Этот Гор-Небсехт не отступит, не станет прятаться – слишком он самолюбив, слишком горд, слишком уверен в своих силах. Конечно, он пустит в ход свою магию – и, быть может, остановит Идрайна. Но не ее киммерийца! А пока он будет шептать свои заклинания, Конан окажется рядом. И не промахнется!
Она видела, как сверкающее лезвие входит в грудь колдуна, как гримаса недоумения искажает его высокомерное лицо, как он падает на пол, к ногам ее возлюбленного… Представляла, как древний демон покидает мертвое тело, взмывает ввысь вместе с мерзкой душой стигийца, сбрасывает ее словно грязную и ветхую одежду, ищет себе новое пристанище… Ну, кого бы не выбрал Аррак, то будет не Конан! Пусть демон вселяется в какого-нибудь рыжебородого ванира, а душа проклятого чародея летит тем временем на Серые Равнины!
Видела Дайома и другую картину, повергавшую ее в смущение. Видела она возлюбленного, глядевшего на свой нерушимый клинок, покрытый не ржавчиной, а кровью Гор-Небсехта; видела, как мечется он среди трупов, колет и режет их, пробует сломать сталь лезвия, но тщетно… Видела, как рычит он и гневно бьет себя в грудь, как подходит к нему Идрайн и говорит те слова, что вложены были ею в память голема прошлой ночью… Слова, напоминающие о договоре, об условиях сделки; слова, что должны вернуть Конана на ее остров, в ее объятья…
А не помогут слова, Идрайн должен сделать так…
Она помотала головой, отгоняя неприятное видение, и, заметив, что корабль скрылся с глаз, покинула грот и направилась в свои покои, чтобы проследить путь судна по своему магическому зеркалу.
Воистину, опытный ловец может накрыть одной сетью двух птиц, но будет ли спокойна потом его совесть?

ГЛАВА 6
КОРАБЛЬ И ЗАМОК

Пятеро обитали в мире, и каждому из них мир земной представлялся по-иному: одному – местом для игр, другой – садом любви, третьему – поприщем власти и осуществленных желаний, четвертому – полем битвы и дорогой странствий, а пятому – серой метелью, схоронившей краски жизни. И все они были правы, ибо воистину мир и то, и другое, и третье, и четвертое, и пятое.

Аррак вспоминал свои былые воплощения.
Как уже говорилось, чаще всего Он выбирал магов и редко ошибался: маги, ощутив в себе небывалую силу, свершали многое. Иногда они становились великими правителями, иногда стояли за спиной владык и диктовали им свою волю; иногда удалялись от мира, лишь время от времени пугая жалких людишек, прах земной, то разрушительным наводнением, то извержением вулкана, то небывалыми ураганами и штормами. Случалось и так, что они сохраняли верность своему божеству, считая, что в них вселился Ариман, Мардук, Асура либо иное верховное существо – из числа тех, кому поклонялись в этом жалком крохотном мирке. Аррак не возражал и не пытался переубедить своих Избранников; Его забавляла перспектива сыграть роли всех земных богов.
Бесспорно, лучшим из магов был Ксальтотун, верховный жрец Сета в ахеронском городе Пифоне. Жестокий, властный, надменный… Сколько лет миновало с тех пор? Сколько раз этот ничтожный шарик обернулся вокруг другого, побольше, жаркого и светящегося, который люди называли Оком Митры?
Три тысячи, прикинул Аррак. Не слишком много времени, но и не слишком мало: три тысячелетия даже для Него были изрядным отрезком вечности.
Этот ахеронец Ксальтотун давно истлел в могиле… или не истлел? Помнится, в ту давнюю эпоху на берегах Стикса были отличные бальзамировщики… И, быть может, мумия жреца до сих пор упрятана в какой-нибудь пирамиде или тайном святилище, заброшенном и неведомом миру живых… Аррак мог бы узнать это, но труп Ксальтотуна его не интересовал; Он хранил память о прежнем своем Избраннике, и этого было вполне достаточно.
Когда-нибудь, через десять или двадцать тысяч лет, Он позабудет об этом Ксальтотуне, доставившем некогда столько развлечений… И самое главное из них – под конец!
Дух Изменчивости ощутил чувство, сходное с весельем. Этот ахеронский чародей владел камнем, магическим огненным рубином, и почитал сей талисман источником силы – грозной Силы, способной покорить не только людей, но и сами пространство и время. Быть может, так оно и было; во всяком случае, та игрушка предназначалась не для слабых человеческих рук и не для жалкого смертного ума, хотя бы и принадлежавшего величайшему магу на свете. Стараниями Аррака камень исчез, растворился, канул в ночь и вечность – разумеется, тогда, когда Он наконец решил избавиться от Ксальтотуна и больше не оказывал Избраннику помощи. Жрец Сета не пережил утраты; его держава, древний Ахерон, пал, а сам Ксальтотун бежал в Стигию, и там душа его рассталась с телом, освободив Аррака.
Это было забавное приключение! Такое же, как замышлялось теперь с Гор-Небсехтом, стигийским магом, которого Дух Изменчивости собирался обменять на вана Эйрима, будущего властелина мира.

* * *

– Не нравится мне этот Гирдеро, – сказал Идрайн. – Не нравится, господин!
Он умел говорить совсем тихо, так, что лишь Конан слышал его, и эта негромкая речь, почти шепот, не вязалась с обликом голема, с его чудовищными мышцами, могучими плечами и гигантским ростом. Казалось, грудь и горло этого серокожего исполина должны производить совсем иные звуки, громкие и трубные, похожие на грохот горного обвала или грозный рык бури; однако он предпочитал не колебать воздух ревом и рычаньем.
Конан выслушал его и кивнул.
– Мне Гирдеро тоже не нравится, клянусь бородой Крома. Ну так что? Спрыгнем за борт, чтоб убраться поскорей с его лоханки?
– Я видел, где хранят оружие, господин, – молвил голем. – В чулане, в конце гребной палубы, под замком.
– И я видел. Что дальше?
– Этот замок я могу сбить одним ударом.
– А потом? Идрайн сосредоточенно нахмурился.
– Потом? Потом я возьму секиру, а ты – меч, мой господин.
– Кишки Нергала! Уж не собираешься ли ты разделаться с командой?
– Конечно, господин. Я должен заботиться о твоей безопасности. А безопасней всего захватить корабль, не дожидаясь предательского удара.
Конан покачал головой. Зингарцы, экипаж «Морского Грома», гляделись хорошими бойцами и было их много – не сотня, как он полагал сперва, а целых две. Сотня сидела на веслах, и еще сто составляли абордажную команду – стрелки, копейщики и меченосцы. Кое-кто из этой братии был из отставных королевских гвардейцев, ветеранов лет под сорок, остальных же Гирдеро набрал в своих поместьях, выкупив людей от службы в армии. Эти парни прошли неплохое обучение и были преданы своему господину, словно верные псы. Служба на капере нелегка, но в регулярном войске им пришлось бы еще тяжелее, и потому никто не рвался натянуть доспех с королевским гербом.
– Мне – секиру, тебе – меч, – бубнил Идрайн. – Я буду бить, ты – добивать…
– Что-то ты сегодня разговорился, – оборвал его Конан. – И речи твои мне не нравятся. Одной секирой и одним клинком не положишь две сотни воинов, парень.
– Я положу.
– Может, и так. Но у тебя-то шкура каменная, а мне достанется не один удар. Соображаешь, нелюдь? – Он постучал кулаком по массивному загривку Идрайна. – Прикончат меня, и что ты скажешь госпоже?
– Я сумею защитить, – буркнул гигант. – Госпожа останется довольна. Госпожа меня вознаградит.
– Вознаградит? – Это было для Конана новостью. – Чем вознаградит?
– Даст душу. Сделает человеком.
– А зачем? – Киммериец в удивлении уставился на бледно-серое лицо Идрайна. – Пусть Кром нарежет ремней из моей спины! Не понимаю, зачем тебе становиться человеком?
– Так велела госпожа. Велела, чтобы я этого хотел. И я хочу, – тихо прошелестел голем.
– Ублюдок Нергала! Вот почему ты следишь за мной, словно портовая шлюха за толстым кошельком! Оберегаешь, чтобы заполучить награду? Свою вонючую душонку?
Идрайн ничего не ответил, равнодушно разглядывая то море, то небо, то трепетавшие над головой паруса. Они сидели на палубе рядом с лодкой, которых на «Морском Громе» имелось две: побольше, на четыре пары гребцов, и поменьше, на два весла. Обе эти лодки были надежно укреплены в пространстве между мачтами; каждая, как успел проверить Конан, могла идти под парусом, и в каждой хранился небольшой запас продовольствия и пресной воды. Насчет этих суденышек у киммерийца были свои планы.
Серокожий исполин сменил позу, опершись спиной о борт лодки. Два десятка полуголых горбоносых зингарцев, работавших с парусами, старались не смотреть в его сторону – слуга аргосского купца Кинтары внушал им необоримое отвращение и ужас. Охотней всего эти смуглые молодцы проткнули бы серокожего стрелами да скинули за борт; но капитан, дом Гирдеро, не велел пока что трогать эту тварь из гирканской тундры, и моряки подчинились. Для своего экипажа Гирдеро был богом и королем – и на борту «Морского Грома», и на твердой земле.
Но у Идрайна было совсем иное мнение о капитане.
– Не нравится мне этот Гирдеро, – опять пробубнил он, навалившись спиной на лодку. Суденышко дрогнуло под его напором и закачалось.
Конану Гирдеро тоже не нравился. Этот зингарский петух был заносчив, высокомерен, хитер и скуп; за пять дней плавания он ни разу не пригласил купца из Мессантии к своему столу, не оказал почтения, не угостил добрым вином, не удостоил беседой. Не дал даже пары штанов и рубахи, хоть запасов на «Морском Громе» было с лихвой! Правда, двум потерпевшим кораблекрушение мореходам выделили каюту, крохотную вонючую каморку в задней части трюма, но Конан считал, что его золотая цепь стоит большего. Пусть не беседы с гордецом капитаном, но приличной одежды, пищи и вина – безусловно! А его поили жидкой кислятиной, словно последнего из гребцов! И каморка, куда сунули их с Идрайном, слишком походила на тюремную камеру.
Нет, Гирдеро ему определенно не нравился. Не только из-за своей жадности и неких непонятных планов, которые капитан строил насчет спасенных, но и потому, что заносчивый зингарец властвовал над телом Зийны. Эту светловолосую стройную девушку Конан заметил еще с берега, а поднявшись на борт, с искусно разыгранным удивлением поинтересовался, кто же она.
– Моя рабыня, – коротко ответил Гирдеро. – Подстилка!
Но киммериец полагал, что Зийна достойна большего. Она была красива, и красоту ее не портили даже синяки на руках, плечах и шее – следы ночных ласк Гирдеро; она казалась неглупой и, видимо, получила неплохое воспитание; наконец, она не имела никакого отношения к колдовству! Последнее в глазах Конана являлось едва ли не самым важным обстоятельством, ибо на Острове Снов, вкушая блаженство в объятьях рыжей ведьмы, он никогда не забывал, с кем имеет дело. А потому подумывал и о других женщинах, пусть не столь прекрасных и могущественных, зато не способных обратить его в кабана или отправить на край света, в Ванахейм, в замок стигийского чародея. Впрочем, памятуя о гибели своей «Тигрицы» и неотомщенном экипаже, он не возражал против Ванахейма, но вот перспектива сделаться кабаном или медведем его никак не устраивала. С присущей варварам инстинктивной мудростью Конан чувствовал, что сегодня он мил зеленоглазой Дайоме, а завтра – не мил; что же случится послезавтра?
Словом, если б он мог выбирать между Дайомой и Зийной, между женщиной-колдуньей и женщиной-рабыней, то колебался бы недолго. К тому же у Зийны были такие прекрасные волосы, светлые и пушистые, такие голубые глаза, такие полные груди! Конечно, Белит, его возлюбленная, погибшая в Черных Землях, была еще краше, еще желанней, но у Зийны имелось важное преимущество и перед ней: Зийна была жива. И близка – только руку протяни!
В первый же день, сбросив куртку и пояс в своей каморке, Конан выбрался наверх и пару раз улыбнулся девушке. На большее он не рискнул, ибо за ним мог следить не только Гирдеро, но и рыжая колдунья, владевшая магическим зеркалом. А потому следовало проявлять осторожность; и Конан, улыбнувшись Зийне в третий раз, занялся кислым вином и морскими сухарями. Он съел и выпил все, что дали им с Идрайном на двоих, ибо голем, к счастью, не нуждался в пище.
На второй день Зийна улыбнулась ему в ответ и с нескрываемым интересом начала разглядывать мощные плечи и мускулистый обнаженный торс Конана, посматривая и в синие его глаза. Было раннее утро; гребцы и воины спали на нижней палубе, парусная команда висела на реях, Гирдеро еще не выходил из своей каюты. Момент показался Конану вполне подходящим, чтобы выразить расположение прелестной девушке. Ущипнув ее за тугое бедро, он спросил:
– Похоже, ты из Немедии, детка?
Немедия, особенно Бельверус, ее столица, славилась статными светловолосыми девушками, но тут Конан ошибся: Зийна покачала головкой, шепнув:
– Нет, господин, из Пуантена.
Что ж, и в Пуантене встречаются белокурые красотки с голубыми очами, хоть там это редкость! Конан уже собирался продолжить разговор, но тут заметил, что голубые очи Зийны словно бы подернулись пеленой, а по щекам ее катятся слезинки. Вероятно, память о родине расстроила наложницу Гирдеро; Пуантен и в самом деле был прекраснейшей из аквилонских провинций, невосполнимой утратой, достойной того, чтобы ее оплакать.
Протянув руку, киммериец вытер слезы девушки и ласково погладил ее по волосам. Теперь он сожалел, что коснулся ее бедра фривольным и грубоватым жестом: Зийна явно не относилась к числу продажных шлюх и не заслуживала подобного обращения. В этой девчонке чувствовалась порода! И в манере держаться, и в негромком чистом голосе, и в горделиво-покорном и печальном выражении лица. Негоже этой белой курочке оставаться подстилкой под зингарским петухом, решил Конан, и вдруг сообразил, что она целует его руку.
– Ты добр ко мне, господин…
Он снова погладил ее по волосам и раскрыл было рот, чтобы молвить пару сочувственных слов, но внезапно ему показалось, что кто-то стоит за спиной. Конан наклонился, шепнул: «Иди, малышка. Завтра, здесь, на рассвете…» и подтолкнул Зийну к двери капитанской каюты. Дождавшись, когда она исчезнет, киммериец медленно обернулся – перед ним маячила каменная физиономия Идрайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41