- Я говорю, ты бываешь в Москве? - повторил я, думая вывести его из
похоронного транса. - Я там работаю, в "Комсомольской правде", так что,
если будет нужна моя помощь, - запиши адрес. Или так звони - телефон
редакции в каждой газете, спросишь меня...
- Угу, - сказал он. - Хорошо. - И пошел вверх по трапу, протянул
контролерше билет.
Я обиделся. В конце концов, решил я, шел бы ты к черту. Я - известный
журналист, один из лучших очеркистов в стране, мои очерки переводят в
европейских, американских и южно-американских газетах и журналах, сам
Брежнев включил меня в свою пресс-группу, а тут какой-то Зиялов не хочет
со мной разговаривать! Плевать мне на него! Хоронишь своего дядьку - и
хорони себе, мне это до лампочки, жаль только, настроение испортил, такое
было настроение - уже предвкушал нежную зелень Каспия, подводную охоту,
шашлыки из кефали на морском берегу, и - на тебе, этот дурак Зиялов со
своим гробом. Впрочем, "дурак" - это я слишком, конечно, дураком Зиялов
никогда не был, физику, химию и географию знал отменно, старыми книгами по
хиромантии и черной магии у них была завалена в доме вся веранда. Я
вспомнил, как однажды мы школьной компанией завалились к нему домой и
застали странную сцену: его десятилетняя сестренка, худющее большеглазое
существо с черной косичкой, прыгала через скакалку с абсолютно отрешенным
лицом и остановившимися зрачками и считала немыслимое "пятьсот один,
пятьсот два, пятьсот три", а Олег - бледный, напряженный, с выпученными
глазами, потный, стоял напротив нее, смотрел неотрывно ей в глаза, и так
мы и не поняли - не то он тренировал ее в Ольги Корбут, не то
гипнотизировал.
Думая об этом и медленно остывая от обиды, я задремал в своем кресле.
И, наверное, я бы так и не подошел к Олегу Зиялову в Бакинском
аэропорту, а получил бы свой рюкзачишко в багажном отделении, взял такси и
- будь здоров, бывший школьный знакомый, двенадцать лет тебя не видел, и
еще двадцать могу не видеть, но...
Когда мы, пассажиры третьего салона, последними вышли из самолета на
пыльно-жаркое летное поле аэропорта "Бины", я понял, что миновать Зиялова
я не смогу. В ожидании гроба с покойным дядей Зиялов стоял у багажного
отделения, но дело было не в нем. Рядом с ним стояли еще двое - слева
какой-то безликий пятидесятилетний тип с полным ртом металлический зубов,
а справа...
Та, которая стояла справа, требует, извините, описания с красной
строки. Я понимаю, что с точки зрения высокой литературы это может
прозвучать пошлостью, банальностью, глупостью - назовите это, как хотите,
но если человек влюбляется с первого взгляда, это, конечно же, банально,
пошло и глупо, не так ли?..
Ей было года 22, глубокие синие глаза, черные, собранные в тугой узел
волосы и необыкновенная стройность во всей тонкой фигуре в стальном летнем
костюмчике. Вот и все, друзья мои, ничего больше не могу прибавить, кроме
того, что эта фигурка на фоне отдыхающих на летном поле "ТУ" и "ИЛов",
будто реклама на дурном аэрофлотском плакате, вошла в мою душу и осталась
в ней навсегда, несмотря на все роковые события последующих дней.
Но, видимо, остатки мышления еще не покинули меня, и откуда-то со дна
памяти вдруг толчком всплыло большеглазое худющее десятилетнее существо,
которое прыгало через скакалку с остановившимися зрачками и считало
немыслимое "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три..."
И тогда я пошел прямо к ним, к этим губительным синим глазам. Я шагал
напрямую через летное поле, вопреки явному нежеланию Олега Зиялова,
который стоял подле нее и смотрел на меня почти враждебно. Плевал я на
него! Я шагал прямо к ней, к ее глазам, и она уже не могла отвернуться от
моего приближения. Я подошел к ним вплотную и сказал ей:
- Я вас знаю. Вы - сестра Олега. Здравствуйте. Меня зовут Андрей. - И
протянул ей руку.
Она тревожно взглянула на брата, но он смолчал, и она подала мне
руку:
- Аня.   Рука у нее была легкая и прохладная. Я сказал:
- Мы с Олегом учились в одном классе, и я как-то был у вас дома. Вы
тогда прыгали через скакалку и считали "пятьсот один, пятьсот два, пятьсот
три". Помните?
Она улыбнулась и пожала плечами:
- Я не помню. Но если кто-то прыгал через скакалку, то это я.
Кивнув в сторону самолета, из багажного люка которого летчики уже
выгружали гроб, я сказал ей, что "приношу свои соболезнования". При этом я
заметил, что Олег, Аня и этот третий, пожилой тип, крутивший на пальце
ключи от машины, как-то напряглись, неотрывно следя за гробом. Впрочем, по
знаку Зиялова пожилой тут же ушел к грузчикам, а я, помнится, только
отметил про себя, что Аня приехала на аэродром встречать покойного дядю не
в траурном, как положено, платье, а в легком светлом костюмчике, и это
дало мне моральное право открыть свою сумку, вытащить котелок с
эдельвейсами и всю охапку этих мохнатых и нежных цветов протянуть ей:
- Аня, это памирские эдельвейсы. Я понимаю, что сейчас не время и не
место, но... Надеюсь, я вас увижу еще. - И я повернулся к Олегу. - Я могу
тебе позвонить?
- Угу, - промычал Зиялов и взял сестру за руку. Господи, как они были
непохожи! Он взял ее за руку и повел к выходу из багажного отделения,
вслед за грузчиками, которые вместе с этим бесцветным пятидесятилетним
типом несли гроб к выходу. Для них четверых гроб был явно тяжел; похоже,
что этот зияловский дядя весил больше ста килограмм. Я локтем тронул
Зиялова:
- Давай поможем. Аня, держите, - я передал ей свою сумку.   - Стой! -
довольно грубо остановил меня Зиялов.   - Что? Пошли поможем.   Он покачал
головой:
- Нет, мне нельзя. - И я вспомнил, что, действительно, по обычаю,
близким родственникам не положено прикасаться к гробы усопшего. Но меня
это не касалось, я почти насильно всунул Ане свою легкую дорожную сумку,
догнал грузчиков и подставил плечо под цинковое днище гроба. Конечно, это
было сделано не только и не столько из желания помочь грузчикам, сколько
из-за моей влюбленной суетливости и ради возможности быть приглашенным в
их дом хотя бы на похороны...
В общем, как бы там ни было, я подставил под днище гроба свое плечо,
и мы пронесли гроб через калитку багажного отделения и, направляясь к
какой-то машине, вышли на привокзальную площадь, в толпу встречающих, но
тут какой-то шестилетний пацан, гудя и растопырив, как самолет, руки,
вдруг с разбегу врезался в одного из грузчиков, в переднего левого.
Не столько своим весом, сколько скоростью этот мальчишка выбил
грузчика из-под гроба, словно подрубил стойку, и тяжеленный гроб резко
наклонился вперед, правый передний грузчик, оставшись один, выпустил гроб,
уклонившись плечом в сторону, и гроб тут же грохнул оземь, почти на попа.
Притихшая толпа пассажиров охнула - "Вий ми!", - а гроб, упав,
наклонился еще дальше вперед, грохнулся теперь уже боком об асфальт и
раскололся по пайке цинкового ребра. Толпа застыла, мы, грузчики, тоже.
Казалось, сейчас из расколовшегося гроба выпадет мертвое тело, это было
неотвратимо, но... из него вывалились какие-то бумажные пакеты: часть из
них лопнула от удара, и маленькие полиэтиленовые, меченные какими-то
буровато-маслянистыми пятнами, кусочки пленки величиной с марку
просыпались наземь.
Мы обалдели. Один из грузчиков осторожно нагнулся, взял целый
пакетик, повертел в руках:
- Нафталин, что ли? - сказал он с кавказским акцентом.
Я заметил, что бесцветный пятидесятилетний тип, родственник Зиялова,
молча пятится за чьи-то спины, сжав свои металлические зубы и не отрывая
глаз от расколовшегося гроба, из которого все еще сыпались на мостовую
пакеты с этой пленкой. Тут кто-то из пассажиров нагнулся, взял пачку этих
кусочков пленки, растер пальцами бурое маслянистое пятно на одном из них,
поднес к носу, понюхал и вдруг сказал громко, со смехом:
- Какой нафталин, слушай?! Опиум!
И охапкой подхватив с земли пачки с опиумом, стал рассовывать себе по
карманам.
Боже, что тут началось! Только что скорбно застывшая перед упавшим
гробом толпа вдруг ринулась к нам, люди стали хватать пачки с опиумом,
кто-то разрывал цинковую оболочку гроба пошире, доставая пачки и изнутри,
образовалась давка, те, кто успел нахватать пачки и спрятать за пазуху и
по карманам, не могли выбраться из толпы набегавших со всей площади
шоферов такси, цветочников, спекулянтов, нас сдавили, сжали, и если бы не
милицейский свисток - я не знаю, остался бы я в живых или нет. Подоспевшая
милиция, еще не зная, в чем дело, полагая, может быть, что в эпицентре
этой толпы происходит убийство, ринулась сквозь толпу к нам, к грузчикам и
гробу, прокладывая себе путь кулаками и милицейскими свистками. Эти
свистки больше кулаков отрезвили толпу, люди, расхватав пачки с опиумом,
бросились врассыпную, сбежали и грузчики, и только я, еще ничего не
понимая, остался в центре событий, озираясь в поисках Зиялова, его сестры
и этого бесцветного пятидесятилетнего типа. Но их уже нигде не было. Мне
показалось, что в стороне рванулся от площади тот микроавтобус, к которому
мы несли гроб, но нет - за рулем его сидел другой кепконосец, усатый
азербайджанец. Я в панике озирался по сторонам - ведь у Ани осталась моя
сумка со всеми блокнотами, документами, паспортом... В этот момент
черноусый милиционер-азербайджанец уже положил руку мне на плечо:
- Ви арэстовани, - сказал он с акцентом.

12 часов 57 минут
- Московское время - тринадцать часов! - простучал мне в стенку из
соседнего кабинета Бакланов, напоминая, что пора идти на обед.
- Сколько? - я автоматически взглянул на часы и пришел в ужас - уже
час дня, я зачитался этими документами, а мне нужно срочно собирать
бригаду. Я крикнул Бакланову: - Нет, я никуда не пойду, извини! - И тут же
снял телефонную трубку. Самыми нужными людьми сейчас были для меня этот
неизвестный следователь Пшеничный и старая ищейка подполковник Марат
Светлов. Они уже в деле, знают подробности, вот только заполучить бы их. С
Пшеничным хлопот не будет, а вот со Светловым... Я набрал номер телефона
прокуратуры Москворецкого района, сказал:
- С вами говорят из Прокуратуры Союза, следователь по особо важным
делам Шамраев. Мне нужен следователь Пшеничный.
Этого было достаточно, чтобы на том конце провода возникла короткая
пауза внимания и затем стремительно-услужливое:
- Вам его позвать? К телефону?
Люди всегда глупеют, когда говорят с теми, кто рангом выше. Я замечал
это и по себе. Не на котлетный же фарш мне нужен Пшеничный, если я звоню
ему по телефону! Но я не стал хохмить с прокурором Москворецкого района, я
слышал, как на том конце провода отдаленный голос кричал: "Тихо! Где
Пшеничный? Пшеничного из союзной прокуратуры! Срочно!"
Спустя полминуты, когда я уже начал терять терпение, в трубке
прозвучало:
- Слушаю, следователь Пшеничный.
- Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шамраев, я - следователь по
особо важным делам при Генеральном прокуроре Союза ССР. Мне нужно с вами
увидеться.
- По делу Белкина?
- Да. Когда вам удобно?
- А когда нужно?
- Нужно? Честно говоря, нужно сейчас, - я постарался, чтобы в моем
голосе он услышал не только и не столько приказ сверху, сколько нормальную
просьбу коллеги. Не знаю, услышал он или нет, только фордыбачиться не
стал, сказал просто:
- Я могу быть через сорок минут. Какой у вас кабинет?
- Пятый этаж, комната 518. Спасибо, я вас жду.
Нет, пока мне определенно нравится этот Пшеничный! И я уже с
удовольствием набрал "02" - коммутатор московской милиции.
- Девушка, второе отделение 3-го отдела МУРа, начальника.
- Светлова? Минуточку, - и через несколько секунд другой женский
голос ответил:
- Секретарь отделения Кулагина.
- Светлова, пожалуйста.
- Кто его спрашивает?
- Доложите: Шамраев.
Тут ждать не пришлось, Светлов мгновенно взял трубку:
- Привет! Какими судьбами? - сказал он веселой скороговоркой.
- Привет, подполковник, - я дал ему понять, что знаю о его
стремительном продвижении по службе. - Как ты там? Совсем в бумагах
зарылся или еще жив?
- А что? По бабам надо сходить?
Засранец, сразу берет быка за рога.
- Ну... По бабам тоже можно... - я еще не знаю, с какой стороны его
взять, и тяну вступление. А он говорит:
- Но для баб тебе сыщики не нужны, да? Учти, я уже не сыщик, я
делопроизводитель, канцелярская крыса, - фразы сыпались из этого Светлова
с прежней доначальственной скоростью, как из пулемета.
- Ладно, крыса! А ты не мог бы бросить свои бумаги на пару часов,
сесть в свою полковничью машину, включить сирены и подскочить ко мне, на
Пушкинскую.
- Ого! С сиренами даже! Это что - приказ? Указание? Что случилось?
- Нет, ничего страшного. Но увидеться нужно.
- Хорошо, - бросил он коротко, по-деловому, - Сейчас буду.
Для таких, как Светлов, главное - затравка, интрига, фабула - даже в
жизни. Я был уверен, что он примчится через десять минут.
В двери моего кабинета показалось любопытное лицо Бакланова:
- А как насчет прислуживать?
- Что? - не понял я.
- Я говорю, как насчет того, что надоело прислуживать трудящимся?
Действительно! Я же совсем забыл об утреннем инциденте - вот что
значит втянуться в дело.
- Ну? - снова сказал Бакланов. - Может, еще по пивку ударим? В знак
протеста.
- Нет, - сказал я. - Уже не могу. Сейчас люди приедут.
- Значит ты нырнул?
- Да.
- Ладно, тогда я пошел просить работу. А то вышел из отпуска, а меня
как забыли.

РУКОПИСЬ ЖУРНАЛИСТА В.БЕЛКИНА (продолжение)

Глава 2. Бакинские наркоманы
Сашка Шах стоял на атасе, Хилый Семен давал навал, а Рафик Гайказян
мазал.
1 2 3 4 5 6 7