А вот Хупер был с ней на короткой ноге и не скрывал своего превосходства.
– Такие возможности, сэр! – восхищался он. – Можно перевести изображение с моего камкордера в цифровое, обработать в киношной программе на нашем новом ноутбуке, сжать, насколько надо, записать в jpeg и по электронной почте скинуть на ваш мобильник. Если у вас есть функция WAP, стойте в пробке и наслаждайтесь на здоровье.
Колридж только-только научился разбираться в хитростях приема текстовых сообщений и из того, что сказал ему сержант, не понял ровным счетом ничего.
– Я выключаю в машине мобильный телефон, – ответил он. – Надеюсь, вы тоже. Вы должны знать, что пользоваться телефоном за рулем противозаконно.
– Так точно, сэр, – ответил Хупер, и они вернулись к прежней работе.
Инспектор выбрал то место на пленке, где «арестанты» на сорок третий день обсуждали проблему номинации.
– Я уязвимее всего по утрам, – сообщила Дервла. – В это время я особо говнистая, не хочу ни с кем разговаривать – могу огрызнуться, обидеть, а потом человек проголосует против.
Колридж выключил второй магнитофон и вернулся к сюжету из душа.
– Говорит, что не хочет ни с кем разговаривать, но явно любит разговаривать с собой.
На экране Дервла подмигнула зеркалу:
– Привет, зеркальце! Доброе утро!
– Следите за ее глазами, – не отрываясь от экрана, приказал инспектор.
Лучистые зеленые глаза стрельнули вниз и на тридцать секунд задержались там, где, скорее всего, находилось отражение пупочной впадинки.
– Может быть, она любуется пупком, – предположил Хупер. – Он у нее очень даже ничего.
– Меня не интересуют наблюдения подобного рода, сержант.
Дервла вновь подняла глаза.
– О! Я их всех ужасно люблю! – рассмеялась она.
– Запись двенадцатого дня, – объяснил Колридж – Если помните, никто не проголосовал против Дервлы. Но подразумевается, что она не могла об этом знать.
Неужели старикан что-то раскопал, подумал Хупер. Дервла часто разговаривала и смеялась перед зеркалом. Но все считали, что это просто забавная привычка. Может быть, за этим что-то скрывалось?
– Я попросил головастых техников сделать мне выборку сцен, когда она чистит зубы.
Сержант улыбнулся. Только Колридж думал, что требуются головастые техники, чтобы отредактировать видеопленку. Он сам на своем ноутбуке частенько баловался, составляя небольшие домашние киноверсии.
Инспектор вставил кассету в видеомагнитофон, и они вместе стали наблюдать, как Дервла перед зеркалом отпускала короткие замечания.
– Господи, как интересно, что говорят обо мне на воле? – проговорила она. – Не обольщайся, Дервла, всем нравится Келли. Она чудесная девочка.
Колридж выключил магнитофон.
– Каковы были ее шансы на победу в тот момент, когда произошло убийство?
– Опрос в Интернете показывал, что она на втором месте, – ответил Хупер. – И у букмекеров такие же данные. Но Келли побеждала с большим отрывом.
– Значит, она была основной соперницей Дервлы?
– Да, но Дервла не могла об этом знать. Во всяком случае, по условиям игры.
– Не могла. – Инспектор снова нажал на «воспроизведение», и на экране засветилась «банная» подборка.
– Кто из нас нравится больше всех? – игриво спросила у себя Дервла и спустя мгновение опустила глаза.

День сорок четвертый. 12.00. полночь

Колридж поднял телефонную трубку. Говорил Хупер. Он звонил из редакции «Любопытного Тома», и его голос показался инспектору довольным.
– Передо мной разблюдовка дежурств, сэр. Помните Ларри Карлайла?
– Да. Тот самый оператор, который работал в зеркальном коридоре в ночь убийства.
– Да. Ушлый парень. Пользуется тем, что другим скучно снимать в подобных программах, и вкалывает по-черному: восемь часов дежурит, восемь отдыхает. Любит это зрелище. Никак не может оторваться. Но что еще интереснее, он каждое утро снимает перед ванной. Если Дервла с кем-то разговаривала, то именно с ним.
– Тот самый оператор, который работал в зеркальном коридоре в ночь убийства, – повторил инспектор.

День сорок пятый. 7.58 утра

Колридж пробыл в темном, душном коридоре всего несколько минут, но уже успел его возненавидеть. Он чувствовал себя извращенцем, и это казалось ему мерзким.
Тянущийся с востока на запад коридор операторы прозвали «мыльным», поскольку зеркала рядом с душем и над раковинами были постоянно заляпаны лохмотьями пены. Другой коридор, который вел с севера на юг, наоборот, считался «сухим».
Пол и в «мыльном», и в «сухом» был из черной отполированной плитки. Все стены скрыты тяжелыми, черными драпировками. Свет проникал только из внутренних помещений дома сквозь длинные вереницы специальных зеркал. Операторы работали в черных накидках и неслышно скользили, словно огромные угольные привидения.
Колридж видел, как из спальни появился Джаз, пересек гостиную и вошел в туалет. Тот самый туалет, который стал последним пристанищем Келли на этой земле. Он был единственной частью дома, которая не просматривалась из зеркальных коридоров. Инспектор скрипел зубами, пока слушал, как ему показалось, самое долгое на свете мочеиспускание. Нет слов – до чего низкопробный фарс. Разве можно найти более яркий пример отсутствия у людей благородства и такта? Вот здесь, не скупясь на средства, с огромным тщанием и невероятной изобретательностью, записывали для потомства визиты «арестантов» в ванную.
В восемь часов – приход новой смены. Минута в минуту Колридж услышал тихий шелестящий звук – это открылась плотно обитая дверь и в коридор проскользнул одетый с головы до пят в черное Ларри Карлайл. Даже на лице была лыжная маска, и от этого леденящая, тоскливая атмосфера коридора стала еще более гнетущей. Не говоря ни слова, он нырнул под накидку стоявшей на «долли»[46] камеры, а с другой стороны так же безмолвно появился его напарник.
Колридж мгновенно отпрянул в темноту и крепче закутался в черную сутану с капюшоном. Карлайла не предупредили о его присутствии, и оператор считал, что, как обычно, находился в коридоре один.
По другую сторону зеркала Дервла вышла из женской спальни, пересекла гостиную, открыла дверь в ванную и встала под душ. Затем сняла рубашку и осталась в обычном купальном наряде – в трусиках и футболке.
Колридж отвернулся: сработал инстинкт, который в подобных обстоятельствах требовал от мужчины скромности. Леди раздевалась, и приличия не позволяли джентльмену на нее смотреть. У Ларри Карлайла тоже сработал инстинкт – инстинкт оператора реального телевидения, – и он безошибочно выбрал самую ближнюю к телу точку.
Дервла включила душ и начала мыться – руки ловко скользили, намыливая кожу. Инспектор пересилил себя и поднял глаза. Дело было вовсе не в том, что ему не нравилась стоявшая под душем полуобнаженная девушка. Отнюдь. Колридж восхищался женскими формами ничуть не меньше любого другого мужчины. А Дервла с ее юным спортивным изяществом была как раз в его вкусе. Именно потому, что Дервла ему нравилась, инспектор поспешно отвел взгляд. Колридж был христианином, искренне верил в Бога и прекрасно понимал: Господь разгневается, узрев, как он разволновался при виде ничего не подозревающей обнаженной дамы. Тем более на службе. То есть когда на службе он, а не Всевышний, поскольку Всевышний был на посту постоянно.
Пришлось напомнить себе, что он тут исключительно по делу. Он поднял глаза на Дервлу и снимавшего ее оператора – и чуть не вскрикнул.
У Карлайла была вторая камера! Он вынырнул из-под накидки, предоставив закрепленной на операторской тележке рабочей камере передавать общий план душевой, а сам стал работать миниатюрным цифровым камкордером и явно снимал свое собственное видео.
Инспектор с негодованием наблюдал, как Карлайл поднес объектив к заляпанному мыльной пеной зеркалу, стараясь насколько возможно сократить расстояние до объекта. Он бессовестно водил видоискателем по всему обнаженному телу: делал наезды то на пупок, то на впадину между грудями, то на обтянутые футболкой темные бугорки. Затем присел на уровень бедер и начал снимать промежность.
На Дервле были тонкие кружевные трусики. Девушка стояла, слегка раздвинув ноги, и в выемке с внутренней стороны бедер угадывались мягкие, мокрые волоски. Вода сверкающим потоком стекала с мыска между ног.
Закончив принимать душ, Дервла закрыла краны, завернулась в полотенце, сняла с себя пропитанное мыльной водой белье и подошла к раковине почистить зубы.
Карлайл быстро выключил личную камеру, нырнул под накидку, а рабочую переместил к прозрачному зеркалу над умывальником. По другую сторону Дервла подняла глаза и коротко кивнула своему отражению.
Колридж впервые оказался за прозрачным зеркалом и мог вполне поверить, что девушка кивает не себе, а торчащему прямо перед ее носом объективу. Она ничего не сказала, только пропела куплет из ранней вещицы Рода Стюарта. Голос из-за стекла прозвучал тихо, но был вполне различим.
– Не желаю об этом говорить, – мурлыкала она. – Эй, парень, не приставай ко мне…
Инспектор заметил, как Карлайл протянул к зеркалу руку – он держал за уголок и встряхивал какой-то маленький белый мешочек. В гробовой тишине черного тоннеля раздался звук, словно взмахнули погремушкой. Колридж с изумлением догадался, что это был за мешочек: он сам недавно пользовался точно таким же, когда несколько недель назад бродил по Сноудонии: туристический быстродействующий термопакет – упаковка с химикалиями и металлическими опилками, предназначенный для получения, если возникнет нужда, интенсивного тепла. Карлайл свернул пакет «фунтиком» и тупым концом начал выводить им на зеркале буквы, а выделяемый химическим составом жар сушил испарину с другой стороны стекла.
Он писал медленно. Отчасти чтобы дать возможность теплу пройти сквозь зеркало, но еще, как показалось инспектору, потому что получал от этого удовольствие. Указательный палец скользил по стеклу вслед за нагретым пакетом, и Карлайл, судя по всему, представлял, что ласкал саму Дервлу. Колридж напряг зрение, стараясь разобрать слова. Оператор писал зеркальным образом, но разобрать текст не составляло труда.
По другую сторону Дервла тоже следила за зеркалом и, как только появились слова, стрельнула глазами вниз.
– Не волнуйся. Ты по-прежнему нравишься, – проступило сквозь конденсат. Выражение лица Дервлы не переменилось. Она ожидала появления новых фраз.
– Здесь никто не думает, что это сделала ты, – продолжал оператор, не подозревая, что на него смотрит инспектор полиции. Три пары глаз наблюдали, как на стекле появлялись новые буквы. – Теперь ты номер один. Зрители тебя любят, и я тоже.
Колридж был хорошим физиономистом и после стольких часов просмотра записей «Любопытного Тома» неплохо знал Дервлу. Он не пропустил на ее лице мимолетное выражение отвращения.
– И от-ва-ли… – проговорила она и пожала плечами.
Инспектор почувствовал, как напрягся оператор, когда наводил на фокус рабочую камеру и одновременно смотрел в видоискатель своей, стараясь поднести миниатюрный объектив к самому зеркалу так, чтобы не коснуться линзой стекла. Он явно спешил запечатлеть каждую черточку своей тайной возлюбленной: сначала подкрался к хохолку под мышкой, который был виден, потому что Дервла чистила зубы и подняла руку. Потом слегка сместился в сторону и поймал легкое колебание грудей. И наконец, безошибочно угадав по опыту момент, сделал быструю панораму вверх и навел объектив на губы в то время, как Дервла сплевывала в раковину пасту. Колридж услышал, как тихонько зажужжал трансфокатор, приближая измазанный белым рот.
Покончив с туалетом, Дервла вышла из ванной и скрылась в женской спальне. Дол «снова погрузился в тишину. Все «арестанты» находились в двух спальнях в противоположных концах «мыльного» коридора. Колридж нажал на кнопку миниатюрного передатчика, которым его снабдила тон-служба «Любопытного Тома», извещая находившуюся в режиссерской Джеральдину, что видел и слышал достаточно. Через пару секунд, как было условлено, Тюремщица под каким-то предлогом вызвала оператора к себе.
Инспектор последовал за ним. И, выйдя в залитый ослепительным светом тоннель сообщения, освященным веками жестом схватил Карлайла за шиворот и попросил проводить к начальству.

День сорок пятый 12.00, полдень

– Господи! Мне сейчас станет плохо! Честное слово!
Колридж показывал Дервле кое-что из записей Карлайла. Еще семнадцать изъятых полицией в доме оператора мини-кассет лежали рядом с видеомагнитофоном.
– Вы для него сделались чем-то вроде наркотика, – объяснил инспектор. – Когда смотришь эту подборку, приходишь к выводу, что он никак не мог вами насытиться.
– Пожалуйста, не надо! Не надо!
Пленок было очень много. Долгие часы записей. Крупные планы губ, когда Дервла говорила или ела, уши, пальцы, но больше всего, конечно, тело. Карлайл в буквальном смысле слова запечатлел каждую секунду, которую с третьего дня шоу «Под домашним арестом» она провела в ванной, раз от раза набираясь опыта съемки неосторожно продемонстрированных интимных мест.
Вода из душа частенько отворачивала намокшие трусики и приоткрывала волосы на верхушке лобка или, если Дервла поворачивалась задом, дюйм-другой прогалины между ягодицами. Оператор жил этими мгновениями и всякий раз, когда появлялась возможность, быстро приближал трансфокатором план.
– Какая же я дура! – проговорила Дервла сдавленным от возмущения и негодования голосом. – Могла бы догадаться, почему он такой добренький. Но я понятия не имела…
Обычно сильная и самоуверенная, глядя на немые картинки собственного тела, но показанного не целиком, а раздробленного на отдельные крупные планы, Дервла расплакалась. Слезы текли по щекам, а на экране в это время мыльная вода струилась по ее животу и бедрам.
– Вы получали на зеркале послания каждый день?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41