а только благодарила судьбу, что тут случайно оказался Хурт, который избавил ее от худшего.
— Что сделалось с этим мальчиком? — спросила старая госпожа Нийнемяэ и захотела подняться наверх, чтобы самой расспросить обо всем.
— Нет, не ходи, — удержал ее старый Нийнемяэ. — Ты раздражишь его еще больше. Пусть лучше отдохнет.
— Какой уж там отдых, — ответила старуха. — Может быть, и не придется уже поговорить с ним.
Сверху спустилась Розалинда в розовом халате, с бледным лицом и с папильотками в волосах.
— Только теперь он немного успокоился. Подумайте только, — всплеснула она ручками, — какие слова он сказал о фрау Грете! Я не должна быль слушать эти слова своими ушами! А ведь он всегда имел такой нежный душа.
Отправились все вместе наверх взглянуть на больного.
Луи раскрыл на минутку глаза, с пронизывающей недоверчивостью оглядел всех, потом отвернулся и снова закрыл глаза.
— Бедный мальчуган! — тихонько сказал старый Нийнемяэ и погладил больного по голове.
Молча, на цыпочках вышли от больного, словно от покойника, и только одна Розалинда осталась возле него.
Спустившись вниз, решили тотчас же вызвать Ильмара, — все признаки говорили о том, что медлить больше нельзя.
Телефон в кабинете пастора Нийнемяэ звонил довольно долго, пока наконец пришла служанка и разбудила хозяина. «Было бы неплохо сразу же повезти с собой врача».
Пастор Нийнемяэ положил трубку, в задумчивости постоял возле своего письменного стола и, кивнув головой, сказал:
— Этого надо было опасаться, а теперь, значит, конец близок.
Внезапно разбуженный, взволнованный, он сразу не мог сообразить, что предпринять. Долго провозившись с застегиванием пуговиц, он вдруг обнаружил, что надел неподходящий к случаю костюм. А потом, уже наполовину раздевшись, он вспомнил, что надо позвонить какому-нибудь врачу. Тут же он приказал служанке сварить кофе. Но когда та принялась накрывать на стол, он выразил досаду, что ей приходится утруждать себя поздно ночью. Врачей, лечивших Луи, либо не было дома, как об этом сообщали, или они по какой-нибудь другой причине не могли предпринять столь далекого путешествия. К счастью, он застал доктора Арукаска, который только что вернулся с вечеринки и весело согласился поехать с пастором, поняв дело так, будто его хотят повезти в еще лучшее место продолжать кутеж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44