Вальтер Функе окончил писать. День все-таки был трудноватый. Завтра до зари снова в путь. Надо было отдохнуть. Он разделся. Открыл окно. Сел на скамью, покрытую ковром. Задумался. Путешествие было довольно хлопотливое. Правда, хлопоты не напрасны. Эти хлопоты дадут деньги. Много денег. Функе облизал кончиком языка засохшие губы. Пора спать. Вскоре он примостился на скамье. Захрапел. Ему снился Чигирин. Рыжий Крайз сидел перед ним, желтыми крючковатыми пальцами перебирал колесики на счетах.
Затем колесики превратились в пушки. Они поблескивали дулами на солнце.
Функе вздохнул во сне, почмокал губами. За окном закричала сова. Ему почудилось, что это кричит казначей Крайз.
Утром, едва солнце поднялось на небе, Вальтер Функе уже сидел в повозке. Выехали за ворота. Утренняя свежесть была приятна. Лошади бежали легко. На дороге беззаботно порхали воробьи.
Глава 27
...В Чигирин Вальтер Функе опоздал. Гетмана он не застал, не застал также и Выговского. Четыре обоза с его товарами и машинами для мануфактур уже прибыли. Вальтер Функе поселился в том же доме, где жил в первый свой приезд. Гармаш гостеприимно встретил купца. Пригласил на обед. За столом сидела вся семья. Дочь Гликерия, красавица с черными косами, сын Дмитро и жена, приветливая пани Килына. Подали яичный суп с пахучими кореньями, рыбу, варенную в молоке, и соус из миндаля. Стоял графин водки и графин виноградного вина.
Вальтер Функе много ел, смешил рассказами о том, как убого живет шляхта:
– Бедно и голо, только гонору много. Не то что здесь, в казацкой земле. Всюду достаток, и всего много.
– Впервые живем так спокойно, – заметил Гармаш. – Гетман у нас голова. Знает, что нужно хозяину. Погоди, купец, не то еще увидишь. Это хорошо, что ты к нам свой товар везешь, мануфактуры у нас будешь ставить.
Нам много товара понадобится. А захочешь торговать в других местах – плыви свободно по Черному морю, теперь туркам не до нас. Война с Венецией все им затмила.
Хозяйка перекрестилась:
– Что это за дружба с неверными?
Гармаш замахал руками:
– Что с того? Люди они деловые, богатые. А что закон у них другой – это не помеха. Думала польская шляхта замкнуть нас с запада и востока – не вышло по-ихнему. Гетман все предвидел. Все рассчитал, и вот теперь – мир с турками.
Функе одобрительно кивал головой, – разумные, мол, слова говорит хозяин. Прежде всего – выгода, а уже потом – вера. Деньгам все равно, в каком кармане лежать, в христианском или в магометанском, лишь бы им надежно было.
Гармаш засмеялся. Заговорили о гетмане. Гармаш рассказал, что сын гетмана Тимофей во главе большого войска вместе с татарами пошел завоевывать Молдавию. Плохо придется молдавскому господарю Лупулу. Хлебнет теперь горя. Не так казаки погромят, как татары пограбят. Сам гетман сидит в Ямполе со многими полками. При гетмане великие рыцари татарские – Нураддин и Калга. А здесь, в Чигирине, его ожидают иноземные послы, да ничего, пусть подождут. Теперь наше время.
Гармаш говорил хвастливо, точно он сам вместе с гетманом решал все важные дела. Разливал горелку и вино.
Вальтер Функе пил вино. Подымая кубок, вставал, кланялся хозяйке. Пил небольшими глотками, зажмурясь. Внимательно слушал все рассказы хозяина.
Сам тоже хвалил гетмана. Гармаш разошелся:
– Теперь нам никто ничего не сделает. Захотим – и Варшаву заберем!
Функе соглашался:
– Что и говорить! Великая сила у гетмана Хмельницкого!
После обеда сидели в садике. Прохлаждались. Тихий вечер опускался на землю синими туманными сумерками. Вальтер Функе рассказывал о далеких заморских краях. Хвалил города, в которых бывал. Рассказывал о тамошних обычаях. Гармаш расчувствовался, доверительно сказал:
– Я теперь тоже на гетманской службе и, так сказать, причастен к делам пана Функе. Генеральный писарь поручил мне новую работу – ставлю завод, будем топить железо. А ядер надо много, ой, как много!
Вальтер Функе напряженно слушал.
Разошлись, когда уже совсем стемнело.
Спал Вальтер Функе крепким, спокойным сном. Встал на рассвете. Пошел к Тясмину. Жадно вдыхал ароматный утренний воздух. Потом купался. Белое тело его, словно груда теста, колыхалось на темной поверхности воды.
Вальтер Функе раздвигал легкие волны и думал о Гамбурге. Подумал: то, что Гармаш будет теперь по пороховым делам, – неплохо. Функе понравилось, что купец не держал рот на замке.
День у негоцианта Функе был хлопотливый. Он надеялся застать в Чигирине многих людей, но повидать их не пришлось. Оказалось, они при гетмане. В гетманской канцелярии сидел Капуста, а с ним десятка два писцов. Функе посетил Капусту. Беседа не получалась. Капуста слушал то, что говорил Функе, а сам молчал. На прощанье сказал:
– Если пан Функе уже договорился с генеральным писарем, все будет хорошо. Если ему нужно ездить и покупать лен – пусть свободно ездит. Если будет строить склады для товаров в Киеве и Чигирине – пусть строит.
Функе благодарил. Функе кланялся. Глаза его скользили поверх острого взгляда Капусты, направленного на него. После этой беседы у негоцианта осталось какое-то неприятное ощущение.
Функе ходил по Чигирину, присматривался, искал места для складов.
Советовался с Гармашем.
Через несколько дней он поехал в Киев. Там встретился с воеводой Адамом Киселем. Воевода пригласил его к себе на обед. Попивая душистое яблочное вино, Кисель жаловался:
– Плохие времена настали, пан Функе, нет теперь покоя на Украине.
Всего два года назад это была уютная и очаровательная королевская провинция, а теперь надумал казак Хмельницкий создать отдельное государство. Все пошло по ветру, паны трясутся от страха за свою жизнь.
Чем это окончится – неведомо!
Вальтер Функе внимательно слушал воеводу. Он хорошо знал, куда клонит хитрый Кисель. Но на лице у купца застыло выражение безграничной почтительности и сочувствия. Да, он сочувствовал пану воеводе. Достойному человеку нет теперь места в этом крае. Святая истина!
Так постепенно они заговорили о другом. Не торопясь, Функе рассказал о своей беседе в Варшаве с канцлером Оссолинским. Говорил не много, но вполне достаточно, чтобы воевода понял значение сказанного.
– Все можно уладить, – сказал он в заключение, потирая руки, – но мы потребуем твердых гарантий. Земли по Днепру, Бугу и под Азовом будут заселены колонистами, мы построим тут большие города, мануфактуры, у нас тут будет свое войско. Рейтары будут охранять Речь Посполитую от татар и запорожцев, а может быть, к тому времени и не будет запорожцев.
Функе замолчал. Вздохнул, покачал головой и допил вино.
– Главное, нельзя терять времени, – добавил он после недолгого молчания. – Если этот огонь не погасить теперь же, скоро будет поздно.
Курфюрст саксонский дал позволение набирать наемное войско в его провинциях, мы дадим оружие и деньги, но если их так же кинут на ветер, как под Желтыми Водами и Корсунем, то Хмельницкий успеет войти в союз с московским царем.
Адам Кисель молча выслушал немца. Наглость купца раздражала воеводу, но он ничем не выразил своего недовольства. Придется выслушать все, что скажет немец, с ним не надо ссориться. «Не надо ссориться», – повторял себе Кисель и в знак согласия то и дело кивал головой.
– Ваша правда, пан Функе, но, поверьте мне, у нас такое положение...
Все смешалось, одна надежда, что Европа придет нам на помощь, и первая надежда – на германских князей. Вы должны знать – Хмельницкий мечтает присоединиться к Москве. Эти замыслы зашли уже слишком далеко. Поверьте мне, надежда только на мудрость короля нашего и на помощь Европы.
– Этого слишком мало, пан воевода! – Функе поднялся и заходил по светлице. – Теперь пора действовать, а не надеяться. В лагере Хмельницкого тоже немало раздоров. Почему не воспользоваться этими раздорами, почему не создать новые?
Вальтер Функе, казалось, стал выше ростом. Он стоял перед воеводой, сложив руки на груди, и, не дождавшись его ответа, сердито проговорил:
– Мне кажется, вы дождетесь того, что Хмельницкий всем вам накинет петлю на шею!
Кисель терпеливо слушал Вальтера Функе, он следил за каждым его движением, словно в самых жестах купца улавливал что-то значительное.
В тот же день, после долгой беседы с немцем. Кисель начал энергично действовать. Через несколько дней Вальтер Функе уже мог с удовлетворением отметить, что эта беседа принесла результаты.
А сам негоциант отдыхал в Киеве, сидел на крылечке, любовался осенним садом, красивыми, переменчивыми видами Днепра. Вечером спускался к Днепру, долго стоял на берегу, наблюдая, как разгружают суда. Губы его шевелились, казалось, он неизвестно для чего пересчитывал мешки, которые сносили на берег. Ночью, достав из шкатулки тетрадь в кожаном переплете, старательно записывал:
"Дома в этом городе великолепны, высоки и построены из бревен, выстроганных изнутри и снаружи. При каждом доме имеется большой сад, где есть все плодовые деревья, какие только у них растут: бессчетное множество больших тутовых деревьев, привозных, из породы аль-хаззас, с белыми и красными листьями; но их ягодами пренебрегают; есть также большие ореховые деревья; очень много в этих садах виноградных лоз. В огородах, среди огуречных гряд, они сеют много руты и гвоздики. Купцы привозят сюда оливковое масло, миндаль, рис, изюм, табак, красный сафьян, шафран, персидские материи и великое множество хлопчатных тканей – преимущественно из турецких земель, на расстоянии сорока дней пути. Но все это очень дорого. В лавках продают все необходимое из материй, мехов, есть и соболя.
Женщины нарядно одеты".
Функе отложил перо. Задумчиво посмотрел на плотно закрытое темной завесой ночи окно, покачал головой, почесал грудь, вздохнул. Была причина вздыхать. Для чего возить все это добро с юга и с севера? Ей-богу, Функе должен позаботиться, чтобы больше этого не было. Сорок дней пути из Турции или Греции. Разве из Германии за тридцать дней не прибудет тот же товар?
Функе вспомнил Днепр. Достал из ящика новое перо, погрыз кончик, опустил в чернильницу и снова начал писать:
«Хлеб в город доставляют возами, а рыбу кинтарами, по причине изобилия всего этого у них. Рыба дешева и обильна на удивление, всяких сортов и видов, ибо великая река Днепр находится вблизи и по ней ходит много кораблей. Что касается вида судов, плавающих по этой реке, то они огромны; один молодой парень за талер смерил мне длину корабля, и она составила двести пядей. Есть суда длиной в десять локтей, выдолбленные из одного огромного куска дерева; на них ездят в Черное море...»
На сегодня было достаточно. Функе спрятал тетрадь в шкатулку, запер, положил ключик в потайной карман, долго вздыхал, натер грудь бальзамом, что должно было влить в его тело юношескую силу и предохранить от всяких заразных болезней (так уверял его лекарь во Франкфурте, у которого он купил три бутылки с этой розовой жидкостью). Функе лег, накрылся, зевнул, отогнал от себя все заботы и захрапел.
Глава 28
...Между тем жизнь шла своим чередом. Скакали верховые от воеводы Киселя в Чигирин, в Полтаву, в Белую Церковь. Темный полог ночи скрывал от любопытного людского глаза то, что должно было пока что остаться тайной для многих, но впоследствии вызвать удивление и принести радость Варшаве.
Воевода Кисель стоял на коленях перед образами. Воевода Кисель, верный слуга Речи Посполитой, молился православному богу; у тускло озаренного розовым огнем лампадки образа он просил смерти и кары для бунтовщика Хмельницкого.
Воевода был преклонных лет. Ему трудно было ездить верхом, даже стоять на коленях перед образами, и он с грустью думал о своей злой судьбе. Насколько лучше и покойнее было бы сидеть теперь в Варшаве, чем в этом враждебном и чужом Киеве! Но воевода знал – его место здесь. Так сказал канцлер Оссолинский, такова была воля короля Яна-Казимира. Он православный и должен доказать королю и сейму, что воевода Кисель – верный слуга Речи Посполитой, а не какой-нибудь там наемник. А главное – у него были большие имения, много земель, луга, леса. Чьи они теперь? Воевода вздыхает. Одна надежда оставалась: издохнет Хмель – и тогда конец всем мукам, всем страданиям.
...Воевода возводит глаза к темному лику иконы: «О, надоумь проклятого Хмеля пойти вместе с татарами на Москву! Всели в него, боже, эту дерзновенную мысль! Надоумь его, боже! Если бы так сталось, о, если бы так сталось!»
Пан воевода знает, что тогда было бы. Конец тогда Хмелю и всем этим хмелятам. Конец раз и навсегда. Тогда на долгие годы, навеки будет усмирена хлопская Украина.
В глазах воеводы горят зловещие огоньки. Перед глазами маячат стены московского Кремля, падают кремлевские башни, реками льется кровь, а в Варшаве играет музыка, и на Вавеле, в Кракове, в древней столице королей польских, гремят салюты в честь спасителя королевства, воеводы Адама Киселя, и сам папа римский шлет ему свое благословение, и король жалует ему высокие награды и титул князя Речи Посполитой...
...Темная ночь сторожит за окнами. Ветер дергает ставни. В Чигирин посланы верные люди, – размышляет воевода. Прежде всего – покончить с ненавистным Капустой. Тогда сразу легче будет руками полковников накинуть петлю на шею Хмельницкого.
– Боже, надоумь, боже, благослови! – шепчет Адам Кисель. И он видит, как издыхает на колу своевольный гетман Богдан Хмельницкий. Хитро сплетена паутина. Еще немного времени – и крепкие сети опутают вожаков Украины.
Воевода уверен в этом. Теперь он думает об одном: дождаться бы этого.
Дожить. Хорошо им там, в Варшаве, посылать приказы, требовать, покрикивать. А попробовали бы сами сидеть тут, в пасти зверя! В самом пекле! Что бы тогда запели? Знают ли, сколько часов стоял под образами Адам Кисель? Сколько часов молил он смерти для Хмельницкого? Кто знает, сколько часов вымаливал он у бога благословение тем, кто по его приказу понес смерть Капусте, Богуну, Нечаю, Суличичу; тем, кто должен был надоумить Хмельницкого поднять руку на Москву вместе с татарами, чтобы затем Польша могла одним ударом расправиться и с ним, и с Москвой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83