Баруф кивнул и сказал осторожно:
- Ты бы побрился, Тилам.
- Пожалуй, - согласился я, усмехнувшись. Ох, не скоро мы перейдем на
"ты"! И еще я подумал, что мне не хочется покидать этот дом. Жалкий
домишко, убогий, но как в нем тепло...
Но все хорошее скоро кончается, и мы уже месим грязь на тропинке,
срезающей петли лесной дороги. Суил с Баруфом идут впереди, он что-то тихо
ей говорит, она помалкивает и кивает. А я за ними: сутулюсь, ежусь,
кутаюсь в отсыревший плащ, и на душе черт знает что. И раздражение, и
страх, и щекотливое любопытство.
- Тилам! - Баруф остановился, поджидая, - осторожней, ладно? Не
горячись. Если сможешь, вообще ни с кем не заговаривай.
Суил верно поняла мой взгляд и быстренько за меня вступилась:
- Ой, дядь Огил, зря! Говор-то у них не вовсе чистый, малость на
кеватский смахивает, да в городе оно не худо. Только вы, дядь Тилам,
больше на "ры" напирайте. Мы-то "ры" скоро говорим, а у кеватцев оно
шариком катается.
- Если "дядя", тогда "ты".
- Ладно, будь по-вашему. Только тогда уж дядя Тилар, оно привычней.
Огромный овраг лег на пути, и Баруф остановился. Стоял и глядел, как,
цепляясь за ветки, мы спускаемся вниз, а когда он исчез за кустами, я чуть
не вернулся к нему. Мгновенный холодный страх: вот теперь я один,
по-настоящему один в этом мире. И мгновенное облегчение: наконец-то я
один, по-настоящему один... сам по себе.
Перебрались через овраг, пошли по дороге, а потом лес расступился и
зажелтели поля.
- Не ко времени дождь, - сказала Суил. - Полягут хлеба, наголодаемся.
- А ты давно Огила знаешь?
- Да годков шесть, то ли семь, еще как отец был жив. Кабы не он, нам
с матерью да ребятами только по миру идти.
Вздохнула и замолчала, и мы перетаскивали на ногах грязевые пласты,
пока нас не обогнал чуть ползущий обоз. Три тяжело нагруженных повозки
прошлепали мимо, а четвертая остановилась.
- Не в город? - спросил небритый возница.
- В город, добрый человек, в город!
- Ну так лезьте, пока сборщик не приметил.
- Господь вас спаси! - сказала Суил и вспорхнула на скамеечку рядом.
Я кое-как устроился позади.
- Отколь едете?
- С Тобарских пустошей. Сено войску везем. Все выгребли, еще сам и
вези. Тьфу! - возница сплюнул в сердцах и вытянул без нужды хворостиною
лошадь. Та только кожей дернула, но не ускорила шаг.
- А вы откуда?
- С Малка, - быстро сказала Суил.
- Далеконько. Это же какая беда вас гонит?
- Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда забрали,
а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое. Оно и
выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.
- Да, девка, хлебнешь лиха!
- Что делать, мил человек, беда беду ищет!
К городу подъехали в сумерках, и Суил уверенно повела меня по
раскисшей улицы вдоль добротных заборов. Тяжелая калитка, мощенная камнем
дорожка, какие-то смутные постройки, длинный бревенчатый дом.
И опять нам открыла женщина.
- Суил, голубушка! - закричала она. - Вот радость-то! Ой, как
промокла!
- Я не одна, Ваора, - осторожно сказала Суил. - С дядей.
Многоопытные темные глаза меня изучили, насмешливая улыбка протекла
по бледным губам.
- Не больно-то дядя на тебя походит!
- Беда, коли б на мать-отца не походила, а что с дядей не схожи, то
не грех.
Ваора почему-то зашлась смехом, так, хохоча, и потащила девушку в
дом. Сделала несколько шагов, вернулась, поклонилась:
- Не прогневайтесь, добрый человек, на бабью дурость. Рада вам в дому
моем.
Вдвоем со служанкой они быстро накрыли ужин, потом она отослала
служанку и тихо присела рядом с Суил. Подперла ладошкой щеку, сидела и
молча смотрела.
- Чего это ты затуманилась, Ваора?
- А с чего веселиться?
- Что-то у тебя на дворе не так?
- А я мастерскую Атабу Динсарлу сдала, - она засмеялась негромко,
злобно. - Поднялся с войной ровно на доброй опаре - еще пятерых
подмастерьев взял. А я его и прижала. Три раза уходил... ничего,
воротился. Где ж ныне вольную мастерскую взять... со всем обзаведеньем...
Дикая злоба была на лице Ваоры; сузились и засверкали глаза,
выглянули из-под верхней губы мелкие зубки, и сразу она удивительно
похорошела. Тихо, коротко посмеиваясь, цедила сквозь зубы:
- Думал, оболтает меня, при расчете надует... не на таковскую напал!
Я Тасу, писцу из Судейского приказа, заплатила, он и написал договор... с
крючками. Еще до мяса его обдеру!
- Зачем, Ваора?
- А зачем он _т_о_г_д_а_ смеялся?
- Вольно ж тебе на погань душу тратить! В нем ли горе?
- А до тех-то мне не достать!
Постелили мне в узкой каморке, где едва помещалась кровать, и я мигом
разделся, закутался в одеяло и упал в темноту.
А когда я проснулся, в окошке стояла предрассветная муть. Лежал среди
скрипов и шелестов старого дома и думал, как же нам мало надо. Поел,
обогрелся, выспался - и все по-другому. Глядишь на вчерашний день из
сегодняшней дали и сам не веришь, что это было. И все вчерашние мысли так
глупы и мелки, словно их думал совсем другой человек. Я - но вчерашний,
недавний беглец из Олгона, где жизнь или смерть - самый естественный выбор
и жизнь человека - совершенный пустяк. Здесь, наверное, тоже, просто не в
этом дело. Есть Баруф. Уже не Имк, не Охотник, а только Баруф, и это тоже
немало. Я не верю, что он бы меня убил. Незачем ему меня убивать, если так
просто манипулировать мною. Как он легко заставил меня пойти! Ситуация, из
которой единственный выход. А я ведь ждал подвоха и был на стороже! Ладно,
очко в его пользу - я сам хочу пойти и увидеть своими глазами...
А дом просыпался. Прошлепали по коридору босые ноги, послышались
голоса. Один - недовольный принадлежал Ваоре. Я улыбнулся. Хозяюшка с
грешными глазами и грешной улыбкой. Неплохо, если б она пришла меня
разбудить...
...И опять мы плыли по загустевшей за ночь грязи. Пусто было на
улице, редкие прохожие хмуро мелькали мимо, и хмуро было лицо Суил. Темное
облако легко на ее лицо, и веки припухли, как от недавних слез.
- Ваора твоя родственница? - спросил я.
- Родней родни. Ее жениха и батюшку моего вместе казнили. Одиннадцать
их было - все дружки дяди Огила, - а для самого столб стоял с железным
ошейником.
- Прости, Суил.
- Да чего там! Тебе-то откуда знать!
- А Огил тоже тут жил?
- Нет, - ответила она чуть оживившись. - В городе. У него там дом
был. Краси-ивый! Меня раз отец водил. Ой, и удивилась я! Такой богатый, а
с отцом запросто. А теперь там кеватец живет. - Сказала - и опять
омрачилась.
Переулок вытек в улицу - широкую, разъезженную колесами. С одной
стороны она вытягивалась в дорогу, с другой - упиралась в надвратную
башню. Людей здесь было полно. Молчаливые и шумные, озабоченные и наглые,
боязливые и любопытствующие, в приличных тапасах, в гнусном отрепье или в
грязных пышных одеждах; каждый из них был сам по себе, и все они
составляли толпу, и она толкалась, галдела, вопила, раздавалась перед
повозками и жидко смыкалась за ними.
Очень странное ощущение. Все это словно меня не касалось; я был
только зритель - смотрел холодно и отстраненно непонятно кем снятый фильм.
Но утренняя сырость, брызги из-под колес, ошметки грязи, запахи, толчки,
превращали нелепый фильм в реальность. Я не мог признать истинность того,
что меня окружало, и не мог ее отрицать; я был, как во сне, меня вело,
несло, влекло, куда-то, я не знал и не хотел узнавать, что будет дальше со
мной.
Вместе с толпой мы втиснулись в жерло башни, кто-то прижал меня к
створке громадных ворот, и я едва не упал, заглядевшись на зубья поднятой
решетки.
В городе стало чуть легче. Старый Квайр изменился мало: те же серые,
слипшиеся дома, узкие улочки, бегущие к центру, к двум насупленным башням
дворца. Все, как спустя триста лет - но только на первый взгляд.
Мой Старый Квайр был обманом, ловушкой для туристов, и за древними
фасадами прятались лишь кабаки, рестораны, игорные дома и совсем
непристойные заведения. Днем его заполняла праздная любопытствующая толпа,
где кишели лоточники, зазывали и гиды, ночью, в угаре веселья, их сменяли
другие люди: проститутки, размалеванные юнцы, молодчики с ловкими руками.
Некогда мы с Миз тоже бывали тут, а потом сменилась мода...
Этот Квайр был жив. Плотный людской поток еле продавливался сквозь
щели улиц, женщины тащили с рынка сочную зелень и багровеющее мясо;
мальчишки штопором ввинчивались в толпу; возле лавок орали зазывалы;
повозки с громом и руганью прокладывали путь, почему-то не оставляли за
собой трупов.
Еле вырвались из толпы, свернули в узенький переулок. И снова улица -
ее я узнал. Улица святого Гоэда, а вот и храм: угрюмой серой громадой он
возносился выше башен дворца. Был он новехонький; блестели гладкие стены,
сияли крохотные стекла в узеньких окнах, пылал над входом золоченый
солнечный диск.
Однажды, еще до того, как меня отдали в школу святого Гоэда, мы
пришли сюда с матерью. В то время она со своей обычною страстностью
ударилась в веру и жаждала проповедовать и приобщать. Я, шестилетний
мальчишка, уставился прямо на диск, и она громким шепотом стала мне
объяснять:
- Как солнце одно, так и бог один. Солнце - око божие, чти его,
сынок.
- Я, конечно, тут же спросил:
- Мам, а бог - одноглазый?
Кажется, мы пришли. Дом был двухэтажный, темно-серый, и Суил
оглянулась прежде, чем постучать. Мы стояли и ждали, пока кто-то топтался
за дверью и пытался за дверью и пытался нас разглядеть сквозь узкую щель.
Наконец, дверь чуть-чуть приоткрылась.
- Чего надо? - спросил нас угрюмый старик.
- Нам бы господину купеческого старшину, сказала Суил.
- Станут биил Таласар с деревенщиной разговаривать!
- Коль так, передай господину, - Суил вытащила откуда-то крохотную
записку и отдала слуге. Тот только глянул - и спесь как рукою сняло.
- Сразу что не сказали, почтенные? Пожалуйте в дом, бог вам воздаст!
Я сразу узнал хозяина дома. Худощавый, легкий в движениях, немолодой
человек - но бликом пролетела по губам улыбка, вспыхнули и замерцали
глаза, и я понял: отец Равата.
- Счастлив видеть вас, досточтимые господа! Бог воздаст вам за
доброту!
- И вас пусть минуют лихие дни, - степенно сказала Суил. Очень
сдержанная и деловитая она была, словно оставила сама себя за порогом и
мгновенно стала кем-то другим.
- Вести идут так долго, - грустно сказал хозяин. - А благополучен ли
он ныне?
- Да, - спокойно сказала Суил, - и путник мой то вам подтвердит, он
видел сына вашего совсем недавно.
- Это правда, биил?..
- Бэрсар, - сказал я необдуманно и пожалел - отец мой весьма гордился
двадцатью поколениями нашего рода.
- Я знаю Бэрсаров, - задумчиво ответил отец Равата, - но...
Ну вот, надо врать.
- Меня вы знать не могли. Еще прадед мой покинул Квайр, чтобы
поискать счастье на чужбине. - Вы хотели меня о чем-то спросить?
И тут он накинулся на меня с вопросами о Равате. Это был жестокий
допрос, лишь убедившись, что я исчерпан до дна, он оставил меня в покое.
- Умоляю о прощении, биил Бэрсар! С той поры, как мор унес всех
любимых мной - жизнь моя в Равате. Надеюсь... друг его в добром здравии?
- Да, вполне.
- Господин купеческий старшина, - быстро сказала Суил, - нашего друга
интересуют новости.
- Понимаю, - ответил он задумчиво. - Присядьте, господа, прошу вас.
Думаю, дитя мое, - он поглядел на Суила, - вам не стоит уносить с собой
письмо?
Она кивнула.
Тогда запоминайте. Вчера я получил письмо от гона Сибла Эрафа,
секретаря главнокомандующего. - Таласар достал из потайного кармана
бумажную трубку, развернул и, дальнозорко отставил руку, заскользил по
письму глазами. - Так... Мгм... Мгм... Вот. "Спешу уведомить вас, мой
добрый друг, что и я, и все, о ком вы печетесь, находимся в добром
здравии. Думаю, вы уже извещены о первых победах наших доблестных войск. С
быстротой воистину чудесной трехдневным приступом взят Карур, твердыня
доселе почитавшаяся несокрушимой. В сем славном деле превыше всех
отличился отряд биралов неустрашимого доса Угалара, самолично
руководившего штурмом. Смею сказать, немного осталось в Квайре мужей столь
доблестных, ибо не доблести вознаграждаются в наши печальные дни.
К великому прискорбию столь великолепный в столице кор Алнаб в лесах
лагарских вдруг утратил свои воинские дарования. Первые победы он отметил
многодневным празднеством, в коем вынудил участвовать почти всех офицеров.
В то время, как они предавались веселию, армия, лишенная руководства и
испытавшая нужду в самом насущном, занялась грабежом и насилием, доводя
жителей окрестных селений до отчаяния и побуждая их к сопротивлению. Когда
же кору Алнабу было угодно вспомнит о деле, оказалось, что лагарцы успели
изрыть и испортить Большой Торговый путь, сделав его непроходимым для
повозок и конницы. Остальное довершили дожди, и наступление, столь
блистательное начатое, захлебнулось. Увы, лагарцы не потеряли времени,
дарованного им кором Алнабом! Лазутчики доносят, что в столице их уже
собрано двенадцатитысячное войско под командованием прославленного на суше
и на море тавела Тубара. В нашем же лагере, как ни прискорбно, нет
единомыслия. Кор Алнаб отверг план досов Крира и Угалара, намеривавшихся с
полками тарсов и биралов совершить тайный поход через леса в срединные
области Лагара. Предлогом послужило опасение потерять в сем отчаянном
предприятии цвет квайрской конницы, истинною причиною, каковую кор Алнаб
был вынужден отклонить, благоразумный же дос Крир отправил гонца к
государю.
Следствием сего был визит в ставку личного секретаря Их Величества
гона Балса, имевшего весьма долгую беседу с командующим, за коей
последовал приказ о немедленном наступлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43