цветные ванны купить в москве 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


- Ну, - сказала она ему, - совсем о тебе забыли, да? Ты не сердишься? Иди-ка сюда.
Все-таки Ира ее растревожила, заставила вспомнить. Да она и не забывала.
Лиза сняла самовар с полки, сходила на кухню, налила в его пузатое чрево воды, включила самовар в сеть. Скоро он загудел, заворчал и запел, как кот на печке. Лиза вытащила из серванта хлеб, масло, сгущенку. Снова отправилась на кухню - извлекла из холодильника кусок колбасы, - вернулась, сделала бутерброды. Подумав, включила музыку - конечно, французов. Начинается вечер воспоминаний или, скорее, ночь - это уж ясно. Ах, Ирка, Ирка... Все Лизины старания теперь насмарку. Ведь удалось же ей задушить ту острую тоску первых месяцев, когда схватила она за горло и так держала, то ослабляя железную хватку - самую малость, чуть-чуть, - то снова стискивая его с такой жестокой силой, что перехватывало дыхание. Кто-то сказал Лизе или она где-то вычитала, - что целый год в таких случаях должны отстрадать люди. Потом станет легче: потеря произошла, с ней нужно смириться. Но разве у кого-нибудь было что-то подобное? Невозможно в это поверить! Не другая женщина, не мать, не друзья с их советами, а государство, какие-то чужие люди, чиновники сокрушили их счастье, не пустили Жана в Москву.
А все равно никуда он не делся. Вот же они, вот, она их чувствует его прохладные ладони, суховатая шелковистая кожа, запах осеннего пала от черных, в тугих завитках волос. И он входит в нее, и берет ее, и оба они дышат как одно существо...
Скорей бы осень! Она поедет за город, где дачники сгребают и сжигают листья, и будет идти сквозь дым маленьких костерков, как сквозь сон. Идти и чувствовать Жана. "А ты? Ты думаешь обо мне? Родной мой, любимый, ты вспоминаешь? Говорят, французы все легкомысленны..." С тихим шипением закрутилась пластинка. Лиза включила проигрыватель.
Как я люблю в вечерний час
Кольцо Больших бульваров
Обойти хотя бы раз...
Монтан пел беспечно, пел, как насвистывал. Вот кто, наверное, счастлив! И у него есть Симона... Она, конечно, значительнее, умнее - такое у нее лицо и такие роли. Зато он - легче и веселее.
Кто-то стукнул в дверь.
- Можно к тебе?
- О, Монсеф, - обрадовалась Лиза. - Я как раз хотела тебя спросить...
- А я - тебя...
Монсеф, светлокожий ливанец удивительной красоты, прибыл в Москву недавно, учил русский всего лишь год, но уже ходил на общие лекции биофака, и ему было здорово трудно.
- Что там за спор был у вас? - начал он прямо с порога. - О генетике... Не понимаю. И при чем здесь власти? Не научные, а эти, верховные власти. Они ж в генетике не понимают! И не обязаны понимать. Но зачем... Как это сказать? Да, зачем они влезли?
Лиза подавила вздох. Обычный вопрос иностранца. Ну не могут они понять, почему советская власть постоянно лезла во все, что попадалось ей под неизменно горячую руку: в музыку, живопись, науку... Стала объяснять, как всегда в таких случаях чувствуя себя едва ли не виноватой, во всяком случае в ответе за невежду Лысенко, стертых в лагерную пыль генетиков, чудовищную вакханалию агрессивной посредственности. Монсеф слушал внимательно, сочувственно, с детским недоумением моргая ресницами, хотя понимал далеко не все.
- Спасибо, - сказал уважительно. - Как ты все знаешь! Теперь спрашивай ты. Только сначала схожу за печеньем - я забыл про вашу русскую манеру всегда пить чай.
- Валяй!
Бутерброды были уже проглочены.
Монсеф двинулся к двери, но оглянулся, притормозив и задумавшись. Тонкие ноздри его великолепной лепки носа нервно вздрагивали.
- Как ты сказала? - с любопытством поинтересовался он. Опахала ресниц прикрыли глаза.
- Валяй! - весело повторила Лиза. - Значит, "иди".
- А почему "валяй"? - не отставал любо-знательный Монсеф. - Ведь "валяться" - значит "лежать"?
- Почему? - задумалась Лиза. - А черт его знает! - беспечно махнула рукой. - Язык не всегда логичен. А может быть, всегда не логичен. Вот скажи, почему у вас, на севере Ливана, обычное для южан слово...
Печенье так и не появилось в Лизиной комнате: о нем просто забыли, пустившись в странствия по диалектам. Позднее к ним присоединился Хани, который как раз рыскал по этажу в поисках Монсефа. И очень кстати он появился, потому что Монсеф все чаще поглядывал на Лизу как-то уж очень ласково, и все длиннее становились паузы, слаще пахла за окном черемуха, призывней пощелкивали, посвистывали в саду соловьи. Он уже совсем было решился взять в свои ее руку, но тут-то и возник Хани.
- А-а-а, вот ты где, - мельком улыбнувшись Лизе, сказал он Монсефу. Я так и знал.
- Иди-ка сюда, - обрадовалась сидевшая за столом Лиза. - Мы тут как раз разбираем...
И смуглый Хани, с роскошным шелковым бантом на шее, склонился над пепельной прелестной головкой.
Разошлись очень нескоро, все решив, сняв все вопросы. Позднее накопятся новые, но пока... Волнения Монсефа Лиза даже не заметила. А на следующий день старшекурсников торжественно собрали в деканате: почти всем светила практика в "их" странах. Но сначала следовало пройти комиссию. Не медицинскую, что было бы, вообще говоря, естественно, а в Министерстве образования.
- Какая комиссия? Что за комиссия? - всполошились студенты.
- Да так, - чуть поморщился Михаил Филиппович, декан. - Для проформы.
- Не горюй, Алюш, - виновато сказала Лиза соседке по блоку. - Что же делать, если с турками нет соглашения? Да и с Ираном - тоже. Так что ваша группа в одиночестве не останется. Ребята с фарси остаются тоже.
Аля из деревни со смешным названием Петушки была тюркологом - будущим, разумеется.
В том, что арабисты, китаисты и разные прочие шведы, с кем соглашения были, поедут, не сомневался никто, но пройти комиссию полагалось.
"Выездная комиссия Министерства высшего и среднего специального образования" - так длинно и скучно назывались те пятнадцать угрюмых типов, что сидели за длинным столом в гулкой пустой комнате и вершили судьбы счастливчиков, отправлявшихся на практику за границу. Впрочем, счастливчик ты или нет, комиссия-то как раз и решала. Состояла она в основном из мужчин (ну это естественно!), и возглавлял ее тоже мужчина - невзрачный человечек в очках с выразительной фамилией Сучков. Таким вот сучковым этот заморыш и оказался.
В приемной толпились студенты. Просторный зал до краев был ими наполнен. Студенты сидели на немногих стульях - иногда по двое на одном, на леденящих зад подоконниках, стояли, прислонясь к холодным стенам, слонялись туда-сюда, к входу-выходу. Нервные без конца бегали в уборную.
Вызывали по алфавиту.
- Что говорили? О чем спрашивали? - набрасывались на выходящих из комнаты, двери которой были плотно закрыты, и подслушать было ничего невозможно.
Спрашивали о многом. Имя, вуз, факультет, оценки - это понятно. Но дальше... Иногда вопросы были просто пугающими: как думаете себя вести в Германии? Что знаете о правительстве ФРГ? А о правительстве ГДР? В чем разница их позиций... Каких позиций? А всех! Ну ясно же: наши - за мир, а те - поджигатели.
- И что ты сказал?
- Сказал: "Буду вести себя так, чтобы не опозорить высокое звание советского студента", - с усмешкой добавил длинный парень, и все засмеялись.
- А они? - с восторгом уставилась на парня светлоглазая и светловолосая девчонка.
- Они? "А еще?" - говорят.
- А ты?
- А я: "Буду отлично учиться, чтобы в дальнейшем принести пользу Родине".
- А они? - не отставала девчонка, которая ехала в Польшу.
- Хорошо, - говорят, - идите. Теперь ждите вызова в выездную комиссию ЦК.
- Как - еще комиссия?
- А ты не знала?
Девчонка в ужасе схватилась за голову.
- Да не дрейфь ты, - обнял ее за плечи парень, умело воспользовавшись моментом. - Радио слушаешь? Вот по нему и чеши!
Лиза совершенно обалдела от многочасового идиотского ожидания. Замерзла на подоконнике, хоть и подложила под попу толстенный словарь, а пока бегала в туалет, ее место, конечно, заняли, потому что драгоценный словарь прихватила с собой - попробуй потом достань, если свистнут! Ужасно хотелось есть, устали, окоченели в тонких чулочках ноги, и пить хотелось, и снова в "тубзик" - так они все называли почему-то уборную. Росла и росла справедливая злоба: "Согнали всех как баранов... Делать им, что ли, нечего? И фамилия моя, как назло, на "т"..." И когда фамилия ее наконец прозвучала, Лиза была уже в бешенстве.
Она и прежде не очень-то понимала, что ей оказана большая честь: одной из немногих (в масштабах страны) быть выпущенной за пределы, да еще за государственный счет. Теперь же чувствовала лишь голод, слабость и глубокую ненависть ко всем этим хорошо кормленным типам - там, за длинным столом.
На одеревеневших от холода ногах приблизилась Лиза к столу, поздоровалась. Ей не ответили.
- Фамилия? - не поднимая головы, перелистывая бумаги, хмуро спросил тот самый Сучков, хотя только что кто-то из его свиты эту фамилию выкрикнул.
- А почему вы мне не ответили? - неожиданно для себя - а уж для них-то подавно! - звенящим от гнева голосом спросила Лиза и, не дожидаясь приглашения, вызывающе уселась на стул, стоявший со столом рядом. До Лизы никому и в голову не приходило претендовать на него. Все в этой комнате стояли перед столом навытяжку.
Сучков, помедлив, оторвался от своих важных бумаг. Холодные глаза гэбиста со скукой взглянули на Лизу. "Бывают же такие простофили, - лениво удивился он. - Их и раскалывать не приходится: сами все про себя доложат".
- Здравствуйте, здравствуйте, - очень вежливо сказал он и усмехнулся одной стороной рта. - Так, может, назовете фамилию?
Судьба глупой девчонки была решена. Не важно, о чем там потом ее спрашивали, и красная ее зачетка со сплошными "отлично" не имела никакого значения. Не спасло, что словарь, составленный ею как приложение к курсовой, уже использовался на кафедре... Разве же это важно? Ничуть. Важно одно - послушание. Вот главное, а может, единственное, что здесь проверяли. Опасные качества Лизы учуяли сразу: независимость, непокорность. Такую-то за границу? Да ни за что! Пусть посидит дома, постигнет нашу систему ценностей. Какой там Египет? Ее и в МГУ-то пускать не следовало. Мнение на сей счет было единодушным. Да и кто бы посмел противоречить Сучкову? Ладно еще, что не шепнули ему про Жана. Вот бы взбеленилась комиссия!
На следующий день о дерзкой выходке Лизы знал весь факультет. Бедный Михаил Филиппович просто схватился за голову: куда же ее девать? Уезжали все арабисты четвертого курса, группа на будущий год в плане не значилась. Не выгонять же отличницу Лизу? Телефонные переговоры закончились с нулевым результатом, и декан, скрипя зубами от бессильной ярости, отправился к Сучкову - просить и доказывать.
- Это лучшая наша студентка! - пытался объяснить он, наивно повествуя о Лизиной курсовой. - Такая работа случается крайне редко!
Кроме всего прочего, затронута была честь факультета: ни разу никто из подопечных декана на этой самой комиссии не проваливался.
- Ну, если подобная девица у вас одна из лучших... - зловеще обронил Сучков, и декан - доктор наук, профессор, автор многих трудов - испугался, как нашкодивший первокурсник.
- По ее курсовой будут учиться студенты, - осмелился пробормотать он, но на эту глупость не сочли нужным даже ответить.
"Не везет девочке, - печально думал Михаил Филиппович, покинув ненавистное здание. - Не в того влюбилась, не то сказала..."
Юное, свежее лето расцветало в Москве. Июнь... Листья светло-зеленые, пахнет еще трава. День длинный и полон света. "Надо, пожалуй, как следует поговорить с этой Лизой, - решил декан. - Вразумить, научить, как положено разговаривать в комиссиях. Мама-то далеко..."
Факультет востоковедов самый маленький в МГУ, языковые группы - по нескольку человек, и декан знал своих студентов наперечет. К тому же он вел историю Китая, читая ее не только китаистам: великую азиатскую державу должны были знать все. Лизин курс - сорок ребят всего-то. Из них девочек десять. Как же было не знать Лизу, тем более такую хорошенькую? Михаил Филиппович и сам был еще не стар и хорош собой: походил на артиста Черкасова, знал и подчеркивал это сходство бархатным раскатистым баритоном, неторопливой походкой, острым пристальным взглядом и приподнятой бровью. Красивые студентки радовали его наметанный глаз, хотя никогда он не позволял себе не то что за кем-нибудь поухаживать, но даже остановить на ком-нибудь взгляд. Он был верным мужем и хорошим отцом, потому что любил свою Риту, но не видеть красоты, как ни призывал себя к порядку, просто не мог.
"Куда смотрят наши мальчишки? - размышлял Михаил Филиппович, не спеша шагая домой тихими арбатскими переулками. - Прелесть девочка! Вот только что же с ней делать? Вся группа уедет, а она... Общие лекции - это понятно, но язык?.."
Вот какие проблемы создала эта несносная Лиза на факультете, потому что устала, проголодалась и разозлилась. "А почему они в самом деле никогда ни с кем не здороваются? - спросил сам себя Михаил Филиппович и сам же себе ответил: - А потому что хамы".
Дома он долго ругал Лизу, поедая заботливо приготовленный для него ужин.
- Из таких, как она, обычно что-то и получается, - мягко заметила Рита, тоже преподаватель.
- Да из нее уже получилось, - буркнул Михаил Филиппович и рассказал про словарь.
- Ну вот, - обрадовалась, что не ошиблась, Рита, - а ты сердишься! Не могут такие быть смирными.
- Да делать-то что?
- Придумай! - молодо поддразнила мужа Рита, и оба они засмеялись.
Отужинав и подобрев, Михаил Филиппович, не без помощи умницы жены, нашел-таки выход, и довольно заманчивый.
- Будете ездить с арабскими группами? - спросил он назавтра Лизу.
Правда, сначала, как водится, еще раз отчитал, но не слишком строго и коротко.
- С какими группами? - встрепенулась виноватая Лиза.
Все любили Михаила Филипповича, а она его подвела!
- Да с туристами! Я уже звонил в "Интурист".
- А лекции? - удивилась Лиза.
- Ну не все же время будете вы в разъездах, - задумчиво протянул Михаил Филиппович и поднял бровь. - И не каждый месяц приезжают к нам арабские группы, - заключил он. - В конце семестра сдадите экзамены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50


А-П

П-Я