Это обстоятельство, разумеется, не ускользнуло от внимания тамады. Потому с каждым тостом он переходил алаверды к Малхазу. Малхаз с готовностью и почтением принимал тост и с жаром его развивал, осушая бокал за бокалом: словом, он но ударил лицом в грязь - достойнейшим образом поддерживал тамаду.
Га у м а р д ж о с да здравствуем
Одним из последних тостов Вахтанга Петровича был тост за честных, порядочных людей.
Вот тут-то и отличился Малхаз. С достоинством, неторопливо поднялся он на ноги, попросил у тамады слово и заговорил таким громким голосом, что Бежико проснулся и протрезвел.
Годердзи и Малало с опаской глядели на сына.
Они и сами не отдавали себе отчета почему, но всякий раз, как речь заходила о честности и порядочности, неприятный холодок пробирал обоих.
- Я, как вы знаете, историк, и изучение моего предмета привело меня к одному заключению,— громко, внятно, спокойным, но значительным тоном заговорил Малхаз. Годердзи понравились первые же слова сына, и он стал внимательно прислушиваться. Я отчетливо увидел, что на каждом рубеже истории, то есть на каждом ее повороте, когда меняется уклад жизни и, стало быть, меняется мораль (ведь мораль, как известно, категория историческая), старшее и младшее поколения укоряют друг друга в падении морали!
Тут Малхаз умолк, налил себе боржоми и выпил. Он держался уверенно и солидно, словно деловой человек, привыкший выступать с важными докладами в высоком собрании, причем не перед старшими, а перед младшими своими коллегами.
Вахтанг Петрович, чуть склонив голову, слушал представительного молодого человека. Надо сказать, что секретарь чрезвычайно любил глубокомысленные тосты. «Люблю интеллектуальное застолье», не раз говаривал он и причислял себя к организаторам именно таких «интеллектуальных застолий», чем, по видимому, очень гордился.
Годердзи испытывал неясное ему самому чувство, похожее на радость. Если бы его спросили, он бы и сам не смог ответить, что это было - радость ли, гордость, удовлетворение ли, но что чувство было приятное, он четко ощущал. Подобное чувство овладевало им и прежде, но на сей раз оно было более осознанным.
...И вот как раз в моменты таких изменении законов морали, продолжал меж тем Малхаз, старшее поколение обычно обвиняет молодежь в падении морали, кричит о моральном разложении, в котором якобы повинны молодые.
«Гляди-ка на этого мерзавца, с любовью думал отец,— ишь как говорит, точно но писаному! Нет, клянусь памятью отца, верно он говорит. Покойный Какола только в том и упрекал меня, только и кричал, дескать, не сегодня завтра все вы честь-совесть вконец потеряете... будто я во всем был виноват».
Однако это совершенно естественно, продолжал Малхаз, именно мораль и является исторической категорией, что каждая конкретная эпоха оставляет на ней свой след, что-то прибавляет, что-то отсекает, какую то норму отвергает как устаревшую и уже нелепую, и порой узаконивает то. что в предыдущие эпохи показалось бы попросту неслыханным и неприемлемым.
Одним словом, каждая новая эпоха перечеркивает что-либо из прежних моральных норм, а взамен привносит новое и объявляет это новое каноном. Что и говорить, изменения происходят не сразу, не внезапно. Народ проявляет при этом большую осторожность и верность старому, однако схема, начертанная мною, неуклонно осуществляется. И хочешь ты того или нет, новое неизбежно побеждает старое, и, таким образом, та же участь постигает и нормы морали...
— Прекрасно! вставая и поднимая кверху указательный палец, многозначительно произнес Вахтанг Петрович.- Вот это и есть марксистская диалектика в действии! Бывает, человек знает марксизм, а вот применить его в конкретном случае не может. Наш дорогой хозяин подал нам великолепный пример того, как надо его применять. Мы вас слушаем, батоно Малхаз, продолжайте!
Он снова уселся и в знак усиленного внимания оперся подбородком на согнутые в локтях руки, приготовившись слушать.
Годердзи же от удивления разинул рот: он впервые в жизни услышал, что его сына назвали «батоно», да еще кто! - сам первый секретарь.
То, что я сказал сейчас, всем в той или иной степени известно, продолжал Малхаз, - я Америку открывать не собираюсь... Э, нет, не совсем так обстоит дело,— вмешался завотделом аштации и пропаганды, - не умаляй, пожалуйста, себя. Ты очень здорово развил интересное теоретическое положение и дал ему очень точную интерпретацию... Бежико, заметив, что секретаря заинтересовали разглагольствования Малхаза, по торопился выразить одобрение.
Такая уж была у него привычка: если секретарю что либо нравилось, он торопился его поддержать, тем более в идеологических вопросах, где Бежико считал себя докой, во всяком случае, в масштабах Самеба.
- Но я хочу сказать нечто такое, чего вы не услышите на специальных курсах и не прочтете в трудах. Вели мораль категория переменная, следовательно, и понятие совести относительно и также весьма переменно. Исходя из этого, постоянно меняются и понятия - порядочность и порядочный человек, за которого только что выпил наш многоуважаемый тамада. Сегодня этот порядочны к человек уже не тот, каким был вчера, а завтра уже не будет таким, какой есть сегодня. Вот в чем суть диалектики, и именно это является залогом развития...
-- И отрицанием отрицания! вскричал Бежико,— Именно отрицание отрицания есть душа и сердце марксистской диалектики! - И завотделом агитации и пропаганды обвел присутствующих своими желтоватыми ястребиными глазами.
Каким предстает перед нами в свете этой всесильной внутренней диалектики понятие порядочного человека? не реагируя на не вполне понятный комментарий, задал вопрос Малхаз и многозначительно умолк.
— Ого, это весьма и весьма интересный вопрос,— глубокомысленно проговорил секретарь райкома.
— И весьма и весьма практический! — добавил в свою очередь Вежи ко.
Вот сейчас только батони Кита упрекал нас в ослаблении морали...
И в этот миг произошло поразительное: едва Малхаз произнес имя Киты, высокие двери столовой со стуком распахнулись, и на пороге появился Кита Дарадзе. Он стоял так же затенив глаза ладонью и так же разглядывая сидящих за столом, как и в первый раз.
Воцарилось гробовое молчание. Вот уж чего никто не ожидал!
Вахтанг Петрович вскочил, как ошпаренный.
— Пожалуйте, батоно Кита, ваш бокал ожидает вас!
— Он-то ожидает, а вы не ждали! Подумали, вот, напоили мы старика, да не тут-то было, Кита не из таковских! Я снова здесь, с вами, черт вас всех побери! - с этими словами Кита прошествовал к столу и уселся на свое место.
— Это очень приятно, батоно Кита, очень! — приветственно распахивая объятия, воскликнул Вежико. - Вез вас мы были как рыбы без воды!..
— Охо-хо-хо, какой ты, должно быть, пройдоха...— покачал головой Кита и вонзил в Бежико свои мышиные глазки.
— Простите, — довольно строго и официально произнес Вахтанг Петрович,- я забыл представить вам заведующего отделом агитации и пропаганды нашего райкома товарища Бежико Раждэновича Цквитинидзе.
Ну, ладно, ладно, больше я ничего не скажу. - Кита понял движение души секретаря и, ухватив вилкой аппетитную поросячью ляжку с поджаристой румяной корочкой, перетащил ее к себе на тарелку.
— Я очень люблю, когда вместе с другими меня слушает тот, с кем я спорю. Заочный спор дело трудное, потому что в этом случае как бы наносишь удар ножом в спину, а по законам мужества бороться с противником нужно лицом к лицу... продолжая сохранять достоинство, веско и убежденно продолжал свой тост Малхаз.
Однако Кита прервал его.
По твоему разумению выходит, что если ты оказался хитрее противника, если обошел его сзади и нанес удар оттуда, откуда он того не ждет, это нечестно! Кажется, ты так сказал, не правда ли? - ринулся в бой Кита.
— Нет, батоно Кита, военное искусство одно дело, а спор двух человек другое. }{ хочу поспорить с вами, вернее, с вашими взглядами...
- Ого, это что за такой боевой петушок выискался? Я пока и рта не раскрывал, а ты уже в спор со мной рвешься? Кто этот юноша? осведомился Кита, обращаясь к присутствующим.
- Это мой сын, ответил ему Годердзи, и непонятно было, стыдится ли он сына или гордится им. Он только что закончил исторический факультет, и теперь ему не терпится...— Годердзи улыбнулся.
— Ну, в таком случае говори, может статься, и скажешь что-нибудь толковое. Хотя мы не избалованы нашими историками. Они все больше ругают старое. Если их послушать, так в Грузии, кроме измен и предательств, ничего и не происходило. Если это действительно так, каким образом мы дожили до сей поры, как сохранили нашу землю, нашу веру, государственность, нацию, язык, культуру?! Как устояли перед врагом, который терзал нас со всех сторон? Эх, рано, рано сошел в могилу великий человек, не успел образумить этих молодчиков!..
— Я говорил о том, батоно Кита, что понятие порядочного человека всегда было величиной переменной, оно и сейчас претерпевает изменения, и смысл этого понятия вчера был один, а сегодня стал /другим...
— Чего, чего?! Что за ересь порет этот юноша? Из его слов следует, что совесть, порядочность Ильи Чавчавадзе, Важа Пшавела, Ивана Джавахишвили нынче непригодны, что мы должны следовать иным законам чести и порядочности? А ежели сегодняшние законы чести мы объявим истинными, значит, получается, что наши великие предки были бесчестными и непорядочными?! Разумеется, по твоим меркам они непорядочные! Так ведь? Слово не воробей, юноша, вылетит — не поймаешь! — Кита вскочил и стоял, нахохлившись, охваченный боевым пылом.
— Батоно Кита,— вмешался тамада,- здесь у нас не диспут, мы сидим за достойным столом, провозглашаем достойные тосты. Батони Малхаз попросил у меня слова, и я дал ему слово. Если вам понравится то, что он говорит,— хорошо, а нет - воля ваша, не пейте, не поддерживайте его тост. Но мешать ему вы не имеете права. Тост принадлежит ему, и он волен говорить, что хочет. Это ведь не какая-нибудь непреложная истина, а обыкновенный застольный тост...
Умел Вахтанг Петрович заставить противника замолчать, опытный был работник! Еще юношей он успел застать диспуты в комсомольских и партийных уездных организациях, которые велись вплоть до середины тридцатых годов. Там он прошел хорошую школу, поднаторел в ведении всяких споров.
Но и Кита умел отстаивать свое. А секретарей на своем веку он видел-перевидел, потому не особенно с ними церемонился.
— Получается, ты меня учишь, как надо за столом сидеть и как себя вести,— грозно проговорил он.
Вахтанг Петрович сразу пошел на попятный. Он смекнул, что настырный старик (к тому же во хмелю) может здорово начудить.
— Прошу прощения, батоно Кита. У меня и в мыслях не было вас обидеть. Извините, если что не так получилось... Я просто хотел напомнить моим сотрапезникам их права и обязанности. Вам лучше меня известно, какие древние и сложные традиции имеет наше застолье, и мы должны стараться и сами их соблюдать, и не допускать, чтобы кто-либо их нарушал, будь то вольно или невольно...
— Охо-хо-хо, ты тоже хороший демагог!..— обрезал его Кит Вахтанг Петрович сделал вид, будто не услышал этой довольно громко произнесенной реплики, уселся на свое место и рукой подал знак Малхазу — продолжай, дескать. Но тут вступил Бежико.
— Батоно Кита,— бодро окликнул он Ларадзе,— а не скажете ли вы нам, как называется человек, который все ругает, все осмеивает и хочет всех заставить мыслить только так, как он сам?
— Отчего же не скажу, приходи на мои показательные лекции, которые я читаю еженедельно учителям нашего района, там я говорю как раз о таких выскочках, как ты.
Было очевидно, что Кита с первого взгляда невзлюбил Цквитинидзе, каждое его слово он встречал в штыки.
Вахтанг Петрович вскочил, застучал вилкой по коньячной бутылке. Несвойственно резким тоном он призвал присутствующих к порядку и знаком вновь велел Малхазу продолжить тост.
— В ответ на упрек батони Кита я хочу сказать несколько слов о чести и порядочности,— в который уже раз начал Малхаз, однако голос его звучал так спокойно и уверенно, что казалось, перепалка за столом его ничуть не смутила.
Годердзи смотрел на сына с нескрываемой любовью. Смотрел и удивлялся, как это Малхаз столь твердо следует своей линии, будто все, что делается вокруг, нисколько его не касается.
Во всем он был такой, этот непонятный парень. Смотрел свысока на то, что происходило вне его, словно бы он солнце, а остальные, подобно планетам, должны вращаться вокруг него.
— Товарищ Малхаз! Если у тебя есть что сказать,— говори, не до утра же нам мусолить этот один тост, разве у нас другого дела нет? — вышел вдруг из терпения Бежико и строго поглядел на Малхаза.
— ...Так часто слышишь: тот или иной человек «действительно» порядочный,— невозмутимо продолжал оратор.— Нынче самым основным достоинством считается порядочность, но никто не думает, а что кроется за этой порядочностью и чего иной раз она стоит.
«Вона, как разукрасил и куда повернул»,— подумал Годердзи и почувствовал еще большее тепло к сыну.
— Если сказать правду, главное в том, о чьей порядочности идет речь. Если взять отдельную личность, так каждый нищий окажется порядочным, потому что нищий на то он и нищий, что ни к чему другому не способен и ничего другого не может. Ни воровать, ни отнять силой. Иногда нищий потому только и не крадет, что просто не способен, не может, а если б мог, то, возможно, крал бы. Если не принимать это во внимание, получится, что каждый человек, который не способен воровать и совершать иные подобные поступки,— порядочный.
Но основное как раз в том, почему, по какой причине он не ворует и ничего не нарушает. Ведь существуют попросту бездари, безвольные и никчемные люди, не способные ни к какому делу, которым суждено окончить дни свои незаметными чиновниками, какими-то мастеровыми, мелкими специалистами! Разве их порядочность — подлинная? А не потому ли она является порядочностью, что непорядочность им не по плечу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61