Айзенменгер нервничал, чувствуя, что у него не хватает опыта, его даже слегка подташнивало. Моросило, но особенно холодно, как он потом вспоминал, не было. Перед тем как присоединиться к полицейским, он переоделся в защитный комбинезон. Когда он подошел к собравшимся, те – детективы и полицейский врач – повернулись к нему, и он сразу ощутил облегчение. Там, на берегу, он был самой важной персоной. Осознание этого придало Айзенменгеру уверенности. Он выступил вперед, толпа расступилась, и доктор увидел перед собой белого как мел и распухшего от долгого пребывания в воде друга детства.
Сейчас он испытывал чувства, сходные с теми, что пережил тогда.
– Тернер? – недоверчиво переспросил он. – Тот самый профессор Робин Тернер, который недавно умер?
– Да.
Айзенменгер собрался с мыслями и постарался получше уяснить то, что услышал.
– Тернер тоже работал в «ПЭФ»? В той же лаборатории?
Сьюзан кивнула:
– Думаю, между ними случился роман. Когда произошел пожар и проект свернули, он взял ее с собой на новую работу.
Тот самый Тернер, который разбился, упав с высоты, но у которого, по странному стечению обстоятельств, тоже обнаружили рак.
Это известие совершенно выбило Айзенменгера из колеи, и он с трудом смог опять сосредоточиться на прежней теме их разговора. Новые мысли стремительно рождались в его голове, связи между фактами возникали и рушились с неимоверной быстротой, как соединения химических элементов в плавильной печи.
– И с кем же Тернер не поделил Миллисент? Она вам сказала?
– Сказала. Только имя. Фамилию она не называла.
Сьюзан еще только собиралась сказать, о ком идет речь, но Айзенменгер уже знал, чье имя сейчас услышит. Карлос. Именно его она и назвала.
Фрэнк Каупер сообщил коронеру об изменениях в составленном Хартманом заключении о вскрытии Миллисент Суит на четверть часа раньше, чем рассказал об этом Беверли Уортон. Изменения были потрясающими, если не катастрофическими. Инспектор Уортон повесила телефонную трубку и задумалась. Сначала Елена Флеминг, теперь это. И когда она услышала из уст Каупера имя Айзенменгера, ее охватило странное ликование.
В этом деле у нее начал вырисовываться личный интерес.
За плечами у нее было восемнадцать успешно проведенных расследований, а в ее распоряжении – команда подчиненных, у большинства которых коэффициент интеллекта не превышал IQ скоросшивателя. В придачу шеф, который мечтает выставить ее на посмешище, но…
Беверли была игроком по натуре, и главным призом в ее жизненной игре был успех. Она с тщательностью опытного картежника умела составлять многоходовые комбинации и, хотя ее расчеты не всегда оказывались верны, в большинстве случаев все же одерживала победу.
Вот и сейчас, когда в игру вступил ее давнишний противник, доктор Джон Айзенменгер, о проигрыше не могло быть и речи. Окажись на его месте кто-нибудь другой, она, не задумываясь, сбросила бы карты, считая всю эту историю с таинственной, но уже отправленной в архив смертью Миллисент Суит пустой тратой времени. К Айзенменгеру же Уортон питала глубокое уважение, признавая, что он обладает особым нюхом на заковыристые дела, которые сам находит и сам разрешает. Если он подозревал в этом деле что-то серьезное, она, разумеется, готова потратить несколько часов, чтобы ознакомиться с ним подробнее.
Убедившись, что Ламберта нет на месте, она покинула участок и направилась прямиком в медицинскую школу. Она застала Хартмана в его кабинете праздно сидящим за письменным столом. Профессор выглядел так, словно был болен гриппом и вот-вот рухнет без сил. Он сидел, упершись локтями в стол, с белым как мел лицом и большими кругами вокруг налитых кровью глаз. Беверли улыбнулась ему, и он, вероятно, принял эту улыбку за знак сочувствия. Еще раз окинув профессиональным взглядом фигуру Хартмана, Уортон поняла, что разговорить столь обессиленного человека ей не составит труда.
Она начала беседу самым непринужденным тоном, как делала всегда. Уортон оценивала ситуацию следующим образом: в медицинской школе что-то происходит, но что именно происходит и к каким последствиям может привести – неизвестно. Несмотря на скудную информацию, которой она обладала, Беверли, как опытная полицейская ищейка, интуитивно ощущала, что здесь попахивает чем-то серьезным. Пока это были всего лишь круги на воде, но вот что их вызвало, она не знала.
– Дело, конечно, прошлое, но все-таки – не для протокола – скажите мне, мистер Хартман, зачем вы сфальсифицировали заключение о вскрытии Миллисент Суит?
Услышав вопрос, Хартман, который испытал шок от одного только появления инспектора полиции, почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Однако отделаться от проблемы при помощи обморока ему не удалось – жестокий и беспощадный мир не желал расставаться с ним ни на минуту.
Это несправедливо! Айзенменгер же обещал…
Разумеется, никто ему такого обещания не давал, как бы Хартману ни хотелось сейчас выдать желаемое за действительное. Айзенменгер просто объяснил ему, что, если он сам не попытается исправить ошибку, произойдут вещи куда более серьезные, нежели разговор с полицейским инспектором. Хартману не оставалось ничего иного, как согласиться.
Он открыл рот, еще не зная, что скажет, и вдруг с ужасом осознал, что ставит крест не только на карьере, но и на всей своей жизни. Теперь его могло спасти только чудо.
У нее не было времени позвонить Рэймонду Суиту вплоть до вечера, главным образом из-за Ламберта, который неустанно следил за работой подчиненных и ни на день этого контроля не ослаблял. Однако и желание во что бы то ни стало разобраться с делом Миллисент Суит не отпускало Беверли. Теперь она знала, что кого-то весьма обеспокоила смерть ничем, казалось бы, не приметной девушки – обеспокоила настолько, что этот кто-то не пожалел ни времени, ни сил, ни денег, чтобы скрыть ее истинную причину. Она знала также, что человек, сделавший это, не был новичком в подготовке и проведении секретных операций, отчего полученная ею информация становилась не просто серьезной, а потенциально опасной.
Услышав в телефонной трубке мужской голос, Уортон представилась, не преминув заметить мистеру Суиту, что она инспектор полиции и ведет официальное расследование обстоятельств смерти его дочери. Как Беверли и предполагала, ее собеседник пришел в восторг от известия, что его жалоба воспринята всерьез. Еще с большим восторгом он выложил Уортон все, что за несколько дней до этого рассказал Елене и Айзенменгеру, но на этот раз, имея за плечами хорошую репетицию, сумел изъясниться куда внятнее.
Беверли старательно записала все показания мистера Суита, в которых снова выплыла тема Карлоса.
– Мне не удалось ничего разузнать, – признался он.
Беверли сразу распознала в его словах едва уловимую лживую нотку вины. Что ж, она может и подыграть:
– Все это, должно быть, очень нелегко для вас, мистер Суит.
Он встрепенулся и, решив по ее голосу, что эта, видимо, молодая женщина понимает его, убитого горем отца, ответил:
– Да.
Выждав мгновение, Беверли спросила:
– Вы не позволите мне осмотреть ее личные вещи?
Поспешность, с которой Суит дал согласие, можно было бы счесть трогательной, но Беверли был важен практический результат их беседы, а потому она оставила все эмоции в стороне.
Уже через полчаса Рэймонд Суит вел инспектора Уортон по деревянной лестнице на второй этаж. А еще через минуту он застыл в дверях, глядя, как Уортон, подавив желание проявить профессиональную сноровку и тщательно все обшарить, деликатно перебирает вещи его покойной дочери. Работая, она исподволь осматривалась по сторонам и думала о том, что стоило Миллисент Суит испустить последний вздох и все эти вещи из любимых превратились в бесполезный мусор.
Сокровища, за которыми приехала Беверли, нашлись на страницах нескольких дневников. Эти тетради в коленкоровых переплетах, исписанные высокопарным девичьим слогом, Уортон отыскала в ящике встроенного шкафа. Но этим ее находки не ограничились: под стопкой теперь уже никому не нужных бумаг Беверли обнаружила несколько писем. Большую их часть составляла переписка с подругами, но три, по мнению Беверли, оказались просто лучиками света среди кромешной тьмы – отправителем одного из них значился таинственный Карлос. И хотя он не удосужился проставить на конверте обратный адрес, среди тошнотворных любовных словоизлияний Беверли нашла упоминание о том, что автор письма подумывает бросить работу в Лейшмановском центре в Ньюкасле. Никаких подробностей он своей подружке не сообщал, но теперь в руках Беверли, по крайней мере, был конец ниточки, которая вела к неуловимому и загадочному Карлосу.
Два других письма оказались для Беверли еще более неожиданными, а поэтому и более интригующими. Это были письма от Робина Тернера, которые, по сути дела, являлись откровенными любовными посланиями.
Беверли не знала, как роман Миллисент с шефом связан с ее смертью, но в том, что ей удалось откопать жемчужины в навозной куче, она не сомневалась ни минуты.
– Елена?
Было раннее утро, и он боялся разбудить ее, но сейчас это было неважно. Накануне вечером он несколько раз безуспешно пытался до нее дозвониться, трижды оставлял сообщения на автоответчике, и с каждой новой попыткой в нем нарастало чувство беспокойства. И хотя связано оно было по большей части с его собственными переживаниями – он знал, что развитие событий ускоряется, что тучи вокруг них непреодолимо сгущаются, – тоненький голосок ревности все равно не переставал нашептывать, что Елены нет дома не просто так, что она почти наверняка проводит время со своим новым другом.
Ревность?
Айзенменгеру не хотелось употреблять это слово применительно к себе, но только лишь потому, что он не мог позволить себе сейчас анализировать свои эмоции.
– Елена? – повторил он, опередив ее ответ. По затянувшейся паузе он догадался, что все-таки разбудил ее.
– Алло… – Чувствовалось, что она еще не до конца проснулась.
– Елена, это Джон.
– А… – Утренняя томность делала ее голос низким, чуть хрипловатым и звучащим несколько эротично.
– Прости, что разбудил так рано.
– Ничего.
– Но я думаю, в нашем деле наметился прорыв.
Она не сразу сообразила, о чем он говорит. После небольшой паузы Айзенменгер услышал в трубке шелест простыней – по-видимому, Елена присела на постели. Ему казалось, что он физически ощущает каждое ее движение.
Тернер работал над тем же проектом, что и Милли.
– Тернер?
– Между ними существует связь, Елена. Она была при жизни, она есть и в самой их смерти.
– Как это понять? – От ее сонного состояния не осталось и следа.
– Расскажу при встрече. – Он сделал паузу. – И вот что, как можно скорее свяжись с Рэймондом Суитом и узнай, не выяснил ли он что-нибудь о Карлосе.
– О Карлосе?
– Он может оказаться ключом ко всему.
– Ключом к чему?
– Подозреваю, к чему-то очень серьезному. Тебе удалось собрать сведения о «ПЭФ»?
– Я попросила одного из моих партнеров собрать информацию о них, он эксперт по корпоративному праву. Надеюсь, сегодня он что-нибудь сообщит.
– Хорошо. Когда мы можем встретиться?
Она пыталась вспомнить свое расписание на сегодня.
– Думаю, до вечера не получится. Скажем, в шесть.
– В шесть так в шесть.
Елена снова вытянулась на постели, и лежавший рядом Аласдер, разбуженный, очевидно, ее движениями, открыл глаза.
– Работа? – спросил он заспанным голосом.
Елена ответила только:
– Да, – и потянулась за халатом. Накинув его, она поднялась и направилась в ванную. Глядя на свое отражение в зеркале, она старалась осознать значение минувшей ночи.
Девственница лишилась девственности.
Глупо и нелогично – как ни посмотри. Биологически этот термин никоим образом не соответствовал ситуации, но она чувствовала себя именно так. Последние дни ее отношения с Аласдером развивались столь стремительно, что к тому времени, когда он накануне вечером довез ее до дома, ей безумно захотелось оказаться с ним в постели. Не прошло и нескольких минут после того, как она открыла входную дверь, а они уже страстно целовались. Все ее существо переполнялось радостным чувством, и ей хотелось еще и еще. Она повела его в спальню – мимо автоответчика, где ее дожидались три сообщения.
И вот теперь…
Теперь ей казалось, что, возможно, она что-то потеряла. Она чувствовала себя, как член общества анонимных алкоголиков, напившийся после десятилетнего воздержания; как человек, мечтающий похудеть, которого тошнит после съеденного пирожного. Годы самодисциплины ушли в никуда.
Она сердито тряхнула головой и резко повернула кран, который моментально отозвался мощной струей воды. Ради бога! Она не давала обет воздержания! Она имеет право на простые человеческие радости.
И все же…
И все же ее тревожили сомнения в том, правильно ли она поступила.
К ним примешивались мысли об Айзенменгере, от которых Елене почему-то и вовсе сделалось не по себе. Он вторгся в ее сознание по-шекспировски, принеся с собой еще больший укор. Какого черта она связывает с ним свою личную жизнь? Она попыталась утопить этот обращенный в никуда вопрос в наполнившей раковину воде. Однако тот, словно мертвая муха, никак не желал тонуть.
Аласдер Райли-Дей лежал в спальне, прикрыв глаза, и думал. Он размышлял над событиями прошедшей ночи и над тем, что услышал только что, решая, как сейчас поступить. В постели Елена оказалась любопытным партнером. Неопытным и несколько консервативным. Он посчитал, что будет разумнее не подталкивать ее к тому, чего он хотел бы получить сам, – во всяком случае, не в первый раз. Таким образом, он позволил Елене взять инициативу в свои руки. Подобный ход событий имел свои преимущества. Ее тело было великолепно и вкупе с несвойственной женщине ее лет истовой страстностью принесло ему приятное удовлетворение. Он уже подумывал о том, чтобы в будущем дать ей несколько уроков, которые восполнили бы пробелы в ее сексуальном образовании, но, судя по всему, дело поворачивалось так, что их первая ночь вполне могла оказаться последней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56