Белкин последний раз посетил редакцию 24 мая, в течение
недели никто в редакции не был встревожен его отсутствием. И только в
результате произведенных мною обысков редактор тов.Корнешов узнал об
исчезновении его сотрудника - "талантливого публициста и одного из ведущих
журналистов страны".
В связи с тем, что тов.Белкин включен в состав пресс-группы товарища
Брежнева на встречу глав двух ведущих держав мира, считаю, что для
скорейшего розыска В.Белкина и преступников, похитивших его и Рыбакова,
целесообразно создать следственную бригаду, включив в нее оперативных
сотрудников МУРа. Выполнение этих действий одним следователем, в данном
случае мною, крайне затруднительно, особенно, если учесть, что в настоящее
время в моем производстве вместе с делом Рыбакова и Белкина находится 18
дел различной категории - из них 5 крупных хозяйственных дел и 3 убийства.
Следователь прокуратуры Москворецкого района Москвы
юрист 2 класса В. Пшеничный

21 июня 1979 года.
Нет, мне определенно нравится этот Пшеничный! Кроме одного ляпа -
приглашения понятыми на осмотр квартиры Белкина соседей, которые оказались
сослуживцами Белкина, - он, практически, еще не сделал ни одной ошибки. Я
представил себе этого заваленного делами пожилого, усталого, с зарплатой
165 рублей районного следователя. Пять хозяйственных дел, три убийства и
десять дел помельче - Бог ты мой, это какой-то вертеп, это круглый день
вереница растратчиков и торгашей, обманывающих рядовых граждан при помощи
его Величества - дефицита; это измученные трудом, бытом и пьянством мужья,
избивающие своих жен до смерти; это квартирные драки и склоки; это
бесчинства шпаны, которая толчется в подъездах; это винно-водочные будни
государства, в котором почти 90 процентов преступлений совершается
гражданами в пьяном виде. Полмиллиона уголовных и гражданских дел ежегодно
рассматриваются судами Москвы, совершаются десятки тысяч арестов, сотни
тысяч задержаний, и немыслимое количество дел - около миллиона по стране в
год - передаются в народные суды, - и все это - будничная, ломовая,
изнурительная работа тысяч рядовых, как этот Пшеничный, следователей. Он
умница, этот Пшеничный. Безусловно, нужно создать бригаду по делу Белкина,
и первым кандидатом в следственную бригаду будешь ты сам, следователь
Пшеничный. Несмотря на то, что на тебя пожаловался сам редактор
"Комсомольской правды", и у тебя изъяли дело - это мы уладим, это я возьму
на себя...
Вторым... вторым, пожалуй, можно взять Светлова - это ищейка с
хорошим нюхом. Конечно, он уже подполковник, начальник отделения МУРа, то
есть, из хорошей розыскной ищейки стал еще и хорошим администратором,
боссом, но надо бы именно его заполучить со всем его штатом.
Размышляя над этим, я вскрыл подшитый к делу большой серый конверт и
извлек из него тот самый пресловутый блокнот Белкина с пометкой
"Ташкент-Баку, N-1, апрель-май 79", в котором, по словам Пшеничного,
"сообщалась важнейшая для следствия информация". Блокнот был исписан
стремительной, малоразборчивой, а местами и вообще неразборчивой
скорописью.
Вместе с блокнотом в конверте лежало 48 пронумерованных и соединенных
скрепками страниц машинописного текста, найденного Пшеничным на квартире
Белкина. По-видимому, Белкин перепечатал блокнот на своей "Колибри".
Я закурил, откинулся в кресле и принялся за чтение.

РУКОПИСЬ ЖУРНАЛИСТА В. БЕЛКИНА (начало)
Я не могу больше носить это в себе. Если я не отдам бумаге весь ужас
случившегося - впору топиться в Каспийском море. А если отдам ВЕСЬ ужас -
кто это прочтет, а точнее - куда это спрятать от читателя? Придется правду
гримировать вымыслом, а вымысел - правдой и назвать потом "приключенческой
повестью"...

Глава 1. Гроб без покойника
В мае 1979 года я, Андрей Гарин, спецкор "Комсомольской правды",
самой популярной молодежной газеты в СССР, летел из Ташкента в Баку.
Честно говоря, командировка у меня была только в Южный Узбекистан, а еще
точнее - в Сурханские отроги Памиро-Алтая. Там, в горах, экспедиция
гляциологов Академии Наук СССР опробовала новый метод растопления ледников
с помощью запыления их с воздуха угольной пылью и сажей, и я то лазил с
этими гляциологами по горам, то летал на "Аннушках" с летчиками
сельхозавиации.
Внизу под нами зеленым ковром лежали хлопковые плантации, изрезанные
огромными ярко-красными лоскутами маковых полей. Начало мая - самое время
цветения маков, и потому ало-багровые маковые поля уходили вверх, по
склонам гор, словно пламя взбегало в горы на высоту двух тысяч метров, и
только белая черта вечного снежного покрова останавливала этот пожар. Я не
знаю, что больше приносит доход местным колхозам - огромные хлопковые
плантации в долинах или эти горные лоскуты полей опиумного мака, который
здесь выращивают для медицинской промышленности. Конечно, я наслушался
здесь самых фантастических историй о контрабандистах-афганцах, которые
якобы переходят из Афганистана за опиумом по тайным горным тропам, и если
бы я лично не написал в свое время серию очерков о пограничниках, и не
знал, как тщательно охраняется действительно каждый клочок земли на
границе, я, думаю, смог бы поверить в эти бредни. Во всяком случае, когда
мы как-то хорошенько выпили с начальником местной погранзаставы майором
Рыскуловым, и я напрямую спросил его об этих контрабандистах, он
расхохотался и сказал: "Это самый большой анекдот, дорогой! Здесь без
моего разрешения даже ящерица не проползет через границу!" - "А с
разрешением?" - спросил я. "А с разрешением - это уже не контрабандист", -
усмехнулся он и перевел разговор на другое. За день до отъезда из
командировки вертолетчики Чаршанга без хлопот подбросили меня за
эдельвейсами в нейтральную зону, в горную долину эдельвейсов. Конечно,
дежурная служба "воздух" запросила у нас пароль, а потом дежурный офицер
выматерил нас за то, что мы совершили посадку в нейтральной зоне без
спецразрешения, но я взял у пилота ларингофон и спел пэвэошникам: "А на
нейтральной полосе цветы необычайной красоты!..". Действительно, Высоцкий
прав - таких нежных, зеленовато-желтых и байково-мохнатых эдельвейсов,
мягоньких, как лапки у котенка, я не видел за все десять дней
командировки, сколько ни лазил с гляциологами по ледникам и горным хребтам
Сурхана.
Теперь же я вез из командировки в Москву целый котелок роскошных
эдельвейсов - черный плоский походный котелок с выцарапанными на нем
фамилиями участников экспедиции, его подарили мне ребята-гляциологи для
нашего редакционного музея. Я еще не знал, кому именно буду дарить эти
эдельвейсы в Москве, я был как раз в паузе между очередными
влюбленностями, но, зная свою влюбчивую натуру, был уверен, что эдельвейсы
не залежатся в этом прокопченном котелке. Мог ли я думать тогда, что эта
следующая влюбленность обернется для меня таким роковым образом? Впрочем,
не будем забегать вперед, запомним только, что я увез из этой командировки
целый сноп эдельвейсов, облупившийся от солнца нос, черный походный
котелок, пропуск в погранзону и пропуск на Чаршангский
погранично-колхозный аэродромчик, подписанные начальником ПВО
Средне-Азиатского военного округа генералом Федосеевым, а также несколько
блокнотов с заметками для будущего очерка и здоровую усталость от хождения
по горам. Конечно, пропуски в погранзону и на аэродром нужно было сдать в
Управление погранвойск в Ташкенте, но после утомительного полета
"Чаршанг-Самарканд-Ташкент" стоило ли ехать с аэродрома в центр города
только для того, чтобы сдать пару бумажек в спецчасть ПВО, а затем мчаться
обратно на аэродром, чтобы успеть к московскому рейсу? Да обойдутся они
без этих пропусков, решил я, к тому же надо быть последним идиотом, чтобы
не оставить у себя такой сувенир - пропуск в погранзону.
Устало сидя в кабинете начальника ташкентского аэровокзала (он вызвал
к себе старшего кассира оформить мне билет до Москвы, чтобы не стоять мне
в чудовищной очереди в кассе) и слушая московское радио: "В Москве плюс
четыре, низкая облачность, мелкий дождь..." - я вдруг подумал: а залечу-ка
я в Баку к бабушке, поваляюсь там на бабушкином диване, порыбачу со
старыми друзьями в Каспийском море, там же и очерк напишу о гляциологах,
какая разница - буду я его в сырой Москве писать, в редакции или у бабушки
в Баку!
- Вот что, - сказал я седому, заискивающему перед столичным
корреспондентом, кассиру. - Пишите мне билет "Ташкент-Баку-Москва". Я
вспомнил, что у меня еще в Баку есть дела. Когда у вас на Баку самолет?
Кассир вопросительно посмотрел на начальника аэровокзала, но тому
было все равно куда спровадить московского корреспондента, лишь бы я
поскорей убрался из аэровокзала и не видел, какая тут толкотня и давка за
билетами, не написал об этом критической заметки в свою газету.
- Значит, сначала в Баку? - спросил начальник аэровокзала.
- Да, - ответил я решительно.
И пока кассир выписывал мне билет, зеленая и прохладная каспийская
волна уже вошла мне в душу, укрыла невесомой и прозрачной плотью, и я ясно
понял, как здорово я решил - сразу после прожаренных на солнце узбекских
гор, после лазаний по грязным, запыленным углем ледникам бултыхнуться в
зеленую воду родного Каспия, удлинив ноги ластами для подводного плавания
и охоты.
И уже предвкушая морскую соль на губах, прохладную зелень каспийской
волны и эту неповторимую разнеженную усталость, я прошел сквозь толпу на
регистрацию билетов, сдал свой рюкзак в багаж и с легкой сумкой через
плечо вышел на летное поле, к самолету. "ТУ-104" - старенький реактивный
лайнер-тихоход - стоял возле стеклянного здания аэровокзала, но пассажиров
к трапу еще не пускали, шла загрузка багажа. Громоздкие, запрещенные к
провозу самолетами ящики и огромные, перевязанные бечевкой фибровые
чемоданы с дырочками, чтобы овощи и фрукты не задохнулись в дороге. Среди
этих неуклюжих вещей мой рюкзачишко вспорхнул в руках грузчиков как
детский мяч. Я увидел, как, напрягаясь от тяжести, грузчики подняли и
стали заталкивать в самолет тяжеленный цинковый гроб.
 Лететь с покойником! Какой бы я ни был современный, просвещенный и
образованный, - примета есть примета, и я сразу вспомнил все приметы,
связанные с гробом. Если гроб везут тебе навстречу - это хорошо, это
значит, что неприятности и беды уже не ждут тебя впереди, а вывезены с
твоего пути. Но если в пути тебя сопровождает гроб - хана дело,
какая-нибудь пакость обязательно случится.
Вот гады, подумал я с досадой. Ведь нельзя покойников в пассажирских
самолетах возить, только в грузовых разрешается, уж я-то все инструкции
"Аэрофлота" знаю, девять лет летаю по всей стране без передышки.
Безусловно, и тут не обошлось без взятки...
Чтобы отвлечься от этого гроба, я скользнул глазами по пассажирам,
выстроившимся у турникета перед выходом на летное поле. Толпа спекулянтов,
везущих зелень в Прибалтику, огромные кепки-"аэродромы", плохо выбритые
или вообще не бритые лица, темные мятые пиджаки, надутый, как индюк,
майор-пограничник с круглым лицом, две пожилые женщины в шелковых
узбекских платьях, какой-то тип в черном пиджаке с маленькой траурной
фотографией покойного родственника на груди... Стоп! Я вгляделся в лицо
этого "типа". Да это же Зиялов, Олег Зиялов, мой одноклассник по бакинской
школе, я с ним в восьмом или девятом классе учился, вместе с уроков в кино
удирали, я у него на контрольных по химии списывал, а он у меня - по
литературе.
- Олег! - шагнул я к нему.
Мне показалось, что на какую-то долю секунды он словно окаменел и не
сразу взглянул в мою сторону (что естественно, когда тебя окликают по
имени) - нет, мне показалось, что он словно сделал внутреннее усилие
взглянуть на меня. Впрочем, ведь у него кто-то умер, решил я, и, видимо,
это он везет гроб с покойником. В таком состоянии трудно переключиться на
какие-то посторонние вещи...
- Привет! Я - Гарин, не узнаешь? - сказал я, уже видя, что он узнал
меня, конечно. - Прими мои соболезнования. Кого ты хоронишь?
- Дядю, - ответил он как-то заторможенно и все еще смотрел на меня с
сомнением - мол, знает он меня или не знает.
- Зиялов, мы же с тобой в одной школе учились! Что ты так смотришь? Я
- Гарин, ты за мной на последней парте сидел. Помнишь?
- А-а, - сказал он нехотя, будто вспоминая с трудом. - Да,
правильно...
В этом "правильно" не было ни энтузиазма, ни обычного при таких
встречах дружелюбия. Я даже пожалел, что подошел к нему. И не так уж я
неузнаваемо изменился за эти 11-12 лет, чтобы не узнать меня, он вот
больше моего растолстел и как-то обрюзг, не то, чтобы постарел, но в наши
27 лет можно еще обойтись и без жировых складок на шее. Впрочем, в этот
момент объявили посадку на самолет, пассажиров стали пропускать через
турникет к трапу, и я поплелся за Зияловым в каком-то странном положении
не то чтобы отвергнутого, но и в то же время почти непризнанного школьного
друга.
Но, черт его знает, подумал я, может ему этот дядя был роднее отца, и
может быть, он поэтому в таком трансе, я ведь еще, слава Богу, никого не
хоронил из близких, родители на Украине, бабушка в Баку. Ладно, не будем
на него обижаться.
- Слушай, - сказал я, когда мы остановились в очереди перед трапом. -
Если тебе нужна моя помощь - в Баку или в Москве... Ты в Москве бываешь?
Он опять посмотрел на меня долгим взглядом и молчал куда дольше, чем
нужно, чтобы вспомнить, бывает ли он в Москве или нет.
1 2 3 4 5 6 7