О том, увеличится ли в результате такой геометрической реформы общий вес или уменьшится, никто не задумался. Повлияла ли клетка на здоровье Моряка и если да, то как, тоже оставалось невыясненным, однако ни один наблюдатель не поставил бы под сомнение здоровый блеск его перьев.
– Я отлично знаю, что ты животных терпеть не можешь, – фыркнула Маэстра.
– Маэстра, это злостная клевета. Я чту всех тварей Господних, от малых до великих. – Вот вам, пожалуйста, воздействие ХТС. И слова, и усмешка – все оттуда.
– Ну хорошо, домашних животных. Я знаю из надежного источника, а именно – от тебя же самого, что питомцев ты на дух не переносишь. И чего ты, спрашивается, дурака валяешь?
Свиттерс задумчиво почесал подбородок.
– Это я клетки не выношу. Клетки и поводки, путы и недоуздки. Приручение и одомашнивание. Я отлично понимаю, что домашний питомец может стать утешением и поддержкой для таких, как ты, но в доме душа зверя съеживается и усыхает. Если бы Господь назначил животным жить в четырех стенах, он бы позволил им перезакладывать недвижимость.
– То есть тебе по душе дикая природа?
– Ну, порой природа, конечно, перебарщивает – в частности, с ползуче-пресмыкающимися, слизисто-липкими и шипяще-жалящими. Они же непрестанно плодятся и размножаются – а это, как говорится, слегка чересчур. Но в общем и целом – да, я глубоко уважаю тварь, которая обнюхивает добычу, а не мою промежность, тварь, которая срет в слоновью траву, а не в лоток у меня на кухне.
– Изъясняешься ты превульгарно, но мысль ясна. Ты предпочитаешь, чтобы звери жили на воле. Это хорошо. Это просто отлично.
– Нет, правда хорошо, Маэстра? – Выглядел он ну точь-в-точь ребенок, которого похвалили за какое-то пустячное, хотя и значимое для него достижение.
– Да, чертовски хорошо: это значит, что твоя жизненная философия позволит тебе выполнить ту небольшую миссию, которую я на тебя вот-вот возложу.
Свиттерс заморгал. Он пребывал в наркотически-обусловленном-неврологически-обоснованном состоянии блаженного человеколюбия, когда эго смягчается, страхи уходят, а доверие растет, однако, несмотря ни на что, почуял: его заманивают в ловушку.
Бабушка, как выяснилось, желала, чтобы Свиттерс увез попугая по имени Моряк в Южную Америку и выпустил его в тамошних джунглях. В своем преклонном возрасте Маэстра глядела в лицо неизбежному, и в то время, как ожидаемая продолжительность жизни птицы явно превышала ее собственную, попугай тоже был далеко не птенчик. Ей хотелось, чтобы ее любимец провел последние годы, порхая на воле в родных лесах.
– Но… но… хм… гм… – залепетал Свиттерс. – Моряк жил при тебе, сколько я себя помню.
– Тридцать четыре года или все тридцать пять. И ему было по меньшей мере столько же, когда он ко мне попал.
– Да, верно. Мне тридцать шесть. Так почему же так поздно…
– Не прикидывайся идиотом. Ты отлично знаешь – почему. Я всегда полагала, что живется ему неплохо, но, может статься, это только шовинистическая самонадеянность. Я имею в виду, он же за решеткой, верно? Ты, возможно, помнишь, что его, бывало, выпускали полетать по дому, однако в последние годы он повадился драть клювом занавески и совершать иные нежелательные и деструктивные действия. Имеет место трансформация личности. Кстати, ты сам утверждал, что все домашние животные со временем становятся невротиками на антропоморфный лад. Верно? Как бы то ни было, мне приходится держать его взаперти. И ты просто не представляешь себе, до чего мне стыдно. Так что для облегчения собственной совести и ради его «усохшей души» я хочу, чтобы ты выпустил Моряка на свободу.
– Но… но мне казалось, что Моряк родом из Бразилии. Он же бразильский попугай. А я еду в Перу.
– Хватит говорить со мной так, словно я из ума выжила. Бразилия, Перу – джунгли Амазонки, они джунгли Амазонки и есть. Птицы и звери государственных границ не признают. Они не настолько глупы.
– О'кей, но я-то не еду ни в какие джунгли. Я еду в Лиму. – Свиттерс усиленно изображал беззаботность, отчего голос его звучал невнятно и приглушенно. – Лима – это на побережье. А вокруг – пустыня. До Амазонки сотни и сотни километров. – Он обернулся к клетке. Моряк терзал виноградную гроздь, но голову склонил набок, уставив один блестящий глаз на Свиттерса, как если бы птица заметила его неадекватное состояние. – Извини, птичка, извини, старина, если ты надеешься упорхнуть домой в изумрудные леса, придется тебе подождать сезонных скидок на авиаперелеты.
Маэстру его слова не позабавили и не разубедили.
– Твой тон меня разочаровал, – промолвила она. Зрачки Свиттерсовых яростных, гипнотических зеленых глаз расширились и походили на горелки кукольной плиты. Однако старуха глядела в них, не робея. – Ненадолго отклониться от маршрута – вот и все, о чем я прошу. Возможно, это и означает лишнюю дырочку в твоей дорожной карте, но тебе придется на это пойти – ради меня.
– О нет. Нет и еще раз нет. Для меня любое «ненадолго» – это века. Если я не уберусь из Южной Америки за сорок восемь часов, я откажусь тем самым от всех надежд на грядущее счастье. Не могу, Маэстра. Это тяжкое испытание; ты просишь слишком многого.
Старуха свела испещренные старческими пятнами ладони с таким резким звуком, что попугай вздрогнул и замахал крыльями.
– В таком случае я уже не прошу. Я требую.
Свиттерс широко ухмыльнулся. В тот момент он любил весь мир, включая Южную Америку и требовательную старуху-матриарха, но позволять собой манипулировать отнюдь не собирался.
– Ты забываешь, что я – единственный член нашей семьи, которого тебе никогда не удавалось запугать или взять под контроль. Вот поэтому ты во мне и души не чаешь. Так что можешь…
– Хе! Я тебя терплю до того предела, до которого и впрямь терплю, потому что ты – единственный из нас, у которого всегда найдется в рукаве карта-другая. В данном случае, боюсь, твои же фокусы тебя и погубят. – Она выдержала недолгую паузу для вящего эффекта. – Знай, дружок, так уж вышло, что у меня тут в отдельной директории собраны все электронные любовные записочки, что ты слал Сюзи за последние шесть месяцев.
– Быть того не может! – уверенно выпалил Свиттерс, хотя некий внутренний голос подсказывал, что старуха не блефует.
– Спорим? – Маэстра направилась прямиком к тому из двух компьютеров, что поменьше и постарее, Mac Performa 6115, и через пару минут уже вывела на экран текст. – Ага, вот, датировано тридцатым сентября. Хм-хм… Зачитываю дословно: «Мечтаю поприветствовать твою дельту, как петух приветствует зарю».
– Ох, Боже ты мой. – Покраснев до корней волос, Свиттерс тяжело рухнул на стул и тихонько замурлыкал «Пришлите клоунов».
В последующей дискуссии с уст Свиттерса то и дело срывалось слово «шантаж». Он произносил его без обиды, Маэстра отвечала без чувства вины.
– Просто не верится, что моя родная бабушка опустилась до шантажа. – Свиттерс встряхнул темно-русыми локонами. Он был уязвлен в самое сердце.
– Никто другой тоже не поверил бы. Но как не поверить омерзительным доказательствам Сюзиной электронной почты? Спрашиваю тебя еще раз: хочешь ли ты, чтобы твоя матушка и отчим прочли эти письма? А твое начальство в Виргинии? Ты хорошенько подумай.
– Шантаж гнуснейший. Каламбур – случаен.
– Шантаж, да, но во имя благородной цели. Не принимай близко к сердцу. И, знаешь ли, я тут размышляла, не изменить ли мне завещание. Скорее всего клубу «Сьерра» коттеджик на Снокуалми все равно ни к чему, так что я подумывала – подумывала, не больше! – не оставить ли его тебе.
– Я…
– Цыц. Молчи и слушай. А мой Матисс, от которого ты всегда был в телячьем восторге? На данный момент он предназначается художественному музею в Сиэтле, однако меня нетрудно убедить оставить его в семье. Если, например, Моряк будет выпущен на волю и на душе у меня станет спокойно.
– Подлого шантажа недостаточно. Теперь еще и подкуп.
– Ага. Старые добрые кнут и пряник. Что может быть лучше?
– Ты с самого начала сознавала, что просто подкуп не сработает.
– Меркантилизм – один из тех немногих пороков, которые тебе не свойственны. Однако даже у тебя в глубине души трепыхается чувство самосохранения.
Свиттерс предпринял последнюю попытку уйти от неизбежного.
– Возможно, Маэстра, тебе это не приходило в голову, поскольку ты не путешествуешь, но возить живых зверей и птиц из одной страны в другую не то чтобы дозволяется. В большинстве стран очень жесткий карантинный режим в отношении домашних животных. Держу пари, что в Перу…
– Свиттерс! Да ради всего святого, ты же агент ЦРУ! Уж разумеется, у тебя есть свои способы протащить любые запрещенные к провозу предметы через жесточайшую таможню. Ты мне сам как-то рассказывал: это все равно что дипломатическая неприкосновенность, только лучше.
Разбитый наголову Свиттерс сполз со стула еще ниже. В этом положении тыква оказалась у него ровнехонько на уровне глаз, и ему померещилось, будто он видит, как семечки кружатся внутри по спирали, точно звезды в галактике или пчелы в улье.
До отвращения собой довольная Маэстра важно прошествовала к нему, позвякивая браслетами, и игриво ткнула ему в шею тростью.
– А ну выпрямись, парень. Уж не хочешь ли ты вырасти Квазимодо? – Откуда-то из недр богато украшенного парчой кимоно она извлекла сложенный втрое мятый розовый листок. – От шантажа с подкупом аппетит здорово разыгрался. Давай-ка пообедаем. – Она бросила на стол между ним и тыквой дешевенькую рекламку и радиотелефон. – В торговом центре «Магнолии» открылся новый тайский ресторанчик. А закажи-ка на нас обоих! За пять лет в Бангкоке ты наверняка обзавелся толикой профессионального опыта.
Ему полагалось проголодаться (пинта эля «Редхук» на рынке Пайк-Плейс – вот и весь его завтрак), точно также, как ему просто полагалось разозлиться на Маэстру, однако благодаря ХТС не случилось ни того, ни другого. «Как астронавты, усыпленные снотворным, сохраняют жизненную энергию для невообразимых встреч в будущем, так и семечки тыквы повисают до поры в сетях слизи». Вот какие слова прошептал он. По счастью, старуха не прислушалась, поскольку уже отошла к пирамиде потолковать с попугаем. В отличие от большинства пожилых женщин, что воркуют и сюсюкают со своими пташками, Маэстра разговаривала с Моряком точно так же, как с любым другим, – то есть языком довольно официальным и временами цветистым, забавляясь собственным ироническим красноречием, каковое до известной степени повлияло на манеру речи Свиттерса, сколько бы он этого ни отрицал. (Что до попугая, в тех редких случаях, когда он вообще говорил, он изрекал одну-единственную фразу. «Нар-роды мир-pa, р-расслабьтесь» – такой совет давал он, причем со скрипучим испанским акцентом.)
Не видя способа уклониться и рассчитывая угодить, Свиттерс изучил меню и снял трубку. Заказывая блюда типа «том кахпуг» и «пактуд так» (названия, произносившиеся так, будто человек с заячьей губой выпрашивает тапок), он с легкостью воспроизводил прихотливые интонации тайского языка. Даже официант принимал его за соотечественника до тех пор, пока Свиттерс не объяснил, что, невзирая на безупречное произношение, он, по правде сказать, не говорит на языке, который, по всей видимости, был изобретен древнеазиатскими предками Элмера Фадда.
Не прошло и получаса, как на столе в библиотеке уже громоздились запотевшие картонные коробки с благоухающей снедью. Старую комнату, переоборудованную по последнему слову техники, оживили запахи лимонной травы, пасты «чили» и кокосового молока.
Раз пять подцепив вилкой обжигающий «пла лард прик», Маэстра задремала на вращающемся стуле – и проспала так немало часов.
Свиттерс не съел ни кусочка: он танцевал в одиночестве перед CD-проигрывателем, пока не стемнело.
* * *
На следующее утро он улетел в Перу. Самолетом «Аляска Эйрлайнз» – до Лос-Анджелеса, потом рейсом «ЛАН-Чили» в 13:00 – до Лимы, с краткой посадкой в Мехико – за это время он едва успел звякнуть знакомому диссиденту, профессору филологии.
Как только попугай был благополучно водворен в герметизированную секцию багажного отделения, отведенную для животных, путешествующих вместе с пассажирами, все пошло как по маслу. Получилось очень кстати: от последствий приема ХТС Свиттерс слегка устал. Удобно устроившись в кресле салона бизнес-класса с бокалом «Кровавой Мери» па подносе, он заметно утешился в отношении ближайшего будущего, если не сказать – развеселился. По правде говоря, приходилось признать, что миссия, навязанная ему коварной бабкой, – не такая скука смертная, как чепуховая халтурка, подброшенная Лэнгли. Ну, то есть неудобство то еще, но по крайней мере неудобство из разряда нетривиальных, вроде как в пословице: сбросишь дохлую кошку с высоты – так и дохлая кошка подскочит. Собственно, от пары лишних дней в Южной Америке даже головастики в сточной канаве не окочурятся. Вытерпит как-нибудь.
Да, бесспорно, кружную поездочку в жаркие, влажные, клопастые, дождливые джунгли Амазонки, при всей ее чрезмерной прыткости, он переживет. Вот фильм, что крутили во время полета, – дело другое.
Это был один из так называемых остросюжетных приключенческих фильмов, где остросюжетность состоит главным образом в том, что зритель никогда не знает, пройдет ли между двумя мощными взрывами девяносто секунд или целых две минуты. В таких картинах небо редко бывает синим подолгу. Черные клубы дыма, оранжевое пламя, многоцветные гейзеры разлетающихся во все стороны обломков заполняли экран через неравные промежутки времени, а в фонограмме треск, рев, грохот сокрушаемой материи соперничали с музыкой, хотя заметно уступали выстрелам и воплям. И Маэстра, и Сюзи порой смотрели подобные фильмы, потому что полагали, будто Центральное разведывательное управление примерно такой жизнью и живет. Глупые девчонки!
Свиттерс выдержал с полчаса, после чего сорвал с головы наушники, залпом осушил бокал и повернулся к сидящему рядом высокому жилистому латиноамериканцу с резкими чертами лица, в костюме в сине-белую полоску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77