https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-funkciey-bide/
Не было работы! Во всей огромной, сгорающей под раскаленным солнцем долине Сарайкей не было работы.
Ночевали скитальцы в шалашах, построенных на полях для поденщиков. Если временным хозяином шалаша был свой брат кесикбелец, он оказывал землякам радушный прием, щедро деля с ними пищу и кров.
— Мы свои люди! Человеку без человека не прожить.
— Сегодня я — тебе, завтра — ты мне...
— Все мы братья...
Переночевав в шалаше, люди шли дальше. И вот уже долина, которая кесикбельцу всегда казалась безграничной, исхожена вдоль и поперек. А работы все нет.
— Может, на виноградники податься? — предложил Сейдали.
— Ах, мать моя! —злился Рюзгяр.— До сбора винограда еще сколько ждать.
За день они успевали обойти восемь—десять полей и отовсюду уходили ни с чем. Больше других убивался Рюзгяр. Он подолгу умолял хозяев жалобным голосом:
— Мы идем от самой Караахметли! Целую неделю в дороге. Дайте нам какую-нибудь работу.
— Ничего нет.
— Мы из Караахметли! — Рюзгяр ударял себя кулаком в грудь.— Каждый умеет работать за двоих.
— Нет же, говорю.
— Да мы гору можем своротить...
— Нет!
— Дорогой, мы хоть самого шайтана одолеем. Возьми только! Клянусь аллахом, не раскаешься! Где ты найдешь таких работящих людей, как мы?
— Мне люди не нужны!..
Шли к другому полю, все еще надеясь на то, что слепая судьба повернется к ним лицом и кончатся их мучения.
— Смотри — на том поле совсем мало народу.
— Милостью аллаха оставаться нам здесь! Шагающий рядом с Сейдали парень жадно глядел вперед. Он только что вернулся из армии. И лучше бы ему не возвращаться!.. В солдатах хоть ни о еде думать не надо, ни о крыше над головой.
— Мы работу ищем,— обратился он к человеку, копошившемуся на меже.
— Все уже захватили, земляк,-—ответил тот, сверкнув белками.
— Послушай, друг. Солдаты все умеют делать, что ни попроси. Ни к чему не придерешься.
— Прийти бы вам тремя днями раньше...
— Найди что-нибудь хоть двоим!
— Клянусь аллахом, если бы была работа, я бы с удовольствием...
Сейдали зашагал прочь. Солдат не трогался с места.
— Нет ли у вас воды? Умираю от жары.
Взяв протянутую кружку, он пил медленными глотками, настороженно глядя вслед удаляющимся товарищам.
— Папаша! — Он нагнулся к владельцу поля и вкрадчиво шепнул: —А для меня одного, может, найдешь?
Тот в сердцах выхватил из его рук кружку и молча ушел. Солдат послал ему вдогонку отборную ругань. Впервые в жизни он ругался с таким наслаждением. Облегчив душу, он бегом нагнал товарищей.
Путники подошли к очередному шалашу. Войдя в шалаш, Сейдали сразу схватил жестяную кружку, опрокинул над ней кувшин и долго пил. Остаток воды выплеснул себе за ворот.
Впереди виднелась гора. Равнина кончилась. Вот и отмерили они шаг за шагом огромную долину Са-райкей, до самого подножия хребта Кызылдере. На что еще надеяться? Впереди, за горами, есть еще две деревни. Может, там повезет?..
Измученные крестьяне возвращались домой. Некоторым из них посчастливилось найти работу на десять дней, некоторым — на неделю. Бедняги не знали, какая черная весть ждет их дома. Мастановы конфис-каторы побывали в деревне. Опять мертвая тишина воцарилась в Караахметли — рты ножом не раскроешь. Каждый день Мастану доставалось по два поля. За день до продажи приезжал аукционист из касабы, провозглашал троекратно:
— Поле, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кайран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока—горой, с запада—полем Вели Дур-муша, назначено к продаже...
На другой день опять:
— Поле, первоначальной стоимостью в триста лир, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кай-
ран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока — горой, с запада — полем Вели Дурмуша, продается за двести пятьдесят лир. Кто даст больше?
— Двести шестьдесят,— отвечал Мастан.
— Двести шестьдесят! Кто больше? Желающих нет? Продаю! Про-о-о-о-дано...
Затем шло другое поле, за ним — третье...
О, случись, чудо! Пусть посыплются с неба камни, пусть размозжат они череп Мастану!..
Хасан следил за аукционом издали. Все чаще в его памяти всплывало лицо Гюрро. «Бах! — и все!» — говорило оно Хасану. Хасан судорожно взмахивал руками, словно отрясал с них невидимую пыль, и машинально повторял: «Бах! — и все!»
Неужели не найдется смельчака, который наконец наберется решимости покончить с этим дьяволом? Крестьяне забрасывали по ночам дом Мастана камнями. Дальше этого дело не шло. Когда число отобранных полей достигло двадцати — двадцати пяти, конфискация прекратилась. Люди, которым судьба обломала все крылья, посылая одну беду за другой, уже и роптать перестали. Не в силах противо стоять несчастьям, они склонились перед ними.
Хасан думал. Думал без конца. Нельзя покоряться Мастану! Надо идти к нему, протестовать! Хаджи, Сердер Осман, Сулейман — ведь разрушили же они стену. Рюзгяр Салих, Кель, Гюдюк, где они все? Кто укажет людям правильный путь? Стоит выйти одному, крикнуть: «За мной!» — и все пойдут за ним, пойдут до конца!
Не будь Алие, не будь матери, он сам сделал бы решающий шаг, и все, как один, пошли бы за ним.
Но как быть с матерью, с Алие? Что станет со всеми их мечтами о будущем, о прекрасных далеких краях, куда он увезет Алие, одетую в платье из красного бархата, и мать, лишь только она поправится?
С бьющимся сердцем он бродил по деревне. Голова его раскалывалась от дум. Где же выход?
— Ах ты, безголовый крестьянин! — бормотал он.— Никто не поможет тебе, не укажет правильный путь. Ты всего лишь игрушка в руках таких, как Мастан!
Навстречу ему брел Сердер Осман.
— Здравствуй!
— Здравствуй,— ответил тот, не поднимая глаз.— Что не показываешься?
— Хозяйство...— начал Хасан и тут же осекся, мысленно обругав себя за слова, которые могли обидеть друга: Хасан, дескать, только о себе думает.
— Плохи наши дела. Поля-то уплыли. Не знаю теперь, что и делать?
— Как-нибудь обойдется...— неуверенно сказал Хасан.— Твое-то поле пока цело...
— Мое поле, мое поле! — резко оборвал его Сердер Осман.— Разве в этом дело? В твоем поле да в моем поле? Раздавит нас всех Мастан, вот что! Всех до единого. И духу нашего здесь не оставит, клянусь аллахом!
— Аллах все видит.
— Ничего он не видит! — В голосе Сердера Османа клокотала злоба.— Согрешишь тут поневоле!
— Найдется какой-нибудь выход, обязательно найдется.
— Мне шайтан шепчет: убей одного — всех освободишь!
— Пусть аллах его покарает!
Словно убегая от соблазна, Хасан свернул с дороги и бросился прочь.
— Счастливого пути! — донеслось до него.
— Счастливо,— выдавил Хасан.
Домой он вернулся глубокой ночью. Мать поспешила встать с постели навстречу сыну.
— Добро пожаловать, сынок,— услышал он ее слабый голос.
Сели ужинать. Хасан не прикоснулся к еде. Из головы его не выходили слова Сердера Османа. Они вставали в памяти все отчетливее, звучали все сильнее, ранили и мучили его. Наконец он не выдержал и вскочил из-за стола.
— Что с тобой? — встревожилась мать.
Он молча повел плечами и пошел к дверям.
— Куда ты?
— Развеяться надо,— ответил Хасан сквозь зубы, берясь за щеколду. Одумался — мать-то чем виновата?— и обернулся: — Ты не беспокойся, я немного погуляю и приду.
На улице темень, хоть глаз выколи. В окнах начали дружно зажигаться огоньки. Однако светили они невесело. Деревня по-прежнему напоминала дом, где лежит покойник. Казалось, будто каждый зажег свет и ушел из своего дома.
Хасан остановился. Его шатало, как пьяного. Он развел руки и глубоко вздохнул. Воздух, еще вчера такой свежий и прохладный, сейчас казался ему смрадным и удушливым. В груди горело. Он чувствовал, что вот-вот заплачет. Чтобы преодолеть страшную тяжесть на сердце, еще раз судорожно глотнул воздух.
Караахметли, его родная деревня! Скоро он покинет ее. Этой земле отдал свои лучшие годы... Если бы не Мастан... Злость опять закипела в нем. Попадись ему сейчас Мастан, утопил бы его в ложке воды. Хасан плюнул на землю от омерзения. Перед глазами его опять всплыл образ Гюрро.
«Бах!» — Хасан щелкнул пальцами, вытянул вперед руку с воображаемым пистолетом.
Этим «бах!» Гюрро всегда заканчивал свои рассказы. «Бах!—и все кончено!» Не поднимая головы, Хасан медленно брел, сам не зная куда. Растерянно оглянувшись по сторонам, он увидел впереди темный силуэт высокого тополя. Такой тополь рос только возле дома Мастана. Да, это его дом, и свет горит в окошке — лампа «люкс». Хасан подошел к двери, остановился. Зачем он пришел сюда? Что он будет делать? Что говорить? Но какая-то сила заставила его поднять руку . и несколько раз ударить в дверь. В доме задвигались, полоска света упала на улицу из дверной щели, на лестнице послышались шаги.
— Кто там?
— Хозяин дома?
— Дома.
Дверь приоткрылась. Перед ним стояла Зюбейде-ханым.
— Я хотел поговорить с ним.
— Вот и хорошо. Он как раз у себя.
При свете фонаря они поднялись по лестнице. — Желаю вам добра.— Ее голос звучал встревоженно.
— А я и пришел с добром. Ничего дурного у меня нет на уме,— улыбнулся Хасан.В голове у него стучало, будто он только что пробудился от тяжкого сна.
У Мастана сердце екнуло при виде Хасана. Но держался он непринужденно.
— Проходи, дорогой, добро пожаловать,— сказал он таким тоном, словно привык видеть Хасана у себя.
Тот присел на краешек тахты.
— Я потолковать пришел,— начал он глухим голосом.
— Потолковать и в кофейне можно.
— Об этом в кофейне нельзя.
— Значит, секреты завел,— скривился Мастан. — Нет, зачем же... Наше дело, крестьянское.
— Эх! — Мастан смотрел насмешливо.— Неподходящее ты время выбрал вопросы решать.
— Кто знает: может, и удастся.
— Кто тебя послал?
— Никто меня не посылал, сам пришел.
— Ну говори, в чем дело.
— Я насчет конфискации... Мастан подскочил на месте.
— У тебя большое хозяйство,— продолжал Хасан,— много в нем добра, милостью аллаха. Но знай, что аллах завистников не любит. Ты же отнял у крестьян все, что у них было. Последнего клочка земли лишил.
— Черт с ними!
— Неужели тебе ни капли их не жаль? Мастан кинул окурок в пустой мангал.
— Долги надо платить вовремя.
— Разве ты не знаешь, какой год был? Люди даже на поденщине не смогли ничего заработать. Такое ведь не часто случается.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Отдал бы им поля обратно...
— Э-э-э!
— ...а они выплатят долги на следующий год. Сделай хорошее дело!
Мастан осклабился в улыбке, словно в лицо Хасану плюнул.
— Да ты в своем уме?!.
— Видит аллах.
— Да ты как со мной разговариваешь!
Лицо Хасана залилось краской. Его откровенно выгоняли. Он резко встал.
— Аллах всем дал понемногу, чтобы не умереть с голоду. Кому три, кому пять дёнюмов. Ты и это у людей отнимаешь. Не к лицу тебе такое, не к лицу.
— Долго еще будешь брехать попусту? — взревел Мастан.
Хасан спускался по неосвещенной лестнице, оступаясь на каждом шагу. Ощупью нашел дверь, открыл ее и с силой захлопнул за собой.
Из-за горы выглядывал краешек месяца, излучая тихий ровный свет. Освещаемая им деревенька словно съежилась. Перед глазами Хасана все плыло. Ему показалось, что стены домов смыкаются вокруг него. Сейчас раздавят!.. Он провел ладонью по лбу, чтобы прогнать наваждение. Прислонился спиной к ограде, попытался собраться с мыслями, прийти в себя. Исчезло, отступило все, во имя чего он жил последнее время: мать, Алие, отъезд из деревни... Огромная тень Мастана заслоняла теперь и их и весь мир.
Луна почти целиком выплыла из-за горы, белые камешки на обочине дороги отражали ее матовый, мертвенный свет. Хасан побрел вперед, бормоча себе под нос проклятия, но вместо слов изо рта его вылетало только какое-то шипение. У-у, шайтан! Даже плюнуть нечем! Все во рту пересохло. Он быстро зашагал к кофейне, словно вспомнил о срочном деле. Лампа «люкс» в окне Мастана сверкала на всю деревню; и казалось, чем дальше убегал от нее Хасан, тем более вызывающим становился ее яркий свет.
В кофейне пусто. Только в уголке сидят Сердер Осман и Рюзгяр. Хасан направился к ним.
— Здравствуйте!
— А-а! Здравствуй,— удивился Сердер Осман. Хасан тяжело плюхнулся на стул. Стул жалобно скрипнул.
— Раздавишь,— усмехнулся Рюзгяр.
Хасан промолчал. Грудь его вздымалась от тяжелого дыхания. Он слышал, как бешено колотится его сердце. Собеседники его тоже молчали, озадаченные.
— Что же теперь люди делать будут? — вдруг резко сказал Хасан.
— Пойдут в Айдын, Измир,— спокойно ответил Сердер Осман, словно только этого вопроса и ждал.— Что под руку попадется, то и будут делать. А к чему ты спросил?
— Так,— буркнул Хасан,— просто на ум пришло. Подождали бы уходить-то,— сказал он после некоторого молчания.— Может, выход какой найдем.
— Что-то ты знаешь, да недоговариваешь.
— Да нет! — Хасан вскочил с места.— Вся надежда на аллаха. Не оставит он деревню без защитника!
Он бросил: «Прощайте!»—и быстро вышел.
Сердер Осман только глазами"хлопал. Что все это могло значить? «Должно быть, есть у него что-то на уме»,— решил он наконец.
— Пошли, аллах, удачи! — пробормотал он.
— Пошли, аллах, пошли, аллах! — подхватил Рюзгяр.
Дул легкий ветерок. Начиналось утро. Муса разжигал огонь в очаге, когда в кофейню вошел Хасан. Грубая черная рубаха застегнута наглухо. Глаза опущены. Тихо прошел в угол, сел там. Тяжело дыша, медленно достал сигареты, положил на стол и с неожиданной жадностью закурил, словно только сейчас осознал, что именно он держит в руке.
—Ты первая ласточка сегодня, бросил ему Муса.
Хасан не шелохнулся. Муса покрутил головой и вернулся к своим делам.
— Чаю! — вдруг поднял голову Хасан.
— Подождешь. Вода еще не вскипела. Хасан придавил окурок ногой.
— Ладно. Дверь открылась, вошел Дештиман.
— О-о!..— протянул он с порога.— Что за вид? На тебе лица нет.
— Да так что-то... Дома не сидится, сюда пришел.
— Ну, мы с тобой сегодня ранние пташки.
Оба замолчали. Разговор не ладился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Ночевали скитальцы в шалашах, построенных на полях для поденщиков. Если временным хозяином шалаша был свой брат кесикбелец, он оказывал землякам радушный прием, щедро деля с ними пищу и кров.
— Мы свои люди! Человеку без человека не прожить.
— Сегодня я — тебе, завтра — ты мне...
— Все мы братья...
Переночевав в шалаше, люди шли дальше. И вот уже долина, которая кесикбельцу всегда казалась безграничной, исхожена вдоль и поперек. А работы все нет.
— Может, на виноградники податься? — предложил Сейдали.
— Ах, мать моя! —злился Рюзгяр.— До сбора винограда еще сколько ждать.
За день они успевали обойти восемь—десять полей и отовсюду уходили ни с чем. Больше других убивался Рюзгяр. Он подолгу умолял хозяев жалобным голосом:
— Мы идем от самой Караахметли! Целую неделю в дороге. Дайте нам какую-нибудь работу.
— Ничего нет.
— Мы из Караахметли! — Рюзгяр ударял себя кулаком в грудь.— Каждый умеет работать за двоих.
— Нет же, говорю.
— Да мы гору можем своротить...
— Нет!
— Дорогой, мы хоть самого шайтана одолеем. Возьми только! Клянусь аллахом, не раскаешься! Где ты найдешь таких работящих людей, как мы?
— Мне люди не нужны!..
Шли к другому полю, все еще надеясь на то, что слепая судьба повернется к ним лицом и кончатся их мучения.
— Смотри — на том поле совсем мало народу.
— Милостью аллаха оставаться нам здесь! Шагающий рядом с Сейдали парень жадно глядел вперед. Он только что вернулся из армии. И лучше бы ему не возвращаться!.. В солдатах хоть ни о еде думать не надо, ни о крыше над головой.
— Мы работу ищем,— обратился он к человеку, копошившемуся на меже.
— Все уже захватили, земляк,-—ответил тот, сверкнув белками.
— Послушай, друг. Солдаты все умеют делать, что ни попроси. Ни к чему не придерешься.
— Прийти бы вам тремя днями раньше...
— Найди что-нибудь хоть двоим!
— Клянусь аллахом, если бы была работа, я бы с удовольствием...
Сейдали зашагал прочь. Солдат не трогался с места.
— Нет ли у вас воды? Умираю от жары.
Взяв протянутую кружку, он пил медленными глотками, настороженно глядя вслед удаляющимся товарищам.
— Папаша! — Он нагнулся к владельцу поля и вкрадчиво шепнул: —А для меня одного, может, найдешь?
Тот в сердцах выхватил из его рук кружку и молча ушел. Солдат послал ему вдогонку отборную ругань. Впервые в жизни он ругался с таким наслаждением. Облегчив душу, он бегом нагнал товарищей.
Путники подошли к очередному шалашу. Войдя в шалаш, Сейдали сразу схватил жестяную кружку, опрокинул над ней кувшин и долго пил. Остаток воды выплеснул себе за ворот.
Впереди виднелась гора. Равнина кончилась. Вот и отмерили они шаг за шагом огромную долину Са-райкей, до самого подножия хребта Кызылдере. На что еще надеяться? Впереди, за горами, есть еще две деревни. Может, там повезет?..
Измученные крестьяне возвращались домой. Некоторым из них посчастливилось найти работу на десять дней, некоторым — на неделю. Бедняги не знали, какая черная весть ждет их дома. Мастановы конфис-каторы побывали в деревне. Опять мертвая тишина воцарилась в Караахметли — рты ножом не раскроешь. Каждый день Мастану доставалось по два поля. За день до продажи приезжал аукционист из касабы, провозглашал троекратно:
— Поле, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кайран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока—горой, с запада—полем Вели Дур-муша, назначено к продаже...
На другой день опять:
— Поле, первоначальной стоимостью в триста лир, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кай-
ран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока — горой, с запада — полем Вели Дурмуша, продается за двести пятьдесят лир. Кто даст больше?
— Двести шестьдесят,— отвечал Мастан.
— Двести шестьдесят! Кто больше? Желающих нет? Продаю! Про-о-о-о-дано...
Затем шло другое поле, за ним — третье...
О, случись, чудо! Пусть посыплются с неба камни, пусть размозжат они череп Мастану!..
Хасан следил за аукционом издали. Все чаще в его памяти всплывало лицо Гюрро. «Бах! — и все!» — говорило оно Хасану. Хасан судорожно взмахивал руками, словно отрясал с них невидимую пыль, и машинально повторял: «Бах! — и все!»
Неужели не найдется смельчака, который наконец наберется решимости покончить с этим дьяволом? Крестьяне забрасывали по ночам дом Мастана камнями. Дальше этого дело не шло. Когда число отобранных полей достигло двадцати — двадцати пяти, конфискация прекратилась. Люди, которым судьба обломала все крылья, посылая одну беду за другой, уже и роптать перестали. Не в силах противо стоять несчастьям, они склонились перед ними.
Хасан думал. Думал без конца. Нельзя покоряться Мастану! Надо идти к нему, протестовать! Хаджи, Сердер Осман, Сулейман — ведь разрушили же они стену. Рюзгяр Салих, Кель, Гюдюк, где они все? Кто укажет людям правильный путь? Стоит выйти одному, крикнуть: «За мной!» — и все пойдут за ним, пойдут до конца!
Не будь Алие, не будь матери, он сам сделал бы решающий шаг, и все, как один, пошли бы за ним.
Но как быть с матерью, с Алие? Что станет со всеми их мечтами о будущем, о прекрасных далеких краях, куда он увезет Алие, одетую в платье из красного бархата, и мать, лишь только она поправится?
С бьющимся сердцем он бродил по деревне. Голова его раскалывалась от дум. Где же выход?
— Ах ты, безголовый крестьянин! — бормотал он.— Никто не поможет тебе, не укажет правильный путь. Ты всего лишь игрушка в руках таких, как Мастан!
Навстречу ему брел Сердер Осман.
— Здравствуй!
— Здравствуй,— ответил тот, не поднимая глаз.— Что не показываешься?
— Хозяйство...— начал Хасан и тут же осекся, мысленно обругав себя за слова, которые могли обидеть друга: Хасан, дескать, только о себе думает.
— Плохи наши дела. Поля-то уплыли. Не знаю теперь, что и делать?
— Как-нибудь обойдется...— неуверенно сказал Хасан.— Твое-то поле пока цело...
— Мое поле, мое поле! — резко оборвал его Сердер Осман.— Разве в этом дело? В твоем поле да в моем поле? Раздавит нас всех Мастан, вот что! Всех до единого. И духу нашего здесь не оставит, клянусь аллахом!
— Аллах все видит.
— Ничего он не видит! — В голосе Сердера Османа клокотала злоба.— Согрешишь тут поневоле!
— Найдется какой-нибудь выход, обязательно найдется.
— Мне шайтан шепчет: убей одного — всех освободишь!
— Пусть аллах его покарает!
Словно убегая от соблазна, Хасан свернул с дороги и бросился прочь.
— Счастливого пути! — донеслось до него.
— Счастливо,— выдавил Хасан.
Домой он вернулся глубокой ночью. Мать поспешила встать с постели навстречу сыну.
— Добро пожаловать, сынок,— услышал он ее слабый голос.
Сели ужинать. Хасан не прикоснулся к еде. Из головы его не выходили слова Сердера Османа. Они вставали в памяти все отчетливее, звучали все сильнее, ранили и мучили его. Наконец он не выдержал и вскочил из-за стола.
— Что с тобой? — встревожилась мать.
Он молча повел плечами и пошел к дверям.
— Куда ты?
— Развеяться надо,— ответил Хасан сквозь зубы, берясь за щеколду. Одумался — мать-то чем виновата?— и обернулся: — Ты не беспокойся, я немного погуляю и приду.
На улице темень, хоть глаз выколи. В окнах начали дружно зажигаться огоньки. Однако светили они невесело. Деревня по-прежнему напоминала дом, где лежит покойник. Казалось, будто каждый зажег свет и ушел из своего дома.
Хасан остановился. Его шатало, как пьяного. Он развел руки и глубоко вздохнул. Воздух, еще вчера такой свежий и прохладный, сейчас казался ему смрадным и удушливым. В груди горело. Он чувствовал, что вот-вот заплачет. Чтобы преодолеть страшную тяжесть на сердце, еще раз судорожно глотнул воздух.
Караахметли, его родная деревня! Скоро он покинет ее. Этой земле отдал свои лучшие годы... Если бы не Мастан... Злость опять закипела в нем. Попадись ему сейчас Мастан, утопил бы его в ложке воды. Хасан плюнул на землю от омерзения. Перед глазами его опять всплыл образ Гюрро.
«Бах!» — Хасан щелкнул пальцами, вытянул вперед руку с воображаемым пистолетом.
Этим «бах!» Гюрро всегда заканчивал свои рассказы. «Бах!—и все кончено!» Не поднимая головы, Хасан медленно брел, сам не зная куда. Растерянно оглянувшись по сторонам, он увидел впереди темный силуэт высокого тополя. Такой тополь рос только возле дома Мастана. Да, это его дом, и свет горит в окошке — лампа «люкс». Хасан подошел к двери, остановился. Зачем он пришел сюда? Что он будет делать? Что говорить? Но какая-то сила заставила его поднять руку . и несколько раз ударить в дверь. В доме задвигались, полоска света упала на улицу из дверной щели, на лестнице послышались шаги.
— Кто там?
— Хозяин дома?
— Дома.
Дверь приоткрылась. Перед ним стояла Зюбейде-ханым.
— Я хотел поговорить с ним.
— Вот и хорошо. Он как раз у себя.
При свете фонаря они поднялись по лестнице. — Желаю вам добра.— Ее голос звучал встревоженно.
— А я и пришел с добром. Ничего дурного у меня нет на уме,— улыбнулся Хасан.В голове у него стучало, будто он только что пробудился от тяжкого сна.
У Мастана сердце екнуло при виде Хасана. Но держался он непринужденно.
— Проходи, дорогой, добро пожаловать,— сказал он таким тоном, словно привык видеть Хасана у себя.
Тот присел на краешек тахты.
— Я потолковать пришел,— начал он глухим голосом.
— Потолковать и в кофейне можно.
— Об этом в кофейне нельзя.
— Значит, секреты завел,— скривился Мастан. — Нет, зачем же... Наше дело, крестьянское.
— Эх! — Мастан смотрел насмешливо.— Неподходящее ты время выбрал вопросы решать.
— Кто знает: может, и удастся.
— Кто тебя послал?
— Никто меня не посылал, сам пришел.
— Ну говори, в чем дело.
— Я насчет конфискации... Мастан подскочил на месте.
— У тебя большое хозяйство,— продолжал Хасан,— много в нем добра, милостью аллаха. Но знай, что аллах завистников не любит. Ты же отнял у крестьян все, что у них было. Последнего клочка земли лишил.
— Черт с ними!
— Неужели тебе ни капли их не жаль? Мастан кинул окурок в пустой мангал.
— Долги надо платить вовремя.
— Разве ты не знаешь, какой год был? Люди даже на поденщине не смогли ничего заработать. Такое ведь не часто случается.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Отдал бы им поля обратно...
— Э-э-э!
— ...а они выплатят долги на следующий год. Сделай хорошее дело!
Мастан осклабился в улыбке, словно в лицо Хасану плюнул.
— Да ты в своем уме?!.
— Видит аллах.
— Да ты как со мной разговариваешь!
Лицо Хасана залилось краской. Его откровенно выгоняли. Он резко встал.
— Аллах всем дал понемногу, чтобы не умереть с голоду. Кому три, кому пять дёнюмов. Ты и это у людей отнимаешь. Не к лицу тебе такое, не к лицу.
— Долго еще будешь брехать попусту? — взревел Мастан.
Хасан спускался по неосвещенной лестнице, оступаясь на каждом шагу. Ощупью нашел дверь, открыл ее и с силой захлопнул за собой.
Из-за горы выглядывал краешек месяца, излучая тихий ровный свет. Освещаемая им деревенька словно съежилась. Перед глазами Хасана все плыло. Ему показалось, что стены домов смыкаются вокруг него. Сейчас раздавят!.. Он провел ладонью по лбу, чтобы прогнать наваждение. Прислонился спиной к ограде, попытался собраться с мыслями, прийти в себя. Исчезло, отступило все, во имя чего он жил последнее время: мать, Алие, отъезд из деревни... Огромная тень Мастана заслоняла теперь и их и весь мир.
Луна почти целиком выплыла из-за горы, белые камешки на обочине дороги отражали ее матовый, мертвенный свет. Хасан побрел вперед, бормоча себе под нос проклятия, но вместо слов изо рта его вылетало только какое-то шипение. У-у, шайтан! Даже плюнуть нечем! Все во рту пересохло. Он быстро зашагал к кофейне, словно вспомнил о срочном деле. Лампа «люкс» в окне Мастана сверкала на всю деревню; и казалось, чем дальше убегал от нее Хасан, тем более вызывающим становился ее яркий свет.
В кофейне пусто. Только в уголке сидят Сердер Осман и Рюзгяр. Хасан направился к ним.
— Здравствуйте!
— А-а! Здравствуй,— удивился Сердер Осман. Хасан тяжело плюхнулся на стул. Стул жалобно скрипнул.
— Раздавишь,— усмехнулся Рюзгяр.
Хасан промолчал. Грудь его вздымалась от тяжелого дыхания. Он слышал, как бешено колотится его сердце. Собеседники его тоже молчали, озадаченные.
— Что же теперь люди делать будут? — вдруг резко сказал Хасан.
— Пойдут в Айдын, Измир,— спокойно ответил Сердер Осман, словно только этого вопроса и ждал.— Что под руку попадется, то и будут делать. А к чему ты спросил?
— Так,— буркнул Хасан,— просто на ум пришло. Подождали бы уходить-то,— сказал он после некоторого молчания.— Может, выход какой найдем.
— Что-то ты знаешь, да недоговариваешь.
— Да нет! — Хасан вскочил с места.— Вся надежда на аллаха. Не оставит он деревню без защитника!
Он бросил: «Прощайте!»—и быстро вышел.
Сердер Осман только глазами"хлопал. Что все это могло значить? «Должно быть, есть у него что-то на уме»,— решил он наконец.
— Пошли, аллах, удачи! — пробормотал он.
— Пошли, аллах, пошли, аллах! — подхватил Рюзгяр.
Дул легкий ветерок. Начиналось утро. Муса разжигал огонь в очаге, когда в кофейню вошел Хасан. Грубая черная рубаха застегнута наглухо. Глаза опущены. Тихо прошел в угол, сел там. Тяжело дыша, медленно достал сигареты, положил на стол и с неожиданной жадностью закурил, словно только сейчас осознал, что именно он держит в руке.
—Ты первая ласточка сегодня, бросил ему Муса.
Хасан не шелохнулся. Муса покрутил головой и вернулся к своим делам.
— Чаю! — вдруг поднял голову Хасан.
— Подождешь. Вода еще не вскипела. Хасан придавил окурок ногой.
— Ладно. Дверь открылась, вошел Дештиман.
— О-о!..— протянул он с порога.— Что за вид? На тебе лица нет.
— Да так что-то... Дома не сидится, сюда пришел.
— Ну, мы с тобой сегодня ранние пташки.
Оба замолчали. Разговор не ладился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20