Тонкая лесть, конечно, сейчас же была передана Царице, чего только и добивались друзья. Все это произвело должный эффект. Государыня была очарована Хвостовым. Он казался ей умным, энергичным талантливым, а, главное, искренним и преданным безгранично Их Величествам, думающим только об интересах родины. Наконец то нашелся действительно подходящий человек, который так нужен Государю и России... И с этого Дня Государыня настойчиво советует супругу сделать Хвостова министром Внутренних Дел.
Друзья же продолжали расчищать почву. Андроников осторожно старался убедить Горемыкина, что Хвостов будет полезен и для него. Он писал письма министру Двора и Дворцовому Коменданту, ловко восхваляя нового кандидата. Он свозил и представил Хвостова к состоявшему при Императрице Марии Федоровне князю Шервашидзе, стараясь заручиться симпатией последнего. Делалось все возможное, чтобы создать благоприятную для Хвостова атмосферу.
19 числа друзья узнали от А. А. Вырубовой, что по полученной Государыней от Государя телеграмме, Его Величество примет Хвостова в день возвращения из Ставки. Ликование было полное. С общего решения упросили Вырубову принять Белецкого. 20 он был у нее. Белецкий развил подробно, ту же программу, что и Хвостов. Он вывернул перед Анной Александровной целый короб старых сплетен про Орлова, Джунковского, Самарина, Щербатова. На сцену появились добытые из Департамента полиции перлюстрационные письма. Было пущено в ход все, чтобы доказать, как он много всего и про все знает, как они с 224 Хвостовым сумеют парализовать все интриги и против Их Величеств, против Вырубовой и Распутина. Был составлен целый конспект данных для передачи Царице.
И дамам казалось, что именно Белецкий и нужен Хвостову для заведования всем делом полиции. При нем нечего будет бояться и за жизнь Распутина. Он и Хвостов так любят бедного Григория Ефимовича и. уж, конечно, защитят и уберегут его. А бедного Григория Ефимовича надо защитить. Только что приходившая к Анне Александровне жена Распутина очень жаловалась на то, что все нападают на ее мужа, клевещут и все за то, что он так любит Их Beличеств и так много всем помогает.
Вернувшись из Ставки утром 23 сентября, Государь в шесть часов вечера принял Алексея Хвостова. Аудиенция была продолжительная и милостивая. После приема Хвостов и Белецкий были у генерала Воейкова, ко мне же приехал Андроников и просил к нему обедать. С моим начальником мы решили, что я должен принять приглашение и он уехал затем в деревню.
Моя квартира в Петербурге была в одном доме с квартирой Андроникова - No 54 по Фонтанке, знаменитый дом графини Толстой.
При встрече мы с князем раскланивались, затем во время войны он нанес мне визит, а затем в Ставке я получал от него несколько раз его журнал для передачи генералу Воейкову. А однажды получил икону с просьбой вручить ее срочно генерал-адъютанту Иванову. Так завязались отношения.
В назначенное время я был у князя. Гостеприимный хозяин выбежал встретить меня в прихожую со словами: "здравствуйте, дорогой, генерал, наконец то вы пожаловали ко мне", и подхватив меня под руку, ввел в свой кабинет. Комфортабельный кабинет. Удобная кожаная мебель. Большой письменный стол весь заложен аккуратно сложенными папками с бумагами. Много книг. Свод Законов в прелестных переплетах. Стены сплошь завешены фотографиями разного размера иерархов, Церкви, бывших министров, дам. Громадный портрет Распутина рядом с 225 большими фотографиями генерала Сухомлинова и его красавицы жены.
Любезный хозяин кружился по комнате стараясь усадить меня поудобнее и уловив мой взгляд на портрете Сухомлинова с каким то сладострастием стал быстро сыпать: "да и мы были дружны когда-то. И дорого обошлось генералу то, что он отказал мне от дому. Очень и очень дорого. Когда его уволили от должности, - как то особенно смаковал князь, - я, конечно, протелефонировал прелестной его супруге Екатерине Викторовне и принес ей мои горячие поздравления... И я прибавил, что жду с нетерпением того дня, когда смогу поздравить ее и с арестом ее супруга"... И князь рассыпался скверным ядовитым смехом и, чмокнув языком, стал разъяснять благочестивым тоном свою дружбу со смотревшим из рамы почтенным иерархом.
"А вот и Григорий Ефимович, - продолжал также благочестива князь. - Умный мужик, о-о-очень умный... И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки и мы, мы это пробуем".
Степенный лакей доложил, что обед подан и мы прошли в столовую. Первое, что бросилось мне в глаза, это большой серебряный самовар, стоящий на столике в простенке между окнами. Крышка самовара и верхушка крана были украшены большими императорскими коронами. Весь самовар с подносом, полоскательной чашкой и водруженной на него трубой был очень красив и эффектен.
"Хорош, не правда ли", - с гордостью проговорил князь, делая широкий плавный жест в сторону самовара и больше ни звука... Понимай, как знаешь. Хочешь принимай за высочайший подарок. Были и такие наивные, которые верили в это.
За обедом (который был на редкость хорош), князь подробно рассказывал о готовящихся переменах, интересовался моим взглядом на Белецкого, которого иначе как Степаном не называл, говорил об его знании полицейского дела, его деловитости и трудоспособности. С особой серьезностью говорил о генерале Воейкове и иронически 226 подсмеивался над А. А. Вырубовой. "Что вы хотите ДАMA".
Видимо было, что хозяин меня изучает. Приходилось быть на чеку.
"Нет, представьте, дорогой генерал, будущий-то министр Хвостов говорит как то мне: -"МЫ посмотрим".
"Как МЫ посмотрим - кричу я ему, как МЫ посмотрим? ВЫ министр, вы должны работать, а не смотреть. Это мы, обыватели, мы можем смотреть на вас. Вот я князь Андроников, обыватель, я могу смотреть. Я как зритель в театре, сижу в первом ряду кресел и смотрю на сцену. А вы, министры, вы актеры. Вы играете и если играете хорошо, я вам аплодирую, а если плохо - я вам свищу. Свищу и буду свистеть, если вы будете плохим министром". И князь дребезжал мелким смехом, нехорошим смехом и в маленьких глазах его бегали недобрые огоньки...
После кофе князь похвастался мне своей спальней-молельной. Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека.
"Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу", пояснил князь и продолжал: - "я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный", - и князь истово перекрестился... А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей... А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них... Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу...
При расставании князь сказал мне, что, как только состоится назначение Хвостова, он сейчас же пригласит меня, так как хочет со мною познакомиться. Через несколько минут мой Делонэ-Бельвиль плавно нес меня в Царское Село. Вот странный человек, думалось мне про князя. Ведь никакого места ему не надо. Никаких денег он своими интригами не заработает и все-таки он крутится, вертится, интригует, подличает, как сподличал с Сухомлиновым. Вот 227 и теперь, проводит в министры Хвостова, выдвигает снова Белецкого. Для чего? Неужели только для того, чтобы играть в большую политику... Мысль перенеслась на Анну Александровну Вырубову, на Императрицу. Впервые за мою службу три ловких политических интригана подошли к Царице Александре Федоровне не как к Императрице, а как к простой честолюбивой женщине, падкой на лесть и не чуждой послушать сплетни. Подошли, смело, отбросив всякие придворные этикеты и ловко обошли ее, использовав в полной мере ее скромную по уму, но очень ревнивую к своему положению подругу А. А. Вырубову.
То, что нам, служившим около Их Величеств, по своей смелости и цинизму не могло прийти и в голову, то было проделано артистически тремя друзьями: Хвостовым, Белецким и Андрониковым, использовавшими ловко отсутствие Государя, все внимание которого, все помыслы были заняты войной.
26 сентября министр Внутренних Дел князь Щербатов был уволен официально от должности. За два дня перед тем он был с докладом у Государя. Государь, как всегда, милостиво и внимательно выслушал доклад и, согласился на назначение одного рекомендованного министром губернатора. По окончании доклада, встав, Государь, как бы конфузясь, объявил министру об его увольнении. - "Я почувствовал, писал мне позже князь, что у меня гора с плеч сваливается, и я искренне сказал: покорнейше благодарю Ваше Величество". Государь обнял князя, выразил сожаление и объявил о назначении его членом Государственного Совета. Князь поблагодарил и просил не делать этого назначения, мотивируя отказ необходимостью вернуться в именье. Как бы удивленный Государь ничего не сказал и молча пожал князю руку.
На другой день Щербатов получил фотографию Государя в раме и с подписью. Министр был уволен без пенсии.
В тот же день 29 сентября появился указ о назначении Алексея Хвостова управляющим Министерством Внутренних Дел. Друзья торжествовали. Андроников летал по городу и, где можно было, хвастался, торжествующим 228 тоном: "князь Щербатов велел спустить меня с лестницы, а я спустил его с министерства". Белецкий буквально не отходил от Хвостова и, когда тот делал визиты, сопровождал его в автомобиле и терпеливо дожидался в нем его возвращения. После представления Государю по случаю назначения Белецкий привез Хвостова к Андроникову и там в спальне-молельной был отслужен благодарственный молебен. Служил приехавший из Москвы архимандрит Августин, друг Распутина
Я получил приглашение от Хвостова побывать у него 29 сентября. Утром я приехал к министру, который еще был у себя на квартире. В гостиной ожидало несколько журналистов. Меня встретил захлебывавшийся от счастья Белецкий. Он расцеловал меня и повел к новому министру. В кабинете мне навстречу поднялся среднего роста толстяк, с симпатичным румяным, с черной бородкой лицом, с задорными смеющимися глазами. Прическа ежиком, военные манеры. Он принял меня самым любезным образом. Говорил много и весело про предстоящую ему работу, о том, как надо забрать в руки Государственную Думу и прессу, что, конечно, он и сделает. Скользнул по охране, сказал несколько комплиментов, как она поставлена у нас в Царском Селе и мило просил жить в дружбе. Мы дружески распрощались.
В зале я вновь попал в объятия "Степана". - "Ну что, как, понравился?" Я, конечно, отвечал комплиментами и мы расстались. Новый министр произвел на меня более чем странное впечатление. Такого министра, да еще Внутренних Дел, не приходилось видеть. Какой-то политический авантюрист. Но в те дни Государь в разговоре с генералом Воейковым выразился так: - "мне Хвостова рекомендовал, еще покойный Столыпин, когда тот был Нижегородским губернатором, когда Столыпин хотел уйти из министров и остаться только премьером".
Одновременно с князем Щербатовым был уволен Обер-Прокурор Святейшего Синода Самарин, получивший предварительное краткое письмо о том от Государя. Царица Александра Федоровна за последние годы не взлюбила 229 Самарина за принадлежность к тому кружку высшего московского общества, который вел энергичную агитацию против Распутина. В свое время Она было против его назначения Обер-Прокурором, доказывая Государю, что он не внесет успокоения в духовные сферы и события как бы оправдали ее мнение.
При Самарине развернулось дело епископа Варнавы о прославлении мощей святителя Иоанна Тобольского. Уже более года тому назад Синод постановил канонизировать Св. Иоанна, но дело почему то затянулось. Кафедру же в Тобольске занимал епископ Варнава. Он происходил из крестьян, был огородником, пошел в монахи, дослужился до игумена и слыл за очень хорошего, деятельного и умного человека. Религиозный Петербург знал его. Он был вхож к Вел. Кн. Константину Константиновичу, был даже представлен Их Величествам, но на его беду уже давно, еще по Сибири был знаком и дружил с Распутиным.
В 1912 г. при поддержке Саблера (Обер-Прокурора Синода) Варнава был возведен Синодом в сан епископа и так как за него хлопотал Распутин, то в известных кругах его стали бранить за его необразованность, за то, что он из мужиков, был простым огородником, а стал епископом и т. д. Все хорошее прошлое Варнавы было забыто. На нем срывали всю ненависть к Распутину.
Не получая никаких указаний из Синода о прославлении Св. Иоанна, епиокоп Варнава, летом 1915 года, обратился непосредственно к Государю Императору и получил разрешение Его Величества. В июне епископ Варнава прославил Святителя, а публика приняла это за канонизацию. Дело дошло до Синода и, когда Обер-Прокурором был назначен Самарин, епископа Варнаву привлекли к ответу за неправильные действия. Обе стороны проявили большую страстность. Обер-Прокурор настаивал на том, что епископ не имел права действовать без ведома Синода, епископ же ссылался на Высочайшее разрешение.
Самарин осложнил дело, придав ему значение распутинского влияния на Церковь. Вызвав епископа Варнаву в Петербург, Самарин не ограничился делом прославления, а 230 начал выговаривать епископу за его дружбу со старцем, упрекать его за поддержку Распутина и доказывать необходимость того, дабы епископ Варнава доложил Его Величеству о непотребной жизни Распутина.
Варнава, оставшийся и под епископским одеянием все тем же мужичком "себе на уме", покорно выслушивал Обер-Прокурора, но уйдя из Синода рассказал своим друзьям все, чему учил его Самарин. Рассказал и А. А. Вырубовой, рассказал и Андроникову. Передал Варнава и то, как непочтительно отзывался о Государыне и Самарин, и Тобольский Губернатор. Рассказывал, что Губернатор называл Царицу "сумасшедшей", а Вырубову так ругал, что и передать нельзя. О том же, что говорили и Самарин, и Тобольский Губернатор про Распутина и говорить не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38