- Пэриш позвонил в больницу, - сообщила Кайли, - они положили маму на сохранение.
- Ужасно! - вырвалось у Джины, потом до нее дошло, что так ничего и не сказано о Расти.
- А папа чувствует себя настолько хорошо, насколько возможно в его положении. Больше они нам ничего не сказали.
- Тебе сказали все, что тебе следует знать, так что марш мыться, скомандовал Пэриш, послав Джине быстрый взгляд и едва заметно мотнув головой.
Она потянулась за чайником.
- Вы, девочки, идите в ванную, а я приготовлю кофе. Или ты хочешь чаю, Пэриш?
Он не откликнулся, и это заставило ее повернуть к нему голову. Пэриш смотрел на нее со странным выражением замешательства, удовольствия и огорчения. Потом он улыбнулся мягко и ласково, и ей показалось - такая улыбка способна искоренить все мировое зло.
- Конечно, - ответил он. - Неси это на веранду. Я скоро приду.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Джина изучала вышку со спутниковой антенной, так необходимой детям Харрингтонов - ведь телевидение было для них окном в большой мир, пока им неизвестный. Удивительно, как могла Линн решиться поднимать семью в такой глуши? Как не побоялась обзаводиться детьми в такой дали от современно оборудованной больницы?
Она не обернулась на звук открывшейся сзади двери и на звон шпор в направлении стола, на котором она поставила кофе и шоколадные бисквиты. Хотя сердце, как всегда, когда Пэриш был рядом, мгновенно подпрыгнуло. Любовь! Вот причина! Она знала это. И еще знала, что нет средств излечения от нее; события сегодняшнего дня еще более высветили всю безнадежность этой любви.
С нижней ступеньки, где сидела, она повернулась, чтобы взглянуть в лицо возвышавшемуся над ней человеку.
- Ты что-то скрыл, когда сказал девочкам, что больной чувствует себя настолько хорошо, насколько возможно.
- Последнее сообщение Снэйка, переданное 6-1411 через Блю: Линн не хочет, чтобы девочки знали о параличе.
- Не хочет. - Джина не думала, что это мудро, но по крайней мере это решение освобождало ее от необходимости сообщить новость девочкам. Хотя с той минуты, как Снэйк, сбежав с корабля, оставил ее наедине с пятью плачущими детьми, стоило ей открыть рот, и она чувствовала себя злостной обманщицей. - Нелегко было скрыть это от них. Еще ничего, когда я на телефоне, но каждый раз, когда кто-нибудь из соседей вызывал по рации и справлялся о Расти или передавал ему наилучшие пожелания, я нервничала, как бы они не проболтались. Словно ходишь по битому стеклу.
Пэриш опустился на ступеньку рядом и коснулся ее. Несмотря на прохладный ветерок, ее бросило в жар. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как она чувствовала его горячее, потное тело, вдыхала его земной мужской запах. Никогда она не знала ничего более успокаивающего.
- Ну, может, тебе больше не придется беспокоиться об этом. Хорошая новость - Расти стал чувствовать ноги. Доктора считают, что возвращение чувствительности верхней части тела - вопрос времени.
- Ох, слава Богу! Ох, Пэриш, это прекрасно! Возможно, только бурный восторг бросил Джину в объятия Пэриша, но ему было все равно. Даже возможность обнять ее казалась ему даром Господним. Вознося тихие молитвы, он обвил ее руками,' и она немедленно сделала то же.
- Ох, Пэриш... Пэриш, я так испугалась, - шептала она ему куда-то в шею, - я не знала, что делать, когда у Линн начались схватки. Ведь на два с половиной месяца раньше! А мы - почти в трех сотнях километров от ближайшей больницы! - Горячечные слова обгоняли друг друга. - Линн нервничала, плакала из-за Расти, из-за детей и еще больше расстраивалась. Билли и Келли ревели. Я попыталась вызвать тебя, но Блю сказал, что ты сопровождаешь Расти в Таунсвиллскую больницу. Снэйк не возвращался. О Господи, Пэриш, я думала, мне придется принимать роды!
Джина откинула голову и посмотрела на него, в ее глазах блестели слезы.
- Я бы не справилась, - сказала она убежденно. - Я бы отказалась в этом участвовать. И, даже если бы не отказалась, ребенок мог бы умереть. Это же слишком рано! Предполагается, что здесь не бывает недоношенных младенцев! Жить в глуши - безумие! Никаких средств обслуживания новорожденных! Никаких специалистов или докторов. На базе "Авиадоктора" все самолеты на вызовах. Снэйк сказал, что до ветеринара более ста двадцати километров! Он даже предложил позвать какого-то пастуха со станции, которому пришлось однажды делать кесарево сечение лошади! Господи Боже мой - лошади!
Пэриш прервал эту пылкую речь, крепче прижав ее к себе. Он знал, что она не поняла бы его смеха в момент, когда так расстроена, и все же едва сдерживал улыбку: ему нравилось, что у этой внешне спокойной, уверенной в себе женщины сострадательное сердце, а слабость она позволяет увидеть только ему.
- Шш, любимая, - шептал он, похлопывая ее по спине и поглаживая волосы, - шш, ты молодец, девочка. Больше чем молодец. Линн положили на сохранение, Расти лучше. Все будет хорошо, любимая. Все будет хорошо.
Он продолжал успокаивать ее, поглаживая по плечам и спине. И то, что страх постепенно отпускал ее, уменьшало и его напряжение. Между ним и этой женщиной существовала неразрывная связь, она была нужна ему на всю жизнь.
- Знаешь, - сказал он чуть погодя, опершись о перила веранды так, чтобы Джине было удобнее, но щека ее осталась бы прижатой к его груди, - я не ожидал застать тебя здесь. Когда я узнал, что у Ли схватки, а Гэлбрайт собирается лететь с ней в Айзу, я решил, что ты улетишь вместе с ними.
- Я думала, ты в Таунсвилле.
- Сообщение о Ли пришло, когда мы садились в самолет, и я решил вернуться, зная, что Снэйк не справится с двумя маленькими. Блю должен был передать это.
- Я не видела Снэйка с тех пор, как приехала с детьми из школы. Подумать только, Линн проезжала такое расстояние дважды в день! Когда я вернулась, меня ждала записка с каракулями, что Расти на пути в Таунсвиллскую больницу и что в больнице Маунт-Айзы стараются задержать роды Линн. А он отправляется к рингерам, чтобы принять душ и успокоиться! - В голосе ее слышалось больше чем легкое раздражение. - Пусть только попадется мне в руки, он у меня успокоится навсегда! Пэриш засмеялся:
- Остынь, пока ты купала детей, я радировал в лагерь ревизии. Видно, старина Снэйк решил, что настало время помочь там, и двинулся отсюда, чтобы выручить с ревизией.
Она оторвала голову от его груди:
- Выручить с ревизией! Если я просила его всего-навсего принести Линн стакан воды или заняться с детьми, он выглядел так, словно должен участвовать в хирургической операции, и начинал ворчать, что он только механик!
- Да, но, может, Снэйку кажется, что присматривать за стадом дикого скота безопаснее, чем за толпой диких детей. Кроме того, он видел, что ты прекрасно справляешься!
- Ха! Он слишком мало тут слонялся, чтобы это выяснить! А я тогда окончательно стала в тупик.
- Знаешь, это как-то не соответствует тому, что рассказали мне дети. И тому, что вижу я сам. Не всякая женщина в одиночку смогла бы успокоить пятерых обезумевших от горя детей и так хорошо организовать все, как это удалось тебе. И я сомневаюсь, что Линн находит время приготовить соус к спагетти даже в спокойный день. В самом деле, Джина Петрочелли, для того, кто открыто заявляет, что не слишком расположен к материнству, у тебя настоящий талант к нему.
- Ну так ты ошибаешься. Это не талант, это - опыт.
На мгновение Пэриш подумал, что ослышалея, но ее напрягшееся тело и сдавленный голос говорили иное.
- Годы опыта по переодеванию и кормлению младенцев, купанию и тасканию их на руках, когда они подрастут, утиранию слез, чтению сказок и укладыванию их в постель. И знаешь, все это было отнюдь не прекрасным занятием. Не для меня, во всяком случае.
Недоверие, изумление и Бог знает что еще, от чего он оцепенел. Джина была матерью? У нее ребенок? Дети? Тысяча вопросов, с какого начать? Голос выдал его замешательство.
- Я... я не понимаю, о чем ты говоришь. Проворчав проклятье, Джина высвободилась из его рук и откинула голову, словно адресуясь к небесам:
- Господи, я сама не понимаю! До сих пор, при всей моей любви к своей семье, я порой еще злюсь на них за тот период моей жизни.
- Джина, ты хочешь сказать, что у тебя дети?
- Her. Я пытаюсь объяснить, почему не хочу иметь их.
Ясность ее ответа, казалось, снизила температуру градусов на двадцать. Когда она заговорила снова, голос ее был слаб и отстранен, будто доходил из далекого далека, и хотя Джина сидела рядом с ним, по тому, как она обхватила себя руками, пристально и неподвижно глядя на темный горизонт, Пэриш понял, что мыслями она не здесь.
- У меня остались только смутные воспоминания о дошкольной жизни, но думаю, что я в то время пожила примерно в сотне маленьких провинциальных городов. Мой отец был стригальщиком, и мы переезжали за ним следом, чтобы быть около его очередной работы, но, насколько помню, его никогда не было дома. Его не было, когда я поступила в школу, и помню, как, надевая на меня школьную форму, мамочка плакала, потому что ее дорогой Пит не мог видеть, как выросла их маленькая девочка. - Она горько рассмеялась: - Дорогой Пит плевал на их маленькую девочку! Все, о чем заботился мой отец - в тех редких случаях, когда бывал дома, - это чтобы были еда и пиво в холодильнике и чтобы мама не проводила все свое время в суете со мной в ущерб ему. Чего она, конечно, и не делала, потому что отчаянно его любила. Всякий раз, когда отца не было, она просто сидела и плакала, рассказывая мне, как она его любит.
Иногда он исчезал, и мы не слышали о нем месяцами, но мама всегда говорила о папе так, словно он вот-вот заявится домой, и на этот раз навсегда. Но его возвращения так и не произошло.
Некоторые люди помнят главные вехи своей жизни по тому, где они были или что делали в то время. Я же определяю, как часто отец появлялся в моей жизни, отсчитывая назад девять месяцев от рождений моих сестер. Мне было семь, когда у мамы появилась Кармен, и десять, когда родились двойняшки. Отец не видел их младенцами, не видел, как они растут. Чем он жертвовал ради семьи, так это спермой и своим именем в наших метриках. Он, бывало, кричал, что ему нужна свобода. Вырастили нас мама и благотворительность.
Я люблю свою мать. Я знаю, она была самой лучшей матерью в течение этих лет, но Боже, как я сердилась на нее за глупость, так устраивавшую моего отца! Он был почти пустым местом! Нет, он не напивался, не оскорблял ее, не завел другую женщину. Входя в дом, первое, что он говорил: "Соскучилась ли по мне моя самая лучшая девочка?", и она тут же оказывалась в его объятиях, в его постели и в его полном подчинении. Она подчинялась его ласковому взгляду и стелилась перед мужественным обаянием так же легко, как дышала. Не было ничего, чего бы она не сделала и не делала для этого сладкоречивого, эгоистичного ублюдка.
Так вот откуда сказанное ею на днях "Все вы одинаковы"!
- Он влез в долг где-то в Западной Австралии и написал маме, что если он его не выплатит, то все кончится тюрьмой. Даже в свои десять я понимала, что это был бы самый лучший выход для нас, но не для мамы. Нет, она стала работать уборщицей в мотеле, чтобы выручить его. Потом взяла вторую работу, ночным оператором на автозаправочной станции, так что могла платить кому-то, кто приглядывал бы за .детьми, пока я не вернусь из школы.
- Пока ты не вернешься из школы? - потрясенно прервал Пэриш. - Но ведь тебе было всего десять! Совсем маленькая девочка!
- Ох, нет, Пэриш, мне было сто десять! Я стала большой девочкой, как только появилась Кармен. А кто, ты думаешь, готовил, чистил и следил за маленькими, когда отец был дома и мама была полностью в его распоряжении? Нет, Пэриш, мама пошла работать, исключительно имея в виду, что я в это время сделаю дома все, что нужно. Я одна отводила и Кармен, и двойняшек в первый раз в школу и оставалась дома, когда они заболевали. Я поднималась, когда мама приходила ночью с работы домой, и рассказывала ей все, что произошло за день: что сказал дантист, что сказал водопроводчик, какие вещи нужны детям в школу. - Она умолкла и глубоко вздохнула. - И именно я была тем, кто сообщил ей, что человека, которого она любила больше всего на свете, убили в пабе.
Грубое слово, вырвавшееся у Пэриша, слишком мягко выразило то, что он испытывал. И все же не сила ее боли вызвала такой накал его ярости. Прежде всего следовало сделать все, чтобы стереть тень вины и страха на самом прекрасном лице, какое Бог когда-либо создал.
Он притянул ее к себе, и она доверчиво и уютно снова устроилась на его груди.
- Эта смерть разбила ей сердце, - продолжала Джина. - А я, прости меня, Господи... я была рада, действительно рада. Я ненавидела эту жизнь! Я не хотела больше такой ответственности! Никогда!
- Шш... все хорошо. Не говори больше. Она, не отрываясь от его груди, покачала головой:
- Я... я хочу все рассказать тебе. Мне это нужно.
И Джина довольно скупо рассказала остальное. За свои двадцать восемь лет она как бы прожила две совершенно разные жизни: до четырнадцати лет и позже. От кошмара до волшебной сказки. Обе они и сформировали человека, каким она была сегодня.
- Еще когда мать работала в мотеле, она подружилась с одним постоянным посетителем. Богатый итальянец, занимался недвижимостью и местным строительством. Поскольку они с мамой были единственными итальянцами в городе, мама однажды пригласила его на традиционный воскресный итальянский обед, а потом это вошло в привычку. Насколько я знаю от матери, они были только друзьями, но Энтони Петрочелли хотел быть больше чем...
- Петрочелли? - Пэриш был оглушен. - Энтони Петрочелли - один из десяти самых богатых людей Австралии?
- Да, он самый. В последнем рейтинге папа, кажется, занял седьмое место.
- Папа? Я думал...
- Мой настоящий отец - австралиец. Его звали Питер Хенли. Но я считаю Тони Петрочелли единственным отцом, который у меня когда-либо был. Он женился на моей матери спустя десять месяцев после того, как убили Питера, и он нас удочерил. Он очень добрый и любящий отец и прекрасный муж для моей матери все последние четырнадцать лет, и если бы он мог вычеркнуть из жизни предыдущие четырнадцать лет, он это сделал бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17