Упаковали на совесть, рекомендую 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Чем бы они там ни прикрывались, как бы ни приукрашивали себя. Делают, как им нужно, а уж потом подыскивают себе оправдание.
- Но это же страшно, - пригорюнилась Лиза.
- Ничего особенно страшного, - махнул рукой Лёня. - Просто, общаясь с людьми, нужно иметь в виду... Так о чем вы думали?
"А что? Вот возьму и скажу! А то придумает бог весть что". И Лиза рассказала своему случайному собеседнику про Джебрана, а он - неожиданно и легко - вдруг взял да и выдал то самое, единственно годное к переводу слово, за которым столько дней и ночей - даже во сне - безуспешно гонялась Лиза, которое от нее ускользало, упорно не давалось в руки, потешаясь над ней, посмеиваясь, дразня, и она это слово, неуловимое, зыбкое как пески, уже почти ненавидела.
4
"Разливы рек, подобные стадам..." По-русски смешно, по-арабски же так понятно! Надо сравнение сохранить, отыскав в море слов русский эквивалент, но оно брыкается, как арабский племенной жеребец, не дает накинуть уздечку. Как помог ей тогда этот Лёня! А потом вежливо замолчал, покосился на мольберт, где ждала его неоконченная работа; Лиза взгляд уловила и поняла, что пора уходить.
Проводил только до двери. Номера телефона не спросил и свой не дал. Ну и не надо! Хотя, честно говоря, странно: рисовал ее, и не раз, - значит, думал о ней? Хотел спросить у Иры, сам говорил, - значит, мечтал о встрече? - а простился сдержанно, безучастно. Хоть бы приличия ради... Нет, он не очень-то вежлив. Даже пальто не подал - так рвался назад, к мольберту и ватману. А натура между тем уходила... Шанс вот так же, случайно, встретиться снова - один из тысячи, из миллиона. Значит, использовал эту натуру полностью уже, до конца.
Лиза сердито тряхнула отросшими за зиму волосами. Чего это она о нем все думает? Сердится на него, скучает... Весна? Весна! "И даже пень в апрельский день березкой снова стать мечтает..." Надо подстричься и купить помаду - ее обмылочек никуда не годится. Вот получит стипендию...
- Лиза, зайдите к Михаилу Филипповичу, - сухо сказала Таня, глядя не на Лизу, а в сторону.
Никуда эта тихая невзрачная девушка от декана своего не делась, не сумел он ее никуда пристроить, хотя место, и неплохое, Лариса для нее нашла. Но Танечка так расстроилась, так расплакалась, что он испугался и отступил.
- Ну что вы, что вы, - бормотал смущенно, - я же хотел как лучше...
Так все и осталось. Только Танечка стала еще печальнее.
- Опять "Интурист" вас запрашивает, - как всегда гордясь своими студентами, с удовольствием сказал декан. - На все майские праздники! Звонили сюда, в деканат: к вам на Ленинские не прорвешься. Что вы там делаете с телефонами? С мальчиками небось беседуете?
- Ага! - засмеялась Лиза.
"Хороша!" - привычно восхитился декан, но восхищение свое постарался скрыть, поднял сурово бровь.
- Телефон - средство связи, а не общения.
- Да? - искренне удивилась Лиза. Такое странное назначение телефона никому из студентов и в голову не приходило. - Надо повесить лозунг!
- Вот-вот, - одобрил ценную мысль декан, - повесьте. Начертайте большими буквами и повесьте. У кабинок. Сколько их там у вас? Две? Ах, четыре! Ну вам поставь хоть сто...
Почему он так любит поболтать с Лизой и не любит с Танечкой? Неужели только из-за русалочьих глаз, пушистых волос необыкновенного, притягивающего взор цвета, стройной, словно выточенной из слоновой кости, фигурки? Приходится признать, что да: приятно смотреть на Лизу и не очень на Таню. Какая все же несправедливость природы Этот ее грустный покорный взгляд, робкий голос; чувство вины перед Танечкой. Не любим мы тех, перед кем виноваты - пусть даже невольно. А Лиза всегда весела, беспечна, и все у нее хорошо, кроме того, кажется, негра, но он, слава Богу, отчалил к себе, во Францию, да еще подонка Сучкова, но Лиза не пропадет и в Москве. И может, лучше, что никуда не поехала: вот же печатается в "Иностранке"! А так бы теряла время...
- Идите, Лиза. И звоните скорее в "Интурист": кажется, послезавтра они приезжают.
Арабы и в самом деле прибыли тридцатого, под майские праздники. А двадцать девятого, в ночь, вдруг взял да и выпал снег. Лиза, окоченевшая на летном поле, стуча зубами от холода, встретила туристов у самого трапа.
- Сюрприз! - весело сказала она. - Ведь вы не знаете снега!
С неба всем на голову валилось что-то мерзкое, слякотное.
- О, мы столько о нем слыхали! - обрадовались арабы, и все как один вытащили из сумок шапки-ушанки. Откуда, интересно, они там взялись, в Сирии? Видно, загнали по дешевке наши туристы или совершили знаменитый "ченч" - это английское слово знал весь мир. Лиза в своей косыночке, хоть и под зонтиком, здорово позавидовала мудрым арабам.
- Вот и хорошо! - звонко сказала она. - Молодцы! А впрочем, что нам погода? Ведь вы туристы! Вы в Москве в эту погоду и ни в какую другую уже не будете. Так что улыбку на лицо и вперед - познавать столицу.
Работа началась. И был Кремль и Красная площадь, улочки старого Арбата и музей на Волхонке. Пока они ходили по его залам, стихия утихомирилась, и только мокрые тротуары да остатки снега на зеленой травке газонов напоминали о капризах природы. Арабы сняли шапки, Лиза сложила зонтик, и все они, подкрепившись горячим борщом, огненным чаем, какими-то замысловатыми блинчиками, отправились в цирк.
Арабы хохотали, как дети: клоуны с фонтанами слез и рыжими париками покорили их совершенно. Глядя на них, смеялась и Лиза. А уж когда под куполом, сверкая блестками, полетели гимнастки, вся группа просто оцепенела от восхищения.
Майские праздники встретили в Ленинграде с его свирепым ветром с Невы, потом отогрелись в Тбилиси - там все цвело и благоухало - и снова вернулись в Москву. Черные глаза сирийцев ласково смотрели на Лизу - ну к этому ей было не привыкать: светлые волосы, светлые глаза неизменно поражали арабов, - а она все скучала о Лёне. "Ну что я за дура? - пыталась образумить себя Лиза. - Я ж его почти не знаю. И разве я влюблена? Кажется, нет. И разве так уж было мне с ним интересно? Почему же скучно мне без него?"
Так говорила она себе, а сама все выискивала Лёню в толпе, глядя на нее сверху вниз из высокого интуристовского автобуса, отрываясь, чтобы объяснить то-то и то-то, ответить на самые разные вопросы, обратить внимание туристов на во-о-он ту церковь или вон тот памятник. А уж когда арабов она проводила, началась подлинная, настоящая маета.
Май летел по Москве - душистый и юный, - а она страдала. Сессия приближалась - трудная, летняя, с шестью экзаменами и пятью зачетами, - а ей было не до нее. И спать стала плохо, и есть не хотелось. И в конце концов она разозлилась: "Почему я должна мучиться? Что я такого сделала? Почему вся власть в руках у мужчин, а мы должны сидеть и покорно чего-то ждать? Вот возьму и приду! Скажу... Что сказать-то? Ах да, он же не показал мне картину! Я сидела, он рисовал, а что получилось, не знаю. Пусть покажет! Да, пусть покажет. Я просто посмотрю и уйду. И чары развеются".
Три дня Лиза собиралась с духом и ждала стипендии. Когда же ее получила, предлога оттягивать неизбежное больше не было. Она сходила в парикмахерскую и подстриглась. Потом купила помаду и тушь для ресниц. Потом Аля дала ей свою новую светло-зеленую, к Лизиным глазам, кофту. Долго сидела Лиза перед маленьким зеркальцем, наводя красоту и колеблясь. Накануне не спала всю ночь, жалобно упрекая Жана: это из-за него она осталась одна - зачем уехал? - из-за него какой-то Лёня терзает ее. Так она прощалась, расставалась с Жаном уже навсегда.
Утро подступало мучительно медленно, но пришло наконец, и Лиза заторопилась. Вдруг Лёня уйдет? Во второй раз она уже не решится. Сверкали стекла автобуса, только что выехавшего на линию. Блестели чистотой тротуары - их еще не заполонили, не затоптали люди. На глазах голубело, наливаясь красками, небо, хотя виден был еще тонкий серп месяца. Как она запомнила этот глубокий и гулкий, вытянутый колодцем двор? Эту железную дверь - без номера или какого-то другого обозначения, с облупившейся красной краской? Жирные неуклюжие голуби квохтали, как хлопотливые куры. Чирикали проворные воробьи, выхватывая у глупых голубей крошки. "Господи, помоги", - взмолилась Лиза и надавила кнопку звонка. Она держала, не отрывая, палец, чтобы там, внизу, через коридор, ее бы услышал Лёня, оторвался бы от мольберта, если работает, встал с тахты, если спит, и открыл бы ей дверь. Что она скажет ему? Чем оправдает свой внезапный приход? Ах да, картиной... надо запомнить, сразу сказать, чтобы он не подумал, будто она... Ну в общем, понятно...
Лиза оторвала от звонка палец, расстегнула пальто: от волнения стало жарко. Светло-зеленая, пушистая, с перламутровыми пуговками китайская кофта надета, как видно, зря: нет его, Лёни-то, а во второй раз она уже не придет - не хватит пороху. Что ж это сердце колотится как сума-сшедшее, бьется, как птица, вырываясь из клетки? Что за горе такое разрывает его? И нет никого на свете, с кем можно было бы поделиться.
Лиза уже повернулась, чтобы уйти, но там, за дверью, раздались какие-то звуки: скрежет ключа в замке, стук упавшей и покатившейся по ступеням палки. Дверь распахнулась, и перед Лизой предстал Лёня собственной персоной - в пестрой рубахе, стянутой на пузе узлом, в плавках и шлепанцах.
- Ох ты! - сказал он и шагнул к Лизе.
Он стоял перед ней полуголый, растерянный и смотрел на нее как на чудо, смущенно моргая, щурясь от яркого весеннего света.
- Вы простудитесь, - сказала Лиза и попыталась обойти Лёню, шагнуть через порог, вниз.
Но он обнял ее, прижал к себе, и она почувствовала, как сквозь предательские плавки резко, воинственно восстало его естество. Ей не удалось сказать про картину - она и фразу подходящую приготовила, - потому что он уже целовал ее, и она смогла только покачать головой. Какая уж там картина...
- Милая, дорогая моя, - он все не мог от нее оторваться, - какая ты умница, что пришла! Я звонил Борьке, он - Ириной маме, она дала телефон, но тебя все не было...
- Я работала с туристами, улетала...
- Пошли скорее. Осторожно, у меня тут перегорела лампочка и где-то под ногами валяется палка: я запираюсь на всякий случай.
Он вел ее вниз, по ступенькам, и она послушно шла за Лёней - туда, в мастерскую, где была она на холсте и бумаге, шла к его картинам, подоконнику, где они пили чай, к широкой тахте, на которой сидели.
- Сейчас, сейчас, я сейчас... Я ведь спал, у меня не убрано, я не одет...
Лёня сдернул с тахты простынку, схватил подушку, да так и застыл с подушкой в руках, глядя на Лизу - на то, как она вешает на вешалку пальто, как садится на краешек стула.
- Лиза... Лизонька... Мне все кажется, что я сплю.
Машинально, ни о чем таком даже не думая, подчиняясь древнему, как мир, инстинкту, он старательно расстелил простыню, бросил назад подушку, подошел к Лизе, поднял ее со стула, коснулся рукой волос.
- Надо надеть халат, - вслух подумал он. - И умыться.
Он скрылся в своих комнатушках и довольно долго не выходил, пока, хотя бы отчасти, не успокоился. "Набросился, как дикарь, - ругал он себя. - Где тут халат-то?" Он вышел в длинном махровом халате, купленном с продажи одной из картин, которым очень гордился.
- Как ваши переводы? - спросил он, решив быть вежливым и нейтральным.
- Ничего, продвигаются, - приняла его тон Лиза. - А как ваши картины?
- Да вот они, - оживился Лёня. - Смотрите! Тоже, можно сказать, продвигаются.
- Мы снова на "вы"? - тихо спросила Лиза и прошла к холстам, но Лёня перехватил ее по дороге.
- Это я от смущения, - признался он. - Оттого что боюсь злоупотребить положением: вы у меня в гостях.
Теперь она сама поцеловала его. Хотела дружески, мимолетно, но он ее уже не отпустил. Да она и не могла от него оторваться. Господи, какой огонь пылает в этом худом теле!
- Лиза, не надо, я за себя не ручаюсь...
"Он думает, что я девушка, - пронзила Лизу мучительная догадка. - Что же мне делать? Как сказать? Он будет меня презирать..."
- И я, - прошептала она. - Я тоже за себя не ручаюсь.
- Но я мужчина, - возразил он.
- А я женщина, - сказала Лиза, как прыгнула в ледяную воду.
- Ты меня совсем не знаешь, - пробормотал Лёня, улыбаясь жалко, едва ли не виновато.
- Я еще должна тебя уговаривать? - вся дрожа, неловко пошутила Лиза.
Если он сейчас, сию минуту не обнимет ее, она просто умрет от стыда и горя.
- Нет, не должна...
Он развязал пояс халата, притянул Лизу к себе, к своему голому телу, легко и быстро коснулся ее плеч, талии, бедер, руки его почувствовали эту странную, так неожиданно возникшую на рассвете девушку, он отстранил ее от себя - очень мягко - и стал раздевать.
- Не надо, я сама, - смущенно воспротивилась Лиза, но он ее не послушал.
И вот она стоит перед ним нагая, прелестная, обольстительная - так и просится на полотно. Он обязательно напишет ее обнаженной!
- Иди ко мне...
Он берет Лизу на руки, кладет на тахту и ложится с ней рядом. "Не спеши, - удерживает он себя. - Дай ей самой захотеть..." Он целует Лизу, шепчет ласковые, откровенные, неприличные даже слова - Жан такого не позволял никогда, а может, просто не знал этих слов по-русски, - его язык возбуждает Лизино тело, и что-то данное самой природой возникает в самой его глубине, рвется Лёне навстречу. И в ту самую минуту, когда уже нет сил больше терпеть, когда Лиза готова молить Лёню о сострадании, он к ней приходит.
- Только не уходи, - чуть не плачет она.
А он и не собирается, он еще набирает силу, руки его оказываются под ее ягодицами.
- Какие они у тебя маленькие, упругие...
Лёня приподнимает Лизу над тахтой, и страсть могучей волной накатывается на Лизу снова.
- Ах ты моя русалочка, - растроганно шепчет Лёня. - Одарит же природа!
- Не уходи! - снова просит Лиза.
- А ты и вправду настоящая женщина, - счастливо улыбается Лёня. - Я прямо тону в тебе.
- Милый мой, дорогой...
- Не бойся, я тоже пока не насытился.
Он переворачивает ее на живот, потом кладет Лизу на бок. Он делает с ней все, что хочет, синие глаза сияют, губы у обоих вспухли от поцелуев.
- Ох...
Он откидывается на подушку, кладет ее голову себе на плечо.
- Поспим немного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30


А-П

П-Я