Потом вернулся домой, где привел квартиру в состояние, пригодное к отсутствию ее хозяина. Заглянул к Анне Савельевне, попросил ее в случае любых происшествий вокруг квартиры сообщить матери и по возможности никого в нее до приезда матери в квартиру не пускать. «Конечно, электричество электричеством, – заметил Гордеев, – но все-таки компьютер – вещь тонкая, а я диссертацию дописываю, и в памяти компьютера все может пропасть».
Гордеев плел Анне Савельевне почти ахинею, но он уже довольно давно понял: она больше всего уважает его не потому, что он адвокат, человек, причастный к системе, к которой она, как почти все граждане СССР, испытывала чувства, упрощенно говоря, уважительные. Анна Савельевна подлинно почитала Гордеева за то, что он пишет диссертацию. Нет сомнений, на своем веку она видела немало людей, писавших и написавших диссертации, но Гордеев, человек при деньгах (домоуправительница была в этом полностью уверена), взявшийся за науку просто ради нее, самой науки, как таковой, а не в ожидании доходов, вызывал у нее неподдельный пиетет. Однажды она ему так и сказала. «Вот, Юрий Петрович, – сказала она ему, – смотрю на вас и поражаюсь! Это же надо, просто так, без обязательств, без каких-то там конференций диссертацию писать!! Молодец!!!»
Если по совести, Гордеев писал не совсем диссертацию. Книгу. Или, может быть, две книги. Вторая называлась просто – «Записки адвоката», это, можно сказать, была уже семейная эстафета, так как после деда осталась довольно большая рукопись под этим названием. Гордеев уже читал ее дважды, но ему казалось, что главное в ней он еще не понял. Дедовское толкование человека, что ли. Человека, которого надо во что бы то ни стало защитить. От слишком неразборчивой кары за преступление, от людей, которые жаждут полного возмездия. Наконец, от него самого, этого преступившего, этого оступившегося человека, защитить от его самооправданий, нередко слишком жалких и даже мерзких, а иногда чересчур жестоких по отношению к самому себе. И наверное, из собственного опыта Гордеева понемногу вырастало нечто, называемое им то книгой, то диссертацией, то – в минуты неудач – попросту памятником графомании.
Покончив, так сказать, с консервацией жилплощади, Юрий Петрович собрал свой обычный чемодан, обладавший тем особенным достоинством, что по своим размерам и форме он походил на ручную кладь и не вызывал у перевозчиков искушений потребовать его непременной сдачи в багаж. А не сдал в багаж, значит, уехал из аэропорта на полчаса, а то и на час раньше.
Завершив дела, Гордеев поставил будильник, выпил рюмку своего любимого шартреза, который с недавних пор стал появляться с эмблемой «Кристалла», и лег спать. Господин адвокат не помнил, как и когда он выучился засыпать на любое, самое короткое время и в самых неподходящих условиях. Обычная болезнь российских интеллигентов – бессонница – его никогда не донимала, он попросту не знал, что это такое.
Грязнов, которому он тоже сделал короткий звонок, пообещал, что до дома Лиды его довезет автомобиль ночного патруля, и действительно в условленное время к вышедшему на Пресню Гордееву подъехали муниципалы и с ветерком домчали до Орехова, а оттуда, уже с Лидой, и до метро «Каширская». Дорогой Гордеев вспоминал свой разговор с Грязновым. Когда начальник МУРа предложил ему помощь патрульных, Юрий Петрович высказал сомнение в правомерности использования серьезных людей как заурядных таксистов. На что Грязнов лишь усмехнулся в трубку. «Все они держат связь между собой. В конце концов тот маршрут, которым они повезут к Домодедово, не хуже и не лучше других. Если случится что-то экстраординарное, они найдут способ и как с происшествием разобраться и как вас, Юрий Петрович, на дороге не оставить».
Собственно, так и получилось. Близ «Каширской» муниципалы мигом отловили промышляющего извозом и, предварительно попугав нарушителя налогового законодательства, дали ему вместо отпущения грехов поручение доставить Гордеева с его спутницей в Домодедово. Напугали они его, очевидно, настолько технично, что, когда Юрий Петрович попытался расплатиться с водителем, он извинился, пробормотал: «Не положено» и умчался, даже не попытавшись в этот ранний час прихватить какого-нибудь пассажира до Москвы.
Впрочем, долго размышлять Гордееву об особенностях общественных и личных отношений в постсоциалистический период долго не пришлось. Надо было пройти регистрацию, контроль, усесться, в конце концов, в кресла на борту самолета, пристегнуть – или застегнуть? – эти самые привязные ремни и дождаться взлета…
Рейс выполняла компания «Сибирь – Европа». С тех пор как монолитный советский «Аэрофлот» развалился на множество организаций воздушных перевозчиков, у многих из которых даже самолетов своих не было, Гордеев налетал уже порядком, и он не мог не заметить, что конкуренция понемногу начинала превращать российское воздушное хозяйство в нечто более привлекательное, чем дрожащие фюзеляжи с плавающим, почти как в поездах, запахом туалета и стюардессами, казалось, набранными на службу еще во времена «небесного тихохода».
Впрочем, и в поездах в последние два года Гордеев ездил без прежнего отвращения и тоски, но добираться до Булавинска поездом он себе позволить не мог. Велика Россия…
Авиакомпания, на самолет которой попали Гордеев с Лидой, старалась быть, что называется, компанией европейской, а не захолустной, хотя на ее эмблеме красовался именно медведь, правда, в цилиндре и с планшеткой штурмана в лапе. Очевидно, медведь олицетворял Сибирь и ее медвежьи углы, а цилиндр – Европу с ее опять же европейским парламентом.
После взлета разнесли карамельки и напитки, затем накормили довольно приличным завтраком. Гордеев, казалось безмятежно дремавший между раздачей пропитания, тем не менее довольно подробно расспросил миловидную стюардессу о пакетиках с сухим молоком. Они были точь-в-точь такими, как тот, который ему подсунули. Самолет оказался заполненным только на треть, и поэтому Гордеев мог поговорить с ней в той интонации полудружелюбия-полуфлирта, которая довольно тривиальна, однако очень удобна для достижения разнообразных целей.
Ловя на себе удивленные взгляды Лиды, которая, разумеется, ничего не знала о пакетике, Гордеев как ни в чем не бывало для почина произнес хвалу организациям, снабжающим авиакомпании продуктами отечественного производства, а затем завел разговор со стюардессой о ее, как он выразился, воздушных буднях. Вспомнил он и некогда знаменитый роман Артура Хейли «Аэропорт», который девушка, несмотря на возраст, знала и читала. Стюардесса оказалась словоохотливой и, в свою очередь немного удивленно поглядывая на спутницу говорливого пассажира – Лиду, которой она, надо признать, во многом явно уступала, рассказала немало интересного. В частности, Гордеев узнал, что у поставщиков продуктов авиакомпаниям уже есть конкуренция между собой и теперь можно выбирать самый удобный вариант. «Но мы не гонимся за дешевизной, – заметила стюардесса. – Нам необходимо качество».
– Качество качеством, – заметил Гордеев, – однако вы почему-то подаете пассажирам сухое молоко, а не сливки.
– Но согласитесь, – улыбнулась стюардесса, – молоко еще может быть сухим, но сухие сливки, даже для растворимого кофе, который мы подаем, согласитесь, – это нонсенс. Сливки могут быть взбитыми, но не сухими!
– Верно-верно, – согласился Гордеев. – К тому же этот вопрос интересует меня из чистого любопытства. Я дня не начинаю без чашки чая с молоком, однако к всяческим искусственным сливкам вполне равнодушен.
– Вот-вот, – согласилась стюардесса. – К тому же пока мы выполняем в основном внутренние рейсы, если, конечно, не считать Прибалтику заграницей, а наши пассажиры – люди вроде вас, привыкшие к традиционному питанию, им просто в голову прийти не может…
– Ну, спасибо, – успел вставить Гордеев.
– …им просто в голову прийти не может требовать в полете… требовать…
– Перемены блюд, – подсказал Гордеев.
– Вот именно, – кивнула стюардесса. – К тому же насчет искусственных сливок вы действительно правы.
– Да, кстати. – Лицо Гордеева приняло заговорщицкое выражение. – А не мог бы я разжиться еще несколькими пакетиками молока? Дело в том, что пришлось неожиданно лететь в эту командировку, а я, как сказал, без чая с молоком по утрам не могу. Из Москвы не захватил, а в этих краях – всегда ли удастся?.. Добралась ли сюда эта полуфабрикатная цивилизация?..
Лида, помнившая о пожатии Юрия Петровича у кассы, молчала, хотя ей хотелось сказать, что «полуфабрикатная цивилизация» снабжает Булавинск и окрестности своими продуктами не хуже, чем столицу, разве что подороже выходит.
А стюардесса кивнула и в скором времени вернулась с небольшим свертком.
– Я вам сюда еще и другие пакетики положила: сахар, соль-перец. Уж что нашлось, извините, если маловато.
Гордеев хотел было расплатиться, но спрятал бумажник после того, как девушка посмотрела на него таким взглядом, будто хотела сказать: «Не порть песню, дурак!»
Поблагодарив стюардессу, он деловито спрятал сверток с пакетиками в свой чемодан, подмигнул Лиде: «Вздремнем до посадки!» – и, не ожидая ответа, закрыл глаза.
Все, что он мог узнать в самолете, он, кажется, узнал.

Глава 6. МАЛЕНЬКАЯ ДОРОЖНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ

Снятся людям иногда голубые города…
Старая песня

В самолете, помимо газет, разносили маленькую книжечку «Булавинск», рассказывающую о городе, в который он летели. Однако эта невеличка была напечатана на плотной бумаге, с цветной обложкой, где помещался герб Булавинска: на желтом поле черный соболь, над которым рука из облака держит самострел. На обороте обложки красовалось другое изображение: цветная фотография круглолобого, коротко стриженного, довольно еще молодого человека в белой рубашке и галстуке, сидящего в кабинете под портретом Ельцина, с трехцветным российским флагом в углу. Ниже помещалось несколько строк приветствия предполагаемым читателям книжки и вилась замысловатая подпись с пояснением: С. М. Вялин, мэр города Булавинска.
Полистав брошюру, Гордеев узнал, что в середине семнадцатого века царь Алексей Михайлович «указал, и бояре приговорили» отправиться оружейничему Илье Савиновичу Мосолитинову в зауральские пределы искать новых «землиц» для поселения, новые торговые пути, новых «народцев», на которых можно было бы наложить ясак. Двигаясь вместе с атаманом Еремеем Оловениковым, Мосолитинов поставил острог на реке Кедровой, из которого и выросла Булавинская слобода, а затем город Булавинск. О происхождении его названия единого мнения, как можно было понять из брошюры, у историков не было. Одни связывали его с искаженным тюркским словом «булак» – родник (в пригородных холмах действительно до сих пор было немало родников): вроде бы постепенно Булакинская слобода превратилась в Булавинскую. Были сторонники «украинской» версии: якобы среди первопроходцев семнадцатого века находился некий переяславский казак Данила Крухмаль, славившийся своей отвагой и получивший за это прозвище Данила Булава, которое каким-то чудесным образом отразилось в названии слободы. При этом, как понял Гордеев, никакого отношения к предводителю одного из крестьянских восстаний Кондратию Булавину название города не имело. Правда, с другой стороны, это сходство спасло Булавинск в советские годы от переименования. В то время как вокруг города превращались в Ленински и Сталински, он продолжал носить свое стародержавное название.
Когда Гордеев изучал булавинское прошлое, Лида дремала, но он не забывал того, что она учится на историческом факультете. Поэтому рассчитывал узнать более подробные и менее официальные сведения о городе от нее.
Заходя на посадку, самолет сделал круг над окрестностями Булавинска. Гордеев увидел довольно широкую реку, текущую среди лесистых холмов. «Кедровая», – сказала Лида, которая тоже через плечо Юрия Петровича смотрела в иллюминатор. На одном берегу реки дома были невысоки, но спланированы в правильные, параллельные реке улицы. Зато другой берег, по площади застроенный значительно больше, представлял собой скопище разноэтажных домов – от пяти этажей и выше, там же тянулись в небо заводские трубы, громоздились фабричные корпуса. «Это наш Промышленно-Заречный район, – пояснила Лида. – Когда-то назывался просто Заречьем и был пригородом, но в советское время стал основной частью города».
– Город у нас не только кочегарка, – вздохнула она. – Очень красивый старый центр, купеческие дома, здание городской думы. А городская прокуратура помещается в бывшем доме золотопромышленника Ханыкова. Там очень красивые изразцы, да только, чтобы увидеть их, надо попасть под следствие.
– Но вы же, наверное, видели. – Гордеев попытался отвлечь ее от грустных мыслей.
– Мне папа показывал, – она всхлипнула. – Он-то мог заходить туда по службе.
– Ничего-ничего. – Гордеев сжал ее ладонь. – Все выяснится. Я добьюсь освобождения вашего отца. Не стоит тратить сил попусту. Это на руку только тем мерзавцам, которые арестовали Бориса Алексеевича.
– Узнать бы, кто они.
– Все узнаем. Но вы должны мне помогать. Ведь я, наверное, говорил, что в ваших краях впервые. Мне для начала надо разобраться, что это за место такое – Булавинск. И без вашей помощи не обойтись. Мне все интересно.
Самолет довольно мягко коснулся земли, взревел и побежал по бетонке. Немногие пассажиры, бывшие в салоне, по привычке захлопали, приветствуя мастерство пилота.
– Будем считать эту мягкую посадку и аплодисменты хорошим предзнаменованием.
Все же Гордееву пришлось подождать в аэропорту: чемодан студентки был велик, и Лида сдавала его в багаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9