… Скажем, узел я мог бы прижать к животу… А если Пралине будет спать?… Ему случается из чистого снобизма дрыхнуть до полудня, но иногда он вскакивает ни свет ни заря… С этим болваном никогда не узнаешь заранее… Не сунуть ли ему в вечернюю баланду пару милых маленьких порошочков… а то и четыре… чтобы не продрал глаз до следующего дня?… Да, недурная мысль!.. Два порошка!.. Черт возьми! Тогда все сходится! Ну, какие еще могут быть загвоздки?… Разумеется, коли до того меня вызовет следователь, все полетит к дьяволу… Надзиратель скажет «Олэн», и мне придется идти… Стоит только нарваться в коридоре на кого-то, кто зовет меня Мирэнвилем или Пралине и – привет!.. Но следователь наверняка рыщет в поисках свидетелей, а Марсель – это вам не ближайший квартал… По идее, должен провозиться еще месячишко… А тот молодой фараон? Вряд ли он станет таскаться сюда каждый день ради удовольствия со мной побеседовать… Понадеемся, что этого Шерлока недоделанного кто-нибудь шлепнет и мы больше никогда о нем не услышим… Ну, что еще?… Канцелярия… отпечатки пальцев… да, пальчики – это проблема… Их через лупу сличают с теми, что сняли в первый день… Эх, пальчики-пальчики, в них-то и есть последняя заковыка…»
– Ты разговариваешь сам с собой?… – удивился Пралине.
Очевидно, Олэн ненароком шевельнул губами. Он прижал к ним почерневший ноготь.
– А с тобой, что, такого не бывает?
– Да… то-то и забавно… Все наши под Аустерлицем вечно бубнят себе под нос…
«Прелестно», – подумал Олэн. Перед сном Пралине достал календарик и вычеркнул еще один день.
– Я чиркаю ночь наперед, сечешь? Так вроде бы дело идет малек быстрее…
– Сколько тебе еще осталось? – равнодушно осведомился Олэн.
– Ну, это несложно… раз… два… три… четыре… всего четыре денька, приятель!..
Четыре для него – значит, три для Олэна… каждому свое, по справедливости. Дружба дружбой, а табачок врозь.
Олэн добыл снотворное (три пачки «Житан» и батон копченой колбасы). Он методично разрабатывал последние меры предосторожности. По ночам мазал пальцы маргарином и тер об пол. Теперь все главное происходило ночью.
Одежду Олэн натирал луком. К щекам и подбородку, сославшись на прыщики, прилепил несколько кусочков пластыря – это избавляло от обязательного визита к брадобрею.
Более прилично одетый и выбритый Платине в профиль тянул лет на сорок, а в фас – на пятьдесят, ибо при ближайшем рассмотрении сказывалось разрушительное действие красного вина. Блаженное существование клошара молодости не прибавляет. Впрочем, бродяги держат в строжайшей тайне и год рождения, и причину своего падения на дно.
Грязный и заросший бородой Олэн выглядел старше своих лет. Он старался учитывать все, даже блеск глаз. Вечером накануне побега он растолок таблетки гарденала, с порошком в руке отправился за баландой, и, всыпав снотворное в котелок Пралине, по-приятельски помешал, прежде чем отдать бродяге.
– Горчит, зараза, – буркнул клошар. – Видать, овощи урожая первой мировой…
Однако он выхлебал все до конца и слизал с пальца последние крохи. Потом, не поднимаясь с места, вернул котелок Олэну. Теперь Пралине вообще не вставал.
– У нас, бродяг, желудки луженые, можешь мне поверить… – он сыто рыгнул. – Знаешь, чо мы удумали как-то раз?… Правда, всего разок, а?… Один тип насс… в кружку… сунул туда же тухлое яйцо и черного табаку… ну крупного такого… да перемешал и ну спорить на литруху красного, что никто не вылакает… Да не жухая, чтоб потом не блевать!.. Чтоб заглотать все чин чинарем!..
Олэн стиснул зубы. Живот и так подводило от страха, а тут еще это… Его чуть не вывернуло наизнанку. Олэн попытался представить себе Бенедит, вновь ощутить легкий аромат ее духов, лаская взглядом гармоничные изгибы прекрасного тела… Ах, Бенедит…
– …и, что ты думаешь? Один малый ухитрился-таки сожрать эту гадость!.. Мы откупорили литруху… но он… никогда не угадаешь!., начал пухнуть, пухнуть на глазах… Не позови мы легавых, парень взорвался бы на месте!.. Его отволокли в больницу, ну, а мы уделали литруху! Вот это жизнь!..
Пралине, широко зевнув, натянул одеяла. Веки налились свинцом, и клошар погрузился в тяжелый сон.
Франсуа прилег рядом. В тюрьме постояльцы засыпают «с курами».
Олэн ни на кого не смотрел. В последние дни он старался вообще никому не показывать лица. Дождавшись, пока все засопят, Франсуа встал и черенком ложки соскреб со стены немного штукатурки. Потом посыпал ею волосы и плечи. Руки он еще больше измазал, вывозив комком хлеба с маргарином, чесноком и луком. Остатки положил на дно котелка.
Едва небо между прутьев решетки чуть-чуть посветлело, он сложил свои одеяла – самые маленькие в камере. Сейчас, впрочем, Олэн жалел, что они больше носового платка. Сунув в узел котелок, ложку и кружку, он положил его у двери.
Вдоль позвоночника вдруг заструился пот. Надо ж, чуть не забыл стянуть у Пралине постановление о взятии под стражу! Олэн подошел к бродяге, храпевшему с открытым ртом, и, не глядя на землисто-серую физиономию, вытащил драгоценную бумагу. Ее он тоже положил в котелок.
В глубине коридора хлопнула дверь. Тюрьма просыпалась, и шум нарастал волна за волной.
Замки щелкали все ближе и ближе. Олэн стоя ждал, чтобы в последнюю секунду подхватить вещи и прижать к животу обеими руками.
Спящие или полусонные сокамерники, даже проснувшись, не заметили бы ничего, кроме его спины.
Дверь распахнулась. Надзиратель держал в руках бумагу.
– Мирэнвиль!
Олэн уже выскочил в коридор.
– А ты, я вижу, времени не теряешь! – усмехнулся охранник, запирая за ним дверь.
– Черт, еще бы… – пробормотал Франсуа.
Несло от него со страшной силой. Надзиратель посторонился и указал на лестницу.
– Спускайся, внизу тебя встретят, – приказал он.
Олэн повиновался. Итак, жребий брошен. Переступив порог камеры и войдя в канцелярию под именем Мирэнвиля, он ставил себя вне закона.
Одно это тянуло на три месяца карцера. Да и от обвинения в налете на банк уже не отвертишься, потому как обычный угонщик не бежит из тюрьмы, подготовив побег по высшему разряду.
Олэн, сгорбив спину и настороженно прислушиваясь к каждому шороху, сдал узел с вещами, а взамен получил кучу тряпья, ободранный балахон и переметные сумы Пралине. Их сунули в окошко, брезгливо прихватив двумя пальцами.
Олэн облачился в рубище, крест-накрест перекинул сумы и, грызя остатки хлеба с маргарином и луком, отправился в канцелярию.
Из носа у него текло. Секретарю волей-неволей пришлось подойти к бродяге с регистрационной книгой, но ближайший надзиратель почтительно удалился метра на три.
Олэн отдал ордер, опустил длань на губку с краской и склонился над аккуратной книгой.
На страницу посыпались жирные, вонючие крошки. Олэн высморкался, согнулся в три погибели и прижал пальцы, стараясь еще и смазать отпечаток. Сравнить это грязное пятно с прежним не было никакой возможности.
– Черт бы тебя побрал! – взорвался секретарь.
Олэн сделал вид, что благодушно готов повторить процедуру. Он снова поднял руку, вымазал се в краске и двинулся к книге.
– Убирайся вон! – взвыл секретарь.
Пара хороших напутственных пинков в мгновение ока приблизила его к двери.
Мечта осуществилась! Его вышвырнули, выкинули из тюрьмы пинками в зад! От радости Олэн поджал ягодицы. До фургона добрался на полусогнутых.
Всю дорогу в исправительный дом, подпрыгивая в тряской машине, он разглядывал в щелку улицы и пешеходов. В небе сияло по-осеннему мягкое солнце. Во всяком случае, так казалось Олэну.
Пралине будет спать. Он должен спать. А вечером, пробудившись, вычеркнет в календарике последнюю ночь. «Меня Пралине больше не увидит… Интересно, скажет он что-нибудь или нет? – подумал Олэн. – Да нет, плевать ему на все. Лишь бы нажраться лука с маргарином…»
А утром?… Олэн даже не решался представить… Его вместе с другими бродягами загнали в большую комнату. «Вот будет прикол, если кто-то из них знаком с Пралине!» – мелькнуло в голове.
Он заметил, что эти несчастные крайне неразговорчивы и стараются держаться подальше от охранников. Общая враждебность к полиции вызывала у него симпатию.
– Если кто-то хочет поработать, может обратиться в социальную помощь, – крикнул охранник.
Послышался грубый хохот, но никто и пальцем не шевельнул. Их покормили и оставили на ночь.
Олэн настороженно слушал шаги в коридоре. Каждый звук мог означать его гибель.
Разбудили их в тот же час, что и в Сантэ, дабы спозаранку отправить в Нантер.
«Что сейчас происходит в камере?» – с тревогой ломал голову Олэн.
Воображение позволило ему представить, как Пралине, недовольно ворча, складывает одеяла и собирает вещи – любая работа претила ему до тошноты. Потом терпеливо ждет, пока разольют кофе.
Наконец он начинает тревожиться и, когда охранник уже хочет запереть дверь, подходит.
– Эй, меня сегодня должны отпустить!
– Фамилия!
Пралине шарит по карманам в поисках ордера, но было б весьма странно, если б он сумел найти бумагу.
– Ну, долго ты будешь возиться? – нетерпеливо рычит охранник.
– Черт… не могу отыскать…
– Что – собственную фамилию?
– Мирэнвиль, – нехотя бормочет Пралине.
– Ладно, проверим, – обещает охранник, захлопывая дверь.
Он заканчивает разливать кофе в своем коридоре, потом идет к телефону и звонит в канцелярию.
Примерно в то же время кучку бродяг вытряхнули из фургона во дворе нантерского исправительного дома.
Глава 8
Распорядитель работ – первый человек после Бога в нантерском исправдоме – как всегда, принял бродяг в большом зале. Выстроив их в цепочку полукругом, он прошел вдоль живописного ряда, и каждый новичок удостоился секундного осмотра.
От него требовалось за три месяца приучить постояльцев к душу и дешевому мылу, внушить им желание ходить чистыми и втолковать, что в обмен на легкую работу можно каждую ночь блаженствовать в постели, а не корчиться у решетки обогрева.
Всякий раз миссия благополучно проваливалась, но, коль скоро начальство ничего другого не ожидало, бригадир тоже не видел оснований впадать в отчаяние.
Олэн встретился с ним глазами. Начальник хотел было что-то сказать, но из глубины здания послышался голос:
– Вас просят к телефону, бригадир!
– Иду!
Олэн стоял последним в цепочке.
– Пойдите-ка займитесь садом, потому как эти паршивцы из прошлой группы не очень-то напрягались! – буркнул бригадир.
Эту фразу он повторял регулярно.
– Они говорят, это срочно! – крикнул тот же голос.
Олэн нервно сглотнул. Он отчетливо представлял, как директор Сантэ «висит» на телефоне.
– Где тут сад? – спросил он соседа, как только начальник работ чуть-чуть отошел.
– Тебе, что, не терпится?… – проворчал бродяга.
– Ага, – отозвался Олэн.
Клошар указал на широкую дверь слева. Олэн тихо выскользнул из вестибюля, в то время как все остальные расселись вдоль стен, и кое-кто даже прилег, положив под голову суму.
Франсуа помчался по центральной аллее сада, перескочил невысокую стену и приземлился на тротуар тихой, спокойной улочки.
Бригадир с двумя помощниками вернулся в вестибюль.
– Это контрприказ!.. Встать!.. Выстроиться!.. – рявкнул он.
Олэн обнаружил, что улочка выходит на бульвар, по которому мчится множество машин. Он вдругпочувствовал себя совершенно беззащитным.
Франсуа нырнул в первое попавшееся жерло метро (благо, оно было совсем рядом). В кармане не было ни гроша. Напрасно он перетряхнул все барахло Пралине.
Он встал рядом с кассой. Молодая женщина подошла купить билет. Мнимый бродяга не посмел попросить милостыню…
Он повернулся к симпатичному господину в начищенных до зеркального блеска ботинках.
– Прошу вас, только на билет, месье!.. – Тот даже не ответил. – Клянусь, я прошу не на выпивку…
Олэн проводил мужчину до кассы, но тот его упорно не замечал.
А по огромному вестибюлю богадельни метался бригадир с бумагой в руке.
– Мирэнвиль! Кто из вас Мирэнвиль?
– Но тут одного не хватает, бригадир! – заметил один из помощников.
– Может, это тот тип, что работает в саду? – предположил бродяга, указавший Олэну путь на свободу.
Бригадир и его присные кинулись в сад.
– Мне не нужны деньги!.. – хныкал Олэн в метро. – Только один билетик!.. Вы ведь молодые!.. – взывал ои к компании подростков четырнадцати-шестнадцати лет, явно собиравшихся на футбол. – Вы так молоды!..
Он смутно чувствовал, что это слово должно их тронуть. Уже у самой решетки последний в цепочке, рыжеволосый паренек сунул ему в руку билет.
Олэн дрожащими пальцами схватил его и бросился на ближайший перрон. Направление он выберет потом… Главное – убраться подальше отсюда…
Бригадир и его помощники взгромоздились на стену. На улице – ни души. Они вернулись к телефону сообщить, что Мирэнвиль бесследно исчез. На ноги поставили всех полицейских квартала. Предполагалось, что остальным займется управление.
Олэн множество раз переходил с линии на линию. С каким же удовольствием он приближался к Малакофф! Там его ждало надежное убежище. «Я их перехитрил! Я сумел удрать! – ликовал он. – Да, я провел-таки их за нос!»
Братьев Шварц не было «дома». Олэн перебрался через ворота. Все остальное братишки и не подумали хотя бы прикрыть. На заводе он не заметил никаких следов борьбы или поспешного бегства. Бабки и пушка лежали на месте, в комоде.
Олэн сложил все тряпье нищего в мешок и пошел в ванную.
В первую очередь надо было хорошенько отмокнуть. Потом он с наслаждением принял душ и два часа спустя, словно сменив кожу, в чистой шелковой рубашке и великолепном настроении принялся выбирать галстук.
В конце концов Олэн остановился на комбинированном галстуке из кожи и замши. Ему нравилась мягкая, как ткань, но крепкая и прочная вещица. Узел он завязал на черной, гладкой поверхности кожи. В ее глянцевом блеске было что-то почти вызывающее.
Франсуа вскарабкался на второй этаж и оставил братьям Шварц записку на шахматной доске, предупреждая о своем возвращении. «Может, они вообще слиняли отсюда, испугавшись, что я дам полиции адрес», – подумал он, пожимая плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21