– А если говорить о результатах, то не добилась того, чего хотела.
– Я вовсе не думал, что ты получила эту бумагу в постели, – сказал Тристан, словно это было самой естественной вещью на свете.
Мари удивленно вскинула брови:
– Нет?
– Нет. Я же сказал тебе в «Белль Этуаль», что люблю тебя и верю тебе. Хороши были бы любовь и вера, если бы при первой же опасности я бы усомнился в тебе!
От такого признания у молодой женщины подкосились ноги. Он верил ей. Он не считал поездку в Версаль камнем преткновения между ними.
– Я даже не поблагодарил тебя за то, что ты сделала, дабы спасти меня от виселицы, – продолжал Тристан.
– Это и не нужно. Мои действия были продиктованы эгоизмом. Я пока не готова увидеть тебя на виселице. У меня впереди еще столько лет, и я хочу, чтобы все это время ты был рядом. Ты нужен мне, Трис, – страстно сказала Мари. – Я нуждаюсь в тебе куда больше, чем когда-либо будет нуждаться «Мимоза».
Она подошла к мужу и положила руки ему на плечи:
– Люби меня. Живи со мной.
– Но «Мимоза»… Что будет с ней…
Мари приложила палец к его губам:
– Речь идет о тебе, Трис. О твоей жизни. Не о «Мимозе». Не о Трое. Только о тебе. Не думай всегда о других. Хоть раз подумай о себе.
Он открыл рот и кончиком языка провел по ее пальцу. Она затаила дыхание и прильнула к нему.
– Так лучше? – спросил Тристан с горящими глазами, в которых она наконец узнала взгляд того человека, которым он был до того, как их разлучили. Это дало Мари надежду, что ей удастся убедить мужа в том, что еще не все потеряно.
– Да, но этого недостаточно. Поцелуй меня, – попросила она. – Мы и так уже слишком много говорим.
Губы Тристана прижались к ее губам, едва она успела договорить. Чувства молодой женщины так неожиданно прорвались, что слезы побежали по щекам, пока она отвечала на его поцелуй.
– От беспокойства за тебя я стал почти сумасшедшим. Я знал, что ты совершишь какое-нибудь безумие, чтобы помочь мне, и каждый день молился, чтобы тем самым ты не погубила себя, – прошептал де Рассак, затаив дыхание.
– Ты это знал?
– Ты не будешь сидеть сложа руки в замке и не примешь от судьбы ответа «нет». Это твоя вторая натура.
– Я не приму «нет» и от тебя, Трис, – тихо сказала Мари. – Давай уедем вместе. Я знаю, что не смогу заменить тебе «Мимозу», но в наших силах построить вторую «Мимозу» там, где мы захотим. Никто не сможет запретить нам поддержать связь с Троем. Никто не сможет запретить ему посещать нас. Отъезд – это не конец, это начало.
Тристан вздохнул:
– Мне стоит большого труда не поддаться твоим уговорам, если ты каждым сантиметром своего тела доказываешь, что жизнь еще так много может мне предложить.
– Хорошо, – Мари бесстыдно потерлась о его бедра. – Пусть так и будет.
Его руки скользнули по юбкам жены назад, спокойно обхватив ее бедра:
– Ты не будешь презирать меня, если я выберу простейший путь? Если я не стану бороться за свою честь?
Мари закатила глаза, подавила горький смешок и серьезно сказала:
– Ты будешь ненавидеть меня за то, что я – единственное, что осталось в твоей жизни?
– Если ты не ненавидишь меня за то, что «Мимоза» навсегда останется в моем сердце.
– Мужчина, которого я узнала, обладает большим сердцем. Там есть место и для «Мимозы», и для Троя, и для меня. И для всех воспоминаний, которые ты захочешь взять с собой.
Де Рассак схватил ее ладони и молча удерживал их в своих в руках. Мари безмолвно молила всех святых, которых вспомнила, чтобы его любовь и доверие к ней оказались достаточно велики, чтобы победить гордость и «Мимозу».
С бьющимся сердцем она ответила на взгляд Тристана и попыталась передать ему свою уверенность. Они могли это сделать, но решение он должен принять сам. Мари сказала все, что хотела.
Наконец Тристан выпустил ее ладони и склонился над посланием короля, которое так небрежно выронил. Он поднял его и в последний раз пробежал глазами содержание. Потом свернул и покрутил между пальцами.
Страх наполнил грудь Мари. Она почувствовала внутреннюю борьбу мужа и ждала его решения.
Тристан пристально смотрел на нее. В его глазах читалась такая тоска, что разрывалось сердце.
В конце концов он протянул ей свиток. Мари всхлипнула и схватила его дрожащими пальцами. Она не отваживалась спрашивать. В глазах молодой женщины блестели слезы.
– Десять дней – это немного, чтобы все устроить, – наконец сказал Тристан, и она облегченно вздохнула. – Так что давай больше не будем терять ни минуты.
Мари смахнула слезы, улыбнулась мужу и протянула ему руку. Через минуту они покинули подвал, и дверь за ними захлопнулась.
Эпилог
Жислен смотрела в окно салона, выходившего на тог, в ту сторону, где было море. В этот час отправлялся корабль, который должен был увезти Тристана. Она не плакала – слезы давно иссякли.
После того как Анри рассказал ей, что случилось, он пробыл у нее всю ночь. Брат, как мог, пытался утешить, осушить ее слезы. Его заверение, что он обеспечил Тристана деньгами и дал ему беспроцентный займ, ни в малейшей степени не ослабляло боль Жислен.
Где-то в глубине души она надеялась, что бывший возлюбленный вернется к ней, когда возбуждение от новизны, исходившей от Мари, пройдет. Или что она сможет, по крайней мере, видеться с ним по-соседски. Все это теперь стало невозможным. Тристан навсегда исчез из ее жизни. Ей остались лишь воспоминания и три дюжины его портретов, написанных ею со времени их разрыва.
– Почему ты так печальна?
Жислен услышала голос Жака, но не обернулась. Никто не сказал ему, что Тристан уезжает. Анри обычно не говорил с ним, а у нее самой не осталось сил. Высказать все вслух означало безвозвратно сделать это реальностью.
– Я не хочу, чтобы ты была грустной. – Граф подошел ближе и остановился рядом с-женой. – Вот, у меня для тебя кое-что есть.
Непроизвольно Жислен обернулась к нему. В его огромных лапах сидел котенок, едва ли больше яблока, и яростно шипел. Жак протянул его супруге с сияющей улыбкой:
– Теперь ты больше не грустишь.
Она посмотрела на котенка, но ничего не почувствовала. Боль не оставляла места для других чувств.
– Возьми его, Жислен. Смотри, какой он мягонький, – настаивал Жак.
– Может быть, позже, Жак. Отнеси его обратно, к его маме. – Больше всего на свете ей хотелось сейчас побыть одной.
– Тебе станет гораздо лучше, если ты возьмешь его и погладишь, – упорствовал граф, подчеркивая свои слова энергичными жестами. Разозленный таким обращением котенок впился своими крохотными зубками в большой палец Жака. Тот вскрикнул, раздался тихий, хруст… Шипение смолкло и головка котенка вяло откинулась набок. Из пасти торчал кончик розового язычка.
Жак уставился на свои руки.
– Нет, – прошептал он. – Нет, я этого не хотел. Опять…
Жислен медленно подняла голову. Как будто холодная ладонь погладила ее по спине.
– Опять? – тревожно переспросила она. – А что, это уже случалось?
Муж не смотрел на нее, только поглаживал пальцем маленькую головку котенка.
– Жак, я тебя о чем-то спросила, – резко сказала Жислен. – Отвечай мне.
– Ты будешь сердиться, – невнятно пробурчал он.
Графиня собрала все свое самообладание:
– Нет. Если ты расскажешь, что случилось.
– Я сделал это не нарочно, – он подергал мертвого котенка за ушко. – Правда. Я только не хотел, чтобы ты плакала.
– Что же ты сделал… ненарочно? – Жислен изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал спокойнее.
– На празднике у Анри. Я сбежал, потому что хотел в зверинец. Но там все было заперто, вот я и вернулся в зал, чтобы ты не заметила, что я уходил. Но тебя там не было. Ну, я и стал искать тебя. Ты говорила, что раньше любила ходить к павильону на холме. Я пошел туда. Но тебя и там не было. Я только нашел коробочку для пастилок Триса. Я хотел потом отдать ему. С холма я видел, как ты ругаешься с графом де Сен-Круа и как ты потом заплакала. Тогда я быстро спустился. Я хотел сказать ему, что он не смеет тебя злить, что я не хочу, чтобы ты плакала и была грустной…
Жак замолчал.
– И что случилось потом? – Сердце Жислен колотилось.
– Он засмеялся и назвал меня никчемным кретином, который недостоин даже выливать его ночной горшок. Он не пообещал мне, что больше не будет тебя сердить. – Жак снова замолк, опустив взгляд на мертвого котенка в своих руках. – Я хотел только потрясти его немного и попугать. Я-то ведь гораздо больше, чем он. Но он не перестал смеяться, и тут я сжал его шею. Только чуть-чуть, Жислен, правда, только чуть-чуть, но его лицо вдруг сделалось красным. Он упал, когда я его отпустил, и больше не шевелился.
– Почему же ты ничего не рассказал мне?
– Потому что тогда ты рассердилась бы на меня. Я ведь не должен был один бегать в зверинец. И я не знал, как мне сказать об этом, ну, о графе, ведь тогда бы ты опять отругала меня и больше не взяла с собой к Анри. Поэтому я сказал на следующее утро, что болен, и остался в своей комнате до нашего отъезда.
Жислен попыталась постичь услышанное. Ее муж убил графа, а Тристана за это отправили в изгнание. Уже второй раз Жак ломал ее жизнь.
– Ты сердишься на меня? Пожалуйста, скажи, что ты меня любишь. Я не хотел убегать, я не хотел ничего делать графу. – Он смотрел на жену умоляющим взглядом пятилетнего малыша, который разбил стекло.
Жислен боролась с собой. Суда Жак не вынесет. Обречь его на это, знать, что он находится в сырой камере, дожидаясь виселицы, и публично будет вздернут под издевки и выкрики толпы, она не могла. Это было бы равносильно предательству малолетнего, беспомощного ребенка. Она не способна так поступить с Жаком. Граф мертв, а Трис для нее потерян. Жребий брошен.
– Я не сержусь, Жак, мне приятно, что ты попытался защитить меня от графа. Но прежде, чем ты соберешься снова что-либо сделать, скажи мне или Ришару. Обещаешь?
Жак кивнул с такой готовностью, что его светлые кудри разметались:
– Да, обещаю. Если мы снова будем друзьями.
– Хорошо, Жак. Мы снова друзья. А у друзей часто бывают свои секреты, ты ведь об этом знаешь?
Он снова кивнул.
– Тогда то, о чем ты мне сейчас рассказал, останется нашей тайной. Никто, кроме нас двоих, не должен узнать об этом. Ты мне это обещаешь?
Его лицо просветлело.
– Да, Жислен. Теперь мы действительно друзья! У нас есть тайна! – ликовал он. Взгляд графа дю Плесси-Ферток упал на котенка, которого он все еще держал в руках. – Похороним его, Жислен? Я знаю одно местечко, там, под розами.
Она в последний раз бросила взгляд за окно. Потом взяла котенка в руки и погладила мягкую шерстку.
– Да, Жак. Пойдем, похороним котенка.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27