– Это не обзор – просто дань уважения, мы лишь упомянем его произведения в контексте.
– И ты хочешь, чтобы это написал Чарльз Мэнсон? – Она хмурится. – А если ему не понравится моя правка?
– Простите меня, – встревает Мойра – она редактирует раздел технологий, всегда одета в нечто фиолетовое с длинными рукавами. – Для нас будет писать всемирно известный убийца?
– Даже два. Если считать некролог Пи-Джея, – вступает Дэн, редактор отдела ночной жизни – синяя кепка, оранжевая толстовка, претенциозная усмешка интеллектуала.
– Это не обсуждается, – напоминаю я своим сотрудникам. – Никто из вас не в состоянии найти или придумать захватывающую историю, и уж если я умираю от скуки, читая журнал, то можете себе представить реакцию читателей.
– Вот когда Пи-Джей…
– Пи-Джей здесь больше не работает. И я не намерена повторять его ошибок – с ленью, постоянными реверансами и уступками сотрудникам. Теперь я здесь главная. Прошу прощения, если Чарльз Мэнсон оскорбил твое чувство прекрасного, Кэтрин, и если я оскорбляю твое, Дэн, но с этого момента будем действовать так, как я считаю нужным.
– Но Дмитрий…
– Дмитрий – не ваша забота, с ним я сама разберусь. Хотите – уходите, хотите оставайтесь, честно говоря, мне без разницы. Успешный журнал отражает взгляды его редактора и опережает свое время. Это не мания величия, я хочу сделать культовое издание из этой третьесортной «Ярмарки тщеславия». – Я улыбаюсь. – А теперь Рейк поведает, какая музыкальная звезда собирается подать на нас в суд в следующем месяце.
Пока Рейк, наш музыкальный редактор, которому на ухо наступил слон, поглаживая себя по небритому подбородку, принимается перечислять певцов, чьи имена для меня пустой звук, а сексуальные привычки не представляют ни малейшего интереса, Дон Ричард толкает Кэтрин. Потом стучит мизинцем по ее плечу, она пытается сбросить его руку, но Дон не унимается, наконец она разворачивает стул и спрашивает:
– Что тебе?
– Ничего.
– В чем дело, Дон?
– Да неважно. – Он хмурится. – Ах да, у тебя есть гель для укладки? Волосы, – он показывает на свою белокурую голову, – торчат, как щетина на обувной щетке.
Кэтрин качает головой, прижимая к груди свою плотно набитую сумочку:
– Не дам, пока не вернешь мой крем для рук и подводку для глаз.
Дон Ричардc у всех нас таскает косметику. Если у меня что-то пропадает, я первым делом ищу в его столе.
– А ты у Глории попроси гель. Или у Дэна.
Пока Кэтрин внимательно слушает Рейка, Дон Ричард залезает в ее сумку и вытаскивает расческу.
– …мы столкнулись с реальной проблемой, Глория. Но мы сможем протащить малость наркоты к ней в клинику. Наш репортер проделывал это и раньше с другими музыкантами. Вопрос в том, согласится ли она вмазаться прямо при нем? Теперь, когда она якобы заново родилась…
Я понятия не имею, о чем мы говорим и зачем, и это наводит меня на мысль, что пора бы пообедать.
– Объявляется перерыв, – говорю я.
– Но мы еще не обсудили…
Опять Дэн. Ночная жизнь в Сан-Франциско настолько скучна, что обсуждать его раздел практически невозможно; его ни разу и не обсуждали на моей памяти.
– Перерыв, Дэн, пойди купи себе сэндвич.
Я собираю бумаги. Дэн и Кэтрин ворчат друг на друга, к ним присоединяется Мойра. Мы с Рейком выходим последними. Он идет за мной по коридору. Его лосьон после бритья пахнет пряно, словно пирог с тыквой.
– Дэн ничего не понимает, – пытается он завести разговор.
– Дэн?
– Все эти слухи. Не представляю, как ты это выносишь. Вроде той заметки в «Нэшнл Инкуайрере».
– А что было в «Инкуайрере»?
– На первой полосе. Ты что, в магазин за продуктами не ходишь?
– Заказываю на дом. – Рейк замолкает, я напоминаю: – Так о чем они написали?
– Они фотографии опубликовали. Заявляют, что расчленение произведено в точности по учебнику, за исключением…
– Перелома ключицы. Так бывает, Рейк – люди годами с этим живут, даже не замечая перелома.
– Гм, нет… За исключением того, что сердце было вырвано и частично обкусано.
– Какая гадость. Скажи честно, я похожа на каннибала? – Я откидываю волосы с лица.
Но Рейк не улыбается. Он уставился на меня, точно у меня пятно на блузке. Или нож в руке.
– Перелома ключицы?
7
Я просматриваю груду почты, поднимаясь по лестнице и нащупывая ступеньки носками туфель. Обширной переписки я не веду, но в этот раз получила огромное количество рождественских открыток в больших красных конвертах. По большей части – от бывших бойфрендов, некоторые теперь живут за границей, пишут они одинаковую чепуху, интерес представляют только иностранные марки: Жаль, что тебя здесь нет. Правда ли то, что о тебе писали в «Экономисте» на прошлой неделе? Я всегда знал, что ты способна убить.
Войдя в квартиру, я швырнула портфель и налила себе вина. Невыдержанное «шардоннэ» отдает старыми тряпками. Подарок Пи-Джея, не помню уж по какому поводу.
Расстегнутое пальто соскальзывает на пол. Я добрела до кухни, раздраженно порылась в шкафах, изучила содержимое полок, поставила чайник.
Расставила открытки на холодильнике в алфавитном порядке, по фамилии отправителя, а потом выбросила поздравления от тех, кто, как я считаю, меня больше не любит. Завтра сочельник. Вся планета уже на каникулах: журнал закрыт на уик-энд, агенты Броди и Эммет проводят праздники дома, помогая своим мамочкам толочь картошку и готовить жаркое. Я устала. Приготовление чая отняло у меня последние силы.
Со мной такое иногда бывает, последнее время все чаще. Я привыкла сидеть дома. Я привыкла не отвечать на телефон и звонки в дверь. Поутру я вру звонившим, что развлекалась в городе. Я не рассказываю им о сотнях прочитанных книг, страницы придавлены солонкой и мельницей для перца, испачканы пастой и кьянти. Не очень-то здорово быть женщиной и редактором, образование не так уж много значит.
Никто никогда не посвящал меня в тонкости феминизма, поэтому меня восхищают другие женщины: привычка формулировать каждый ответ так, точно это потенциальный вопрос, каждый вопрос – точно это потенциальное оскорбление, а каждый выпад – точно это потенциальное оправдание. Люди не желают играть со мной, потому что знают: я стремлюсь победить любой ценой, а это против правил, и лишь когда я ловчу, это всех устраивает, и мне удается людей к себе располагать. Меня восхищают женщины, но лишь мужчинам я проигрываю по всем пунктам. Если бы у меня были какие-то принципы… Но у меня нет четких принципов, у меня есть только я, а знаю я только свои сиюминутные желания – маленькое черное платье и должность главного редактора. Я не боюсь добиваться своих целей. Меня повсюду цитируют: вот что означает быть женщиной, подозреваемой в убийстве. Мои высказывания и фотографии напоминают мне о том, что я – особенная. Для Эмили и Дейрдре это просто забава. Для ФБР это улики. Для папочки – извращенная форма, которую принимает моя аморальность. А для меня, возможно, – начало новой жизни.
Сегодня я готовлю капеллини в песто. Еще только девять вечера. Я слышу, как звонит телефон. Папочка пытается дозвониться. Он не может подождать до завтрашнего вечера. Оставляет сообщение. Просит с ним встретиться. Когда паста закипает, я открываю холодильник – тесное пространство, забитое алкоголем и моей любимой едой: козий сыр, корнишоны, мараскины. В морозилке – водка и лед. Дейрдре недавно принесла мне пинту замороженного кофейно-сливоч-ного йогурта, мы его еще не пробовали. Я достаю его с полки, приподнимаю крышку, ковыряюсь ложкой.
Выключаю плиту, паста лишь наполовину сварилась, какое расточительство.
Валяюсь на кровати, зачерпывая ложкой замороженный йогурт и отправляю его в рот. Открываю книгу: я решила перечитать «Преступление и наказание», поскольку все вокруг твердят, что я должна почерпнуть оттуда что-то для себя.
Я так и не разделась. Притаскиваю бутылку «шардоннэ». Простыни подо мной нагреваются, в блузке и чулках становится жарко.

II. Препарирование колена
Опустите вертикальный разрез вдоль средней линии задней поверхности бедра от нижней ягодичной складки до точки, находящейся на 3 дюйма ниже тыльной стороны коленного сустава, где соедините его с поперечным надрезом, выполненным в направлении от внутренней стороны ноги к наружной. Второй поперечный разрез сделайте между нижней и средней третями бедра.
«Анатомия Грея»

1
В этом году Стюарты разливают рождественский эль из гигантской праздничной чаши для пунша в зеленые вычурные стеклянные кубки. На папочке костюм от «Армани», на мне – от «Валентино». Люди говорят нам комплименты: дескать, мы прекрасно смотримся в паре.
Сочельник у Стюартов – в духе романтических фицджеральдовских представлений о роскоши. На мистере Стюарте бархатный смокинг винно-красного цвета, лацканы широкие, как диапазон колебаний настроения Зельды, а на миссис Стюарт наверчено что-то похожее на занавески из гостиной. Стюарты живут в Сан-Франциско, на Бродвее. Их дом – не больше других в округе, но почему-то выглядит солиднее. Как большинство заслуживающих упоминания домов в Сан-Франциско, он был построен сразу после землетрясения. Уже третье поколение Стюартов живет в Сан-Франциско.
– Вы, должно быть, Глория Грин. – Папочка ушел наполнять мой кубок, а рядом возник Брайан Эдвард Рид-Арнольд. Брайан – один из бесконечной вереницы стюартовских племянников, лет двадцати пяти, привлекателен, в стиле мальчиков из яхт-клуба. Один из тех людей, с которыми легко говорить и о которых столь же легко забываешь.
– Я читал о вас все.
– Мы не знакомы.
– Вы прекрасны.
– Да-да. Спасибо.
– Я занимаюсь слиянием предприятий.
– Что-то в духе восьмидесятых? – Я посмеиваюсь над ним. – И как, слили что-нибудь интересненькое в последнее время?
– Работал с «Алгонкином»… – Конечно же, «Алгонкин», один из самых легендарных журналов в стране, а может, и в мире, известный своими рассказами на двадцать пять тысяч знаков о поэзии, ботанике и цинке. Десятки лет был убыточным.
– Арт Рейнголд купил его больше трех лет назад. Вы ведь в курсе?
– Я не так давно в издательском бизнесе… Они уже набрали редакторов для «Алгонкина»? Арт должен нанять меня, серьезно.
– Интеллектуальная элита и преступный элемент?
– Преступный элемент?
– Я думал, вы обещали исповедаться. Если пресса правильно все представила.
– Они все переврали нахрен. «Ньюсуик» вырезал всю иронию.
– В новостях сказали, что арест неминуем. Вы здесь прячетесь?
– Прячусь? Все знают, что мне нечего скрывать, и я не собираюсь прятаться. Я – знаменитость.
Папочка, заметив, что я начинаю раздражатся, подошел и обнял меня за талию. Я представляю его Брайану – улыбающегося, обворожительного.
– А каким направлением медицины вы занимаетесь, доктор Грин?
– Восстановительная хирургия.
– Пластическая, – уточняю я.
Папочка пристально смотрит на меня, но молчит.
– Вот поэтому все женщины здесь похожи друг на друга. – Я широко показываю рукой. – Они все похожи на меня.
Папочка, перекраивая лица других, использует меня как образец. Высокие скулы, тонкие губы и мягкие черты стали подозрительно часто встречаться в минувшем десятилетии среди безвозрастного стюартовского общества. Мой нос, прямой, короткий, чуть вздернутый, придающий мне заносчивый вид, тоже весьма популярен.
– Так вы муж Глории, – говорит Брайан.
– Папочка – мой отец. – хихикаю я. – Почти одно и то же.
– Простите?
– Мы безумно влюблены друг в друга.
Я целую папочку в щеку, а затем прячусь от них обоих. Меня находят другие гости, становится многолюдно, я рассказываю байки о своей преступной жизни:
– ФБР в основном составляет протоколы. Я не желаю, чтобы меня допрашивали в их душных кабинетах, поэтому обычно предлагаю им пойти куда-нибудь выпить кофе или хотя бы чаю. У одного следователя аллергия на кофейные зерна.
– А вы бывали в «Чайном доме» в Филл-море? – спрашивает меня Билки – она на пятом месяце беременности и потому в суровой социоалкогольной завязке. – Я теперь только туда и хожу, с друзьями из «Клуба спасения кокер-спаниелей».
Фрэнси громко шикает на нее. Пока Билки не забеременела, они были настолько похожи, что прежде чем начать говорить, ей всякий раз приходилось представляться. Никто из этих людей никогда не бывал под подозрением, да и вряд ли когда-нибудь окажется. Они находят мою жизнь бесконечно забавной – не могу себе представить, чтобы кто-то из них был способен на убийство и совершил его.
Папочка вновь находит меня. В столовой у Стюартов играет оркестр. Квартет исполняет медленные джазовые композиции. Мы с папочкой переходим от одной компании к другой, точно пролистываем страницы глянцевого журнала. Мебель сдвинута, комната приготовлена для танцев, мы танцуем.
Я дразню папочку, делая вид, что засмотрелась на что-нибудь, но когда мы вальсируем, его тело идеально сливается с моим, и кажется так естественно, что из всех мужчин на свете именно он – мой отец. Мы танцуем, и биологическое совпадение идеально. Как другие находят привязанности среди абсолютно чужих людей?
Моя голова – собой нечто непостижимое, мои мысли – электрические импульсы, они жалят веки, когда я моргаю. Я, конечно, никакая не алкоголичка, но считаю, что опьянение в таких ситуациях помогает. Я просто хочу выпить со следователями: они все задают одни и те же вопросы, будто я лучше них помню уже сто раз произнесенные ответы. Наверное, я слишком упряма. Слишком много думаю. Я слишком много говорю и все время – не то, что следует. Алкоголь – интеллектуальный анестетик. Мне говорят, что пьяная я привлекательнее. Мерзкие зазубренные лезвия исчезают. Только напившись, я могу сбежать от желаний, наличия которых у себя даже не предполагала. Только напившись, я становлюсь настоящей собой.
Квартет играет «Не сиди под яблоней». Папочка ведет меня по танцполу. Мы кружимся и кружимся, пока не подают завтрак.
2
Агенты Броди и Эммет застают меня в старых джинсах и толстовке с эмблемой колледжа. Немытые волосы спрятаны под беретом. Сегодня суббота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26