после победы начнется царство бегу­нов на земле, столицею же будет Новый Иерусалим, у Каспийского моря. Это пророчество разрешало вопрос доколе: разрешение давалось чисто реальное, без всяких атрибутов сверхъестественного антуража. Произойдет война бегунов с воинством антихриста, т. е. попросту с правительственной армией; но так как во главе бегунов будет сам бог на белом коне, то победа и достанется им - обычный мотив всех эсхатологических крестьянских ре­волюций. Клич был сделан, и бегуны заранее потянулись к Каспийскому морю, в астраханские степи.
Но в «Разглагольствии» не решается вопрос об уст­ройстве будущего царства. Каков будет его социальный строй? Мы видели, что в проповеди Евфимия были ком­мунистические мотивы, основанные на том, что «все по­требное» богом отдано людям в общее владение. Прак­тика бегунства мало благоприятствовала восстановлению этой божественной заповеди; но отдельные попытки были, и они появились опять-таки в XIX в. Один настав­ник, Василий Петров, крестьянин Костромского уезда, выступил в некоторых ярославских и вологодских «при­станях» с проповедью коммунизма. Он громил собствен­ность, и в особенности денежные капиталы, ибо деньги заклеймены печатью антихриста; пользуясь своей вла­стью, он обращал личное имущество странников в общее достояние общины. Эта попытка осуществить коммуни­стический идеал Евфимия осталась совершенно одино­кой, ибо в практической жизни бегунов для нее не было подходящей почвы - у настоящих бегунов никакой соб­ственности вообще не было, а странноприимцы нисколько не склонны были расставаться со своею. Но проповедь Петрова все-таки чрезвычайно характерна, как показа­тель новых веяний в крестьянской реформации. Полно­стью эти веяния сказались не в бегунстве, а в двух дру­гих крупных сектах - духоборчестве и молоканстве, к которым мы обратимся несколько ниже.
ХЛЫСТОВЩИНА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII в.
В бегунстве получила дальнейшее развитие лишь одна сторона той крестьянской реформации, начало которой положила вторая половина XVII в. Как мы видели, отреченне от мира, в котором царит антихрист, соединялось с жаждой искупления; отсюда эпидемия самосожжений, не прекращающаяся и в XVIII в., вплоть до его конца. С другой стороны, уже в XVII в. мы видели попытки ис­кания нового откровения при помощи очень старых спо­собов общения с божеством в виде хождения по кругу, или «беснования». И то и другое течение в крестьянской реформации XVIII в. не только не прекратились, но полу­чили новое развитие; мало того, реформация идет вширь, захватывая, как мы видели уже на примере бегунства, также и мещанство. В особенности с новой силой возни­кают стремления найти новое откровение, стремления, опиравшиеся, как мы увидим, на иные элементы кресть­янства, чем бегунство, и получившие распространение также среди городского населения. Старое откровение, на которое опираются торжествующие победители, от­кровение писаное, закостенелое, застывшее в догматизме, отвергается угнетенными как оправдание зла в мире, нечто фальшивое и неверное. Извращение откровения может означать близость конца мира - так этот факт толковался в конце XVII в. Но по мере того как жизнь показывала ошибочность эсхатологических расчетов, приходилось, отбросив старое откровение, искать новое. Чтобы найти его, надо вступить в общение с божеством, которое может дать такое откровение. Способ общения с божеством был давно известен нашему крестьянству, как и его социальным собратьям всех времен и народов.
Ди­кие пляски пророков и дервишей, ночные оргии орфиков, сошествие «духа» на христиан первоначальных общин, оргии анабаптистов, верчения «лжепророков» Стоглава и радения наших хлыстов и скопцов XVIII в. - явления одного и того же порядка.
Секта хлыстов, или хлыстовщина, получила это на­звание от ее наблюдателей и врагов; вероятно, слово «хлысты» является искажением слова «христы», так как сектанты, как мы сейчас увидим, считали своих руково­дителей новыми христами. Сами сектанты называли себя людьми божиими, но это название не получило широ­кой известности и распространения. Первое официаль­ное дело о хлыстовщине относится к 1716-1717 гг., но несомненно, что секта появилась много раньше. Уже к этому времени среди хлыстов сложились легенды о нача­ле секты, относившие ее возникновение к XVII в. Когда при царе Алексее упала вера и благочестие на земле и люди стали спорить, как и по каким книгам можно спа­стись, нашлись умные люди, которые заявили, что ника­ких книг не нужно, а надо позвать самого господа бога, чтобы он сам указал путь ко спасению. Стали умные люди кликать:
Господи, господи, явись нам, господи,
В кресте или в образе,
Было бы чему молиться и верить.
Но вместо появления нового бога в виде креста или иконы раздался из-за облаков в ответ голос:
Сойду я к вам, бог, с неба на землю,
Изберу я плоть пречистую и облекусь в нее,
Буду я по плоти человек, а по духу бог.
И вот совершилось неслыханное чудо: в 1645 г. (!) в Стародубской волости, в приходе егорьевском, на гору Городину (в Ковровском уезде Владимирской губернии) сокатил на землю на огненной колеснице окруженный ангелами и архангелами сам господь Саваоф и вселился в пречистую плоть крестьянина Данилы Филипповича. Судя по тому, что этот Данила, как говорят другие хлы­стовские предания, был беглым солдатом из крестьян Юрьевского уезда, начало секты надо в действительно­сти относить не к середине, а к концу XVII в., к петров­ской эпохе. Это подтверждается также легендой о пер­вых шагах Данилы, которая могла возникнуть лишь после Никона. Легенда говорит, что первым делом Да­нила собрал все книги в куль и бросил их в Волгу, зая­вив, что никаких книг, ни старых, ни новых, не нужно, нужна только
Книга золотая,
Книга животная,
Книга голубиная -
Сам сударь дух святой.
Так был установлен основной догмат хлыстовщины. В двенадцати заповедях, которые якобы дал людям Да­нила, тот же догмат формулирован следующим образом: «Аз есмь бог, пророками предсказанный, сошел на землю для спасения душ человеческих: нет другого бога, кроме меня» (1-я заповедь); «нет другого учения, не ищите его» (2-я заповедь) и «святому духу верьте» (12-я заповедь). Другого бога, кроме Саваофа, воплотивше­гося в Даниле, нет, но его сын, Христос, воплощается постоянно. Первый Христос был Иван Суслов, из оброч­ных крестьян Муромского уезда; о нем ходили также многочисленные легенды, перерабатывавшие мотивы из библейской истории рождения Исаака и, конечно, еван­гельской, - у Суслова было и 12 апостолов, и богородица «девица краснолична», он был распят на Красной пло­щади, но воскрес и явился своим последователям в селе Пахре, его второй раз распяли, он опять воскрес и воз­несся на небо. Но о Суслове мы имеем также сведения и чисто исторического характера. О нем упоминает в своем «Розыске о брынской вере» Дмитрий Ростовский. По словам Дмитрия, Суслов называл себя Христом, имел «корабль» (хлыстовскую общину) в селе Павлово-Перевозе на Оке в 60 верстах от Нижнего и оттуда ездил для проповеди вниз по Оке и по Волге. Судя по следствен­ному делу 1733 г., Суслов в первых годах XVIII в. жил также в Москве, имел торговлю в Масляном ряду и уст­раивал в своем доме хлыстовские радения. За Сусло­вым явился, как говорит хлыстовская легенда, второй Христос, Прокопий Лупкин, а за Лупкиным - множество других.
Со времени Лупкина история секты выходит из об­ласти исключительно хлыстовской традиции и освеща­ется уже документальными данными. Лупкин был аре­стован по первому делу о хлыстах, возникшему в 1716- 1717 гг.; из дела видно, что этот Христос был из стрель­цов, был сослан после бунта 1689 г. в Нижний, стал зани­маться торговлей, затем, по-видимому, переехал под Углич и там в монастырской деревне Харитоново держал «корабль», к которому принадлежали 21 человек монас­тырских крестьян, арестованных вместе с Лупкиным. В 1725 г. официально доносили о появлении на Дону Христа Агафона, из казаков, с 12 апостолами и богома­терью. В 1732-1733 гг. в Москве по доносу разбойника Караулова возникло и разбиралось большое дело о хлыс­тах, по которому привлекались «разных чинов люди», в том числе несколько монахов и монахинь московских монастырей, три московских купца и несколько десятков крестьян, из коих часть монастырских; по этому делу трое обвиняемых было казнено и 116 человек были биты кнутом и сосланы в Сибирь и в отдаленные монастыри. Однако эта репрессия не остановила развития секты, и в 1745 г. по доносу сыщика Ваньки Каина возникло в Москве новое огромное дело о хлыстах, тянувшееся до 1752 г. Следствие открыло ряд хлыстовских общин не только в Москве, но и в Петербурге, в Ярославской, Вла­димирской, Костромской, Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, Тверской и Вологодской губерниях. Было привлечено 416 человек, в числе которых 68 монахов и монахинь, 7 беглых клириков, 17 мещан и купцов, 284 кре­стьянина, из них 135 монастырских, 75 дворцовых, 74 по­мещичьих, один дворянин - капитан Смурыгин - и 33 лица неизвестного звания и местности. В качестве «главного начальника ереси» привлекался московский купец Сапожников, а в качестве Христа фигурировал юродивый проходимец Андрей (Андреян) Петров. Дело закончилось также суровыми репрессиями, хотя казнен никто не был, 62 «учителя и пророка», в том числе 28 женщин, были наказаны кнутом и сосланы на при­нудительные работы, монахов и монахинь разослали по дальним монастырям, а крестьяне частью были биты кнутом и также сосланы на принудительные работы, ча­стью были отданы в солдаты и матросы; 47 человек были отпущены на свободу без наказания. Со времени Пет­ра III и Екатерины II преследования хлыстов прекраща­ются, и секте была предоставлена относительная свобода.
Как видно из этих данных, социальная база хлыстов­щины почти с самого возникновения секты была неодно­родна. Возникнув в крестьянской среде, секта очень быстро проникает в города, хотя, как показывают стати­стические данные по делу 1745-1752 гг., главным ее средоточием все же остается деревня. Москва дала всего 140 обвиняемых из 416, а из других городов всех вместе не более 10. В города секта проникла через оброчных крестьян - уже Суслов был, как мы видели, московским лавочником из оброчных крестьян; с другой стороны, те же крестьяне, но уже дворовые, из монастырских слу­жителей (25 человек по делу 1745-1752 гг.), разносили секту по монастырским деревням, и отсюда - преобла­дание в числе крестьянских последователей секты именно монастырских крестьян (по делу 1745-1752 гг. - 135 че­ловек из 284, т. е. около 47%). Если вполне понятно про­никновение секты в среду городских лавочников и ремес­ленников, то не так ясно, каким образом она заразила монастыри. Вероятнее всего, здесь играли роль два об­стоятельства. Монастыри в XVIII в., и особенно в первой его половине, были пристанищем всякого рода «бывших» людей, которые на 90% были так или иначе в своем прошлом связаны с крестьянством. Это одна сторона дела. Другая заключается в том, что секта распростра­нилась почти исключительно среди монахинь - из 68 мо­нашествующих, привлеченных по делу 1745-1752 гг., монахов было только 6, а все прочие были монахини и послушницы, причем два московских женских монастыря, Ивановский и Варсонофьевский, оказались целиком при­мкнувшими к секте во главе с игуменьями. Ниже мы увидим, что некоторые специфические черты хлыстовской обрядности отвечали именно психопатическим настрое­ниям женской части монашества, и тут лежит второй момент, объясняющий проникновение секты в монастыри. Что касается крестьянской части сектантов, то и она была неоднородна. Рядом с подлинным земледельческим кре­стьянством, которое, как мы знаем, именно в монастыр­ских деревнях было особенно задавлено и забито, мы встречаем и более зажиточных дворцовых крестьян, и крестьян таких сел, как Павлово и Ворсма Нижегород­ской губернии, где уже в XVIII в. существовала кустар­ная металлическая промышленность, встречаем также московских дворовых людей не только монастырских, но и помещичьих - челядь княгини Черкасской почти по­головно принадлежала к «кораблю» Андреяна Петрова. Пестрота составных элементов хлыстовщины отрази­лась самым ярким образом на идеологии секты. Возник­нув в крестьянской среде, идеология хлыстовщины сохра­нила в качестве основного тона крестьянский колорит, в особенности в области верований, не шедших далее примитивных воззрений крестьянской религии; но хлыс­товская легенда и мораль подверглись в городской среде соответствующей обработке и приобрели черты двойст­венности. Также и практика - обрядовая и организаци­онная сторона - в городских общинах окрашена некото­рыми специфическими чертами, отражающими те запро­сы, с которыми подходил к ним крепостной крестьянин, с одной стороны, и начинающий капиталист, с другой сто­роны. Эта пестрота и двойственность постоянно будут встречаться нам при анализе идеологии и практики хлы­стовщины.
Новое откровение, которого искала хлыстовщина, яв­ляется вполне твердым лишь в 12 заповедях Данилы, в которых содержатся практические правила элементар­ной морали, вроде запрещения кражи, блуда, пьянства, и предписания о дружбе, гостеприимстве и молитве. Ха­рактерно, что все это типичные требования бюргерской морали, в особенности запрещение кражи, блуда и пьян­ства и требование гостеприимства. Барщинному крестья­нину, находившемуся на положении раба, они чужды и не нужны, но на их соблюдении строил успех своего накопления оброчный крестьянин в городе. Начинающий капиталист всегда строг в требованиях для других и сни­сходителен к себе; поэтому он всегда за твердые правила, подкрепляемые угрозами там, где это нужно; и мы ви­дим, что за нарушение заповеди о запрещении воровства хлыстовская мораль грозит самыми страшными карами на том свете. Остальное содержание хлыстовского откро­вения, касающееся области верований, было текучим и по своим основным чертам было сходным с анимистиче­ской крестьянской идеологией;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71